Игра в «Левиафана», или В поисках послесовременности

Рассуждения, навеянные текстом А.Ф. Филиппова «Утверждая нового Левиафана: что ждет демократию в XXI веке»

Небольшой текст А.Ф. Филиппова, размещенный среди материалов очередного заседания Валдайского клуба, необычайно плотно концептуально нагружен, невероятно значим для осмысления дня грядущего, да и текущих драматических и не очень событий. Понятно, что реакция, а мой текст — это реакция, а не рецензия, на статью Александра Фридриховича, неизбежно субъективна, ограничена личным опытом, видением, разумением. Вот субъективно, на уровне эха сказанного слова, мне показались особенно значимыми следующие моменты.

Во-первых, в тексте реализуется не особенно частое сегодня стремление выйти за пределы анализа текущих событий, на уровень базовых категорий. Это не то чтобы лучше или хуже. Просто в этом варианте появляется некий избыток видения, позволяющий немного иначе взглянуть и на текущую аналитику в том числе. Во-вторых, здесь в концентрированном виде сформулировано одно из ключевых политических противоречий современности — между суверенным государством, обладающим высшей демократической легитимностью, включающей в себя практически все проявления солидарности, и международной системой, такой легитимностью не наделенной, но задающей весь контекст действий, образцов, систему оценок. Во всяком случае, именно это противоречие является источником большей части публицистических, да и не только публицистических рассуждений.

Более того, при усиливающемся переносе центра тяжести с глобального уровня на уровень локальный дает сбои и сам принцип признания легитимности государства внешними силами, международным сообществом или кем-то иным. Неожиданно всплывает уже сданная в архив форма суверенитета, архаика, вдруг оказавшаяся современностью. При этом она как современность направлена против другой, «настоящей» современности, модерна. Бесспорно, в рассуждениях о Новом Левиафане есть другие крайне интересные мысли. Но остановимся на выделенных.

Итак, мир, не удовлетворенный или не вполне удовлетворенный результатами глобализации как высшего проявления модерна, обращается к «отжившим» политическим и социальным формам. В тексте А.Ф. Филиппова — к внутренне суверенному государству, Левиафану. Но это специфический Левиафан. Он знает о существовании глобального мира, пусть утрачивающего абсолютность, но живого и существующего рядом с ним. Такое знание, которого, понятное дело, не могло быть у его классического предшественника, создает пространство игры и с глобальными формами, и с внутренней легитимностью. В этой игре возникает не столько Новый Левиафан, сколько игра в него. Левиафан вполне может вступить во взаимодействие с глобальным миром на его принципах, если они его устраивают, и вспомнить о своем суверенитете, как только это условие нарушается. Он же Левиафан!

Но только ли Левиафан? В риторике и в практике последних десятилетий возрождаются самые разнообразные варианты прошлых форм: поместная Россия и региональные бароны, самые разнообразные варианты империй, общины, племена и т.д. Образы людей «за пределами государства» становятся все более распространенными. При этом каждая из этих форм имеет статус «как бы». Конечно, современные сословия Симона Кордонского — не вполне сословия, а империя Зла или Американская империя в самых разнообразных изводах — не совсем империи. Это «не совсем» и возникает из необычного для подобных форм сверхзнания о модерне и глобальном мире. Такой вариант романа о «попаданцах» и «реконструкторах», разыгрываемый в реальности. Число форм множится, неопределенность возрастает. Все чаще сам модерн и глобализация тоже оказываются в положении «как бы», не совсем настоящими.

Возникает не столько Новый Левиафан, сколько тотальное пространство игры в архаику, в модерн, в альтернативную историю и многое другое. Причем игры, где каждый участник или группа участников изобретает собственные правила и образ целого, меняя и образ, и правила по мере надобности. Кажется, что ситуация напоминает классические образцы «долевиафановской» войны всех против всех. Но и здесь все не так очевидно. Участники этой новой войны знают о возможности порядка и даже многих порядков. Пока в игру в явном виде вступили только государства. Во всяком случае, этот дискурс остается ведущим. Собственно, этот момент и получил яркое воплощение в словах А.Ф. Филиппова. Но на подходе и иные участники, иные игровые формы. Откуда они?

Возникнувшие на заре Нового времени под раскаты пушек Тридцатилетней войны государства устремились по пути прогресса, о котором им, по секрету, несколько позже сообщили идеологи Просвещения. Но всеобщее знание государства и бюрократии слишком многих оставило на обочине пути к прогрессу и процветанию (Scott J.C. Seeing Like a State: How Certain Schemes to Improve the Human Condition Have Failed. Yale University Press, 1998). Конечно, они были не прогрессивны и, как справедливо отмечено Александром Фридриховичем, будущего у них не было.

Число таких отставших пассажиров по ходу совершенствования государства не уменьшалось. Но идеологически предполагалось, что они сядут в последующие поезда и проделают тот же путь к обретению царства Божия на Земле. Однако высшей точкой развития Левиафана оказался не мир гармонии и содружества наций, но печи Освенцима. Тогда и возникает стремление создать некие надгосударственные формы контроля над Левиафаном и его возможностью развиваться в направлении концлагерей. Борьба с несправедливостью в мире шла, да и продолжается семимильными шагами. У вас еще осталась несправедливость? Тогда мы идем к вам! Изнутри это было сражение с коррупцией, снаружи — контроль международного сообщества.

Казалось, еще немного, и мир государств исчезнет вместе с порожденными им нациями, границами, локальными правовыми системами и т.д. Он будет перенесен в область этнографии, простительных «местных особенностей». Однако ослабленный, но вполне живой Левиафан и составляющие его нации восстали. Но такой ренессанс стал возможностью и для тех, других, кто в разное время оказался не в ладах с прогрессом. Мир политических форм и политической борьбы приобретает невиданные, невероятные очертания. В нем есть всё — все эпохи, калейдоскоп политий, винегрет направлений движения, солянка солидарностей. Множится число «несостоявшихся государств» (государств там нет, а что есть?). Что выкристаллизуется из этой смеси, сегодня сказать не просто сложно. Невозможно. Но понятно, что ключевым формам и идеологемам современности приходит неторопливый, но вполне осязаемый конец.

Похоже, что очередная, совсем не первая, попытка человечества (или его части) построить мир на основаниях разума и здравого смысла близится к завершению. В будущем — постсовременность и новый, иной здравый смысл. В настоящем — нарастание числа альтернатив, напряженные поиски того, что будет за краем, за современностью.

Но проблема еще и в том, что разговор о другом будущем, о послесовременности ведется на языке модерна. Из него и выходят бесчисленные симулякры «возрожденных» политий, отбрасывающие разговор о послесовременности в область исторических и псевдоисторических реконструкций. Небольшая статья А.Ф. Филиппова, как и его семинары, — одна из немногих сегодня попыток найти слова для описания той реальности, которая, одновременно, еще сохраняет черты модерна, но полностью им уже не является.