С 4-го по 7-е: Скромное обаяние праздника, или Смутное единство понятий

Люди являются конформистами, им свойствен тот или иной конформизм; это всегда люди-масса, или люди-коллективы. Вопрос в следующем: к какому историческому типу относится данный конформизм, данные люди-масса, элементом которой человек является? Когда мировоззрение не критично и последовательно, а случайно и бессвязно, человек принадлежит одновременно ко множеству людей-масс, его собственная индивидуальность причудливо пестра: в ней уживаются элементы, роднящие его с пещерным человеком, и принципы новейшей и передовой науки, пережитки всех ушедших в прошлое локальных исторических фаз.
Антонио Грамши

Неделю — ноябрьские праздники, так просто и говорим: на ноябрьские, когда каникулы у детей. Что именно «отмечаем» с 4-го по 7-е, плюс-минус, сказать трудно: революция (или мятеж?), притом что она октябрьская? Возможно, мы чествуем Смутное время, заодно с его предтечей и памятником Иваном Грозным. Есть еще Казанская и поминовение усопших — Дмитриевская родительская суббота, дни, которые хотя бы логично отмечать, вместе с датами смут и переворотов. В эти же смутные дни в праздничных тонах, устанавливая идола ниспровергателю истуканов, проводя марши националистов с лозунгом «Россия — Европа», в нашей стране заговорили не только о смутном народном единстве, но и о «законе нации».

Приличное ли слово «нация»? Или лучше при детях произносить «народ»? (Не всякий теперь вспомнит: «о национальной гордости великороссов» и/или «единая общность — советский народ».) С тем же успехом можно попытаться выяснить, будет ли признано политически корректным выражение Mare nostrum — наше море. Так называл Средиземноморье Древний Рим, такое понятие использовал фашистский режим Муссолини, пытаясь утвердиться в качестве метрополии для колоний по его берегам, та же терминология в ходу сейчас, когда идут поисковые и спасательные операции на Средиземном море, где терпят бедствия суда, перевозящие мигрантов-беженцев. Этим же названием я обозначила авторскую подборку материалов, эссе, в которых рассматриваются сюжеты средиземноморской истории и культуры в сравнительной перспективе. Понятие, термин используется совершенно различным образом.

Natio-нация для средневекового мировосприятия — это место рождения. В Новое время термин «нация» наполняется куда более ярким содержанием и поглощается удивительно разнообразной мифологией. В зависимости от того, какие смыслы мы закладываем в расхожие сочетания слов, используемые понятия меняют содержательные акценты. Средневековое понятие о natio как месте рождения индивида перерастает в современные представления о нации (т.н. политической «модерной» нации) очень сложными путями [1]. Не менее витиевата история представлений Нового и Новейшего времени о «народном духе» (о чем мне уже доводилось вести речь с читателями интернет-журнала «Гефтер» в статье «Италия, народ, коммуна в тоталитарном дискурсе медиевализма»).

Этот вопрос, разумеется, анализировался во множестве научных трудов, которые, к сожалению, имеют меньшее распространение и известность, чем строки учебников вековой давности или современные, но популистские лозунги, лишенные исторического осмысления призывы, эмоциональные высказывания в блогосфере.

Какие события служат опорой национальной идентичности? Какая дата в ноябре послужит единству и солидарности в обществе? Что позитивнее с точки зрения истории, Смутное время или пролетарская революция? Уместней веселиться, т.е. пить и праздновать, в день, ничем не ознаменованный (даже с учетом разницы старых и новых календарей), или же в ту самую дату, когда со всей очевидностью случались массовые смерти и трагедии? Бывают ли вообще удачные и неудачные события, празднование которых становится целительным для современного общества?

Знаю один-единственный случай, когда празднование памятной даты, далекого уже момента истории, кому-то помогло: 4 ноября 1966 года в Италии в честь победоносного сражения Первой мировой отмечался День национального единства и Вооруженных Сил (Giorno dell’Unità Nazionale e Festa delle Forze Armate). Вплоть до 1976 года этот праздник был государственным и выходным, в настоящее время прежний статус и градус празднования понижен, но в календаре он отмечен. Впервые День национального единства был введен в 1922 году, и эпоха итальянского фашизма не могла обойтись без подобной даты. Народ как армия, единство в праздновании давней победы — все эти архаичные смыслы, ценности древнего, средневекового общества серьезно и без смены акцентов использовались в прошлом столетии — в первую очередь при монархии и фашисткой диктатуре, но и позже — как дань традиции.

Принудительных демонстраций в Италии, разумеется, в 60-е годы не предусматривалось, да и погода была дождливой. То, что жители Флоренции в тот день не были заняты на работе, в городе или сельской округе, а разъехались на отдых или собрались у домашнего очага, возможно, значительно сократило число жертв стихийного бедствия, вызванного стремительным разливом Арно. Город тогда затопило водой, местами занесло илом и грязью на четырехметровую высоту, в ночь вода покрыла Понте Веккио, и 5 ноября жизнь в городе полностью остановилась, разделив время на до и после в самом прямом смысле: во Флоренции остановились даже часы. На улицах, как завоеватель, господствовала стихия, в осажденный ею город прекратилась подача электричества, Флоренция оказалась отрезанной от всех благ цивилизации. Нормальное течение времени вернулось в город еще через пару суток, примерно к 7 ноября, годовщине революции в России, которая, кстати, была и остается важной датой для итальянских левых Тосканы. Тем не менее, и печальное событие наводнения, и последовавшее восстановление стали объединяющим моментом общей памяти для флорентийцев и всех итальянцев, как и празднование воинской победы, случившейся за половину столетия до того.

В день начала бедствия итальянцы отмечали годовщину одного из эпизодов Первой мировой войны, от которого их отделяла примерно такая же вереница лет, как ныне от страшного своей внезапностью наводнения 1966 года. Были еще живы и словоохотливы современники и участники сражений. Именно та война, теперь уже вековой давности, а не Вторая мировая, была и остается для западного мира Великой (Grande Guerra). Для Италии важным памятным событием стала победа в том долгом кровопролитном сражении, случившемся в местечке Витторио Венето, и это название, которое присвоили многим улицам итальянских городов, до сих пор не дает покоя любознательным туристам. Даже патентованные гиды (увы!) не всегда могут пояснить его смысл, но среди итальянцев и сейчас есть те, кто сетует, что наводнение во Флоренции, повредившее древние прекрасные церкви, распятие работы Чимабуэ и книжные сокровища старинного города, затмило прежнюю историческую дату, государственный воинский праздник славы и победоносного оружия.

Пересказывать историю драматического противоборства Италии и Австро-Венгрии в Далмации не входит и в мои задачи, а спешащему мимо читателю будет интереснее открыть для себя итальянскую коллекцию живописи в Будапеште, увидеть в Вене императорские реликвии Штауфенов или даже посмотреть фильм с Роми Шнайдер в роли Сисси — Молодой императрицы (красивое костюмированное представление, вкус середины прошлого века, до предательского разлива Арно еще лет десять). Победу при Витторио Венето итальянское государство культивировало и превращало в общественный символический капитал, достояние, которое не было растрачено и после драматических событий Второй мировой.

Это не значит, что было найдено какое-то дивное, волшебное, невиданное доселе событие (что вообще может быть прекрасного и неповторимого в достаточно продолжительной бойне с огромными потерями всех сторон конфликта?). Это означает, что континуитет и силы итальянского государства сохранялись, несмотря на силу катаклизмов XX века, сохранялся континуитет исторической памяти — континуитет, который поддерживают общественные силы (сама собой историческая память не появляется и не растет).

Является ли цементом национального единства война начала XX столетия, последствия которой ее современник, наш соотечественник Н.А. Бердяев называл новым средневековьем? Никто не станет спорить с тем, что сражения Первой мировой войны реальны, их даты верифицируются, итоги изучаются. Но события в истории — не столько определенность, сколько трактовка, описание образа или способа его совершения. Когда говорят, что историческое событие является знаковым для общества и определяет его идентичность на целую эпоху, то тем самым создается сложная идейная конструкция. В этом смысле, Первая мировая или Рисорджименто — события бесспорного значения для итальянской идентичности, для создания базовых представлений о характере народа, нации в представлении обычного итальянца.

В России война столетней давности такой опоры идентичности не дала. Великая война, столь многое изменившая в истории нашей страны, то ли благодаря наследию советского менталитета, то ли еще по какой-то причине отторжения, оказывается как бы и не нашей войной. Империалистическая бойня. Антанта? Нет, не слыхали или, постойте, видали в кино, однако, при чем же тут наши? Повернись история иначе, может, мы бы справляли день единства и согласия в дату основания Союза сердечного согласия (Entente cordiale).

То ценное из опыта жизни людей эпохи Первой мировой, что могло бы стать центром новой гражданской религии послевоенного и во всех смыслах гражданского общества, не случившегося в России, стало восприниматься не как самостоятельная история, а как предпосылки эпохи революции, довесок к ней. Последовавшая за Великой войной череда великих социальных изменений была увековечена в виде единственно верной интерпретации, отчеканена в медалях и формулировках школьного учебника, обязательных для запоминания. Но как только государство перестало поддерживать эту концепцию, и она утратила силу и непреложность. Ученым это только развязало руки, изучение истории не стоит на месте, но производство мифов прежнего масштаба не получается возродить, ни в виде государственной монополии, ни частным порядком. Для игр с этими понятиями необходим простор, т.е. разнообразные интерпретации многих исторических событий и роли личности в истории.

Дело даже не в том, использовать ли «события» вековой давности или совсем седой старины, не в том проблема, что ничего примечательного не происходило ни 4-го, ни 7 ноября в тот век и там, где пытаются найти материал для выстраивания национальной идентичности (об этой условности аргументированно и много писали специалисты-историки). Дело в том, что нет сильных, захватывающих воображение интерпретаций событий. Нет четкого представления о том, зачем, собственно, базировать общественное важное и положительное на смутных представлениях о Смутном же времени. Однако нет гарантий успеха других претендентов на звание «ключевое событие истории». Первая мировая, утонувшая в революции, отпадает по изложенным выше причинам, но обсуждалась и возможность сделать точкой отсчета другую войну — с Наполеоном и Бородинское сражение, кровопролитное, как и битва при Витторио Венето, но гораздо более спорное, в смысле — недостаточно победоносное, с последующим отступлением. Жаль, что не сбылось, можно было бы улучшить скучноватую Панораму находками коллег из Музея Сражения при Витторио Венето.

Другой вариант наверняка обсуждался после недавних вежливых внезапностей — какая-нибудь героическая неудача обороны Севастополя, но в любом случае это снова война — народ и армия едины: армия получает солдат, народ теряет людей. Давайте поищем еще событий?

Но нет, не поможет: главное то, что никак, никак нельзя, избрав и разрекламировав «историческое событие», получить с него такой прибыток, как национальное единство и мощь государства. Более логичной была бы реализация этой связки с точностью наоборот: сначала усиление привлекательности страны для жизни, построение социального государства, а потом уже выбор его символики или талисманов. Тогда числа и годы приобретут иной вес и смысл. Пусть никак нельзя доказать, что Рим родился в апреле, но Город — всем городам город — вот он, великая республика и великая империя, апостольская столица и сердце христианских юбилеев. Если миф о Вечном городе притягателен и для современных людей, если с Римом связывает свою историю и идентичность вся остальная страна и большая часть европейского мира, то пусть в нем будут ряженые гладиаторы на марше, сборы любителей исторической реконструкции в любой условно традиционный день. Сила не в дате.

Было в мире сильное государство СССР с достаточно боеспособной армией, и праздник этой армии прекрасно отмечался в ничего не значивший сам по себе день, а не менее условную дату рождения этого государства — Октябрьскую революцию в ноябре — отмечали и свои граждане, одно время даже «октябрившие» вместо крещения детей, и иностранные адепты (впрочем, до сих пор развлекающие себя разнообразными «банкетами большевиков» с маскарадными переодеваниями и накладными усами).

Возможно, было бы у нас сильное и вызывающее уважение государство, и назначать себе праздники оно смогло бы по собственному выбору? Но наоборот не получится: не найти столь прекрасного события в истории, которое облагородило бы собой наше настоящее. В Италии праздник в честь виктории при Витторио Венето — возможно, не самый светлый, гуманный и политически корректный — все еще помнится, и есть призывы продолжать праздновать этот день с большой помпой. Годовщина наводнения и героического спасения культурных ценностей столицы Ренессанса, Флоренции — тоже ощутимая константа, яркая картина исторической памяти, проявления солидарности разных слоев общества, разных поколений, иностранной поддержки, но еще и множества увековеченных деталей, отметок уровня воды, сохраненных на стенах домов, памятных табличек. В нашей же стране только начинают появляться памятные знаки о гораздо более страшной, чем природная стихия, волне репрессий — знаки, которые должны были бы появиться тогда же, когда против Флоренции восстала река Арно, в годы «оттепели» 60-х.

Россия в данный исторический момент не может найти себе точку опоры в прошлом, назначить себе декретом историческую память, и национальную идентичность, и знаковые события ни в самой отдаленной, ни в близкой истории. Мы выбирали неправильные масштабы памятников и масштабы личностей? Выделяли для своей истории не те даты или не те события? Не только в этом дело, беда еще и в смутности понятий и языка, которым мы пользуемся.

Событие, которое пытаются сделать первоэлементом национальной идентичности, — это не одномоментное действие, а образ действия, каким оно видится с близкой и с дальней временной черты. Отношение к событию прошлого, так или иначе, должно быть понято как диалог разных культур — прошлого и настоящего [2]. В таком случае, для более полного и интересного представления о прошлом настоящее тоже должно быть разнообразным и многогранным. Не хватает именно Диалога — диалога мыслителей прошлого и их компетентных интерпретаторов, диалога власти и общества, обсуждения истории с разных точек зрения, не хватает частного пространства и чувства истории, памятных знаков, которые важны на личном уровне.

Закон же о нации не прибавит таких возможностей обсуждения и интерпретации, а урежет их, при этом не даст сохранения никакой маленькой личной, семейной истории. Нет, нация — не вымирающий вид экзотических животных, не больной ребенок с потребностью в редком лекарстве (вот этих, конкретных и конечных надо защитить правовыми статьями). «Нацию в законе» наши ноябрьские праздники не вынесут, в них и без того накопилась гремучая смесь язычества, невежества и непонимания с неудавшейся госрелигией. Привлекательной силы социального государства не хватает для создания основы, примиряющей и связующей общество солидарности. Завоеванной обществом свободы не хватит на создания механизма, который обезопасит личное пространство человека в истории страны.

И «нация», и «идентичность», и «историческая память» — интеллектуальные концепты, которые вырабатывались интеллектуалами и историками и ими же подвергались деконструкции. Запрещать деконструкцию, этот закономерный этап процесса, невозможно и пагубно. Конструирование и деконструкция понятий, определений и смыслов сильны, когда идут не только в научных кругах, но и в более широких слоях условно грамотных и образованных лиц.

Событие — это интерпретация прошлого, а цену интерпретациям современный грамотный потребитель информации знает. И даже внезапно ценит. Поэтому не так давно всех прогрессивных мыслителей и блогеров пугал единый курс или даже стандарт интерпретации истории, а теперь те же прогрессивные и свободолюбивые граждане готовы выдать правильную интерпретацию сами. На основе фактов, разумеется, как неоднократно подчеркивалось. Жаль, что факт — такая же интерпретация и образ, объяснительная конструкция, как и реконструируемое понятие «нация». Но при всем том заявка на новый общественный курс создания истории — самое примечательное событие ноябрьских праздников.

Скромное обаяние истории не исчезает. Но эта любовь к истории легко перерастает в маскарад с исторически невозможными костюмами, а поиск корней — в попытки найти историческую память, растущую прямо из почвы. И это не делает ни понятие «народ», ни концепт нации более «реальным», не дает никаких оснований представлять выстраиваемую концепцию конкретным живым организмом. Еще смешнее противопоставлять несуществующей нации якобы существующий народ, как это стихийно стало происходить при обсуждении нынешнего странного прожекта — закона о нации. Который же из двух концептов реальнее? Может быть более привычной манера словоупотребления, может быть разной история формирования понятий. Но реализм здесь возможен в чисто средневековом обозначении смысла — реализм как противоположность средневековому же номинализму.

Средневековые понятия все еще в ходу, а схоластические споры все еще не разрешены и продолжаются нами, отдаем мы себе отчет в этом или нет. Многие критики и защитники дней народного единства или закона о нации путаются в споре об универсалиях. Есть и должны вырабатываться общие понятия, которые надо обсуждать. Лучше, если история понятий, которыми мы пользуемся, будет доступна для изучения. Антонио Грамши был, вероятно, прав, призывая философствовать всякого, поскольку философия — это интересно. Точно так же аргументировал занятия историей Марк Блок: история — это увлекательно. Конкретизация понятий, исторических терминов необходима и должна происходить не только в головах дипломированных специалистов. Но конкретизация совершенно не означает необходимости в антропоморфизме: представить понятие «нация» в виде девы с русой косой или смерти с острой косой не значит получить более ясное представление о понятии. Антропоморфизм в играх воображения с понятиями очень неудачная, хотя и старая стратегия: можно изобразить зло с рогами и копытами, а также представить и понятие формации в виде живого организма, который движется и опрокидывается, как это делали некоторые историки-марксисты последней поры развитого социализма. Легко объявить, изобразить нацию ребенком, который нуждается в защите и спасении жизни, но оставить умирать в нечеловеческих условиях реальных детей, без должной, но дорогой медпомощи. Можно пытаться вызывать дух предков, дух народа и на этом заклинании пробовать основать единство общества. Гораздо труднее развивать хотя бы зачаточные формы социальной солидарности, тем самым объединяя общество. Солипсизм в качестве государственного культа или идеологии в России возможен, но возможна ли солидарность как принцип? Вера в понятие, в его неизменность, придание понятию государственного статуса — обсуждается. Рефлексия же над изменчивостью понятий как будто грозит устоям общества.

В результате общество отрезано от любой возможности коммуникации — от слов до дел. Какие же могут быть общие действия у тех, кто разделяет представления немецких философов прошлой эпохи или просто твердо решил считать народ ребенком, и тех, кто говорит о воображаемых сообществах? Никаких, как и у тех, кто проводил спасательную операцию «Наше море», борясь за жизни гибнущих африканских беженцев у берегов Италии с конца октября 2013-го по конец октября 2014 года, и тех, кто держался бы сейчас понятия о «Нашем море» времен войн Рима и Карфагена. Даже хуже, непонимание сопоставимо с тем разрывом восприятия, который неизбежен между представлениями теологов прошлого, использовавших термин re-volutio, и тех, кто под революцией понимает только историю почти столетней давности, происходившую в России (7 ноября, если считать по новому стилю).

На наших улицах в дни календарных праздников и обсуждения возможного закона бушует странная стихия — ей нет имени, но рассудительные граждане почти не покидают домов все выходные, примерно с 4-го по 7 ноября, как несчастные флорентийцы в странные и страшные дни наводнения на фоне старого праздника забытой победы и незабытых потерь, праздника единства народа.

Примечания

↑1. Эта тема активно разрабатывается историками и в исследовательских, и в образовательных проектах, в т.ч в нашей стране. См., например, описание семинара «Современная историография генезиса модерных наций». Весьма показательна также тематика научной конференции Академии наук «История, память, идентичность: теоретические основания и исследовательские практики».

↑2. Данная постановка вопроса об отношении исторической науки к прошлому представлена, например, в работах современного историка и методолога Вжосека: Вжосек В. Культура и историческая истина. М., 2012.