От ядерного мира — к миру миров

Гефтер М.Я. От ядерного мира — к миру миров // Век XX и мир. — 1988. — N 3. — С. 34-39.

Начну с одного парадокса, который вовсе не парадокс, а такая сторона нашей жизни, которую мы недостаточно понимаем. Мы продолжаем жить в мире, которого уже нет. Мы живем по его стандартам, говорим его языком, а его уже нет, — он другой. Мы говорим на языке истории о том, что уже не есть история.

Давайте сразу оградим себя от всхлипов о «ядерном апокалипсисе». Не потому, что такой угрозы нет, — она реальна, — а потому, что дурно понятая угроза никого ни от чего не предостерегает. Оглянемся назад: человеческое существование всегда, сколько нам известно, было «гибельно». И не только в смысле философемы: люди рождались, страдали и умирали… Все типы изобретенных людьми структур жизнедеятельности суть варианты обращения с гибелью. Речь идет о трех эрах, неравновеликих по времени, фундаментальных полосах жизни рода человеческого.

Первая из них — время, когда над существом человека безраздельно господствовали циклические законы эволюции и нормой существования была обыкновенная гибель. Погибали цивилизации, смывались с карты государства — иногда в полном составе жителей. Шла вселенская выбраковка; это ей мы обязаны тем, что сегодня из песков извлекаем культуры, о которых не ведали.

Вторая полоса короче по времени, но куда подробней, — это история. В пределах истории развитие носит уже непрерывный характер — история не знает абсолютных, абсурдных разрывов. Само понятие «невосполнимой потери», если вдуматься, — чисто историческое понятие. Оно предполагает тоску по прошлому, отношение к канувшему в Лету «чужому», как к своему. Ничего подобного прежде не было. Никто в Ассирии не тосковал по Шумеру; и весьма осведомленные египетские жрецы совершенно безучастно поведали грекам про гибель Атлантиды — а вот Платона ее судьба глубоко взволновала!

Вторая полоса не менее кровавое дело, чем первая, кровь льется рекой; в столетние и тридцатилетние войны народы вырождались морально и физически; чума выкашивает пол-Европы — и все-таки на протяжении истории мы имеем дело примерно с одним и тем же составом этносов, наций, государств. Меняются общественные системы, идет экспансия прогресса на все пространство Земли — процесс невероятно кровавый, но жертвы процесса, хотя это и малоутешительно для них самих и для нас, не исчезают в ничто — их память становится достоянием прошлого и, следовательно, всеобщим достоянием, проблемой духа.

История — тоже гибель, но гибель избирательная! Всю ее наполняет борьба за ограничение гибели. Эта борьба тоже оплачивается смертями. Гибель уходит в подтекст, отражаясь опосредованно в других механизмах, — столкновениях партий, классов, религий, то прорываясь наружу, то уходя вглубь, в культуру, где проблема смерти вообще главная, хотя и не в биологическом, а в нравственном смысле проблема: проблема цены развития. Такая цена тем более мучительна для культуры, что культура тоже работает на прогресс. Муки совести одиночек, включаясь в цикл избирательной гибели и расширяя, обновляя ее инструментарий, вдруг оборачиваются физическими муками для тысяч и тысяч. Культура требует принять смерть как условие человеческого развития, настаивая на обновлении человека в сроки, которые никакая эволюция ни обеспечить, ни знать не могла, которые для нее вообще не сроки. Историческое время не совпадает с часами! Цикл все короче. Обновление все непременней. Всякий раз требуются «новые силы», а что это означает для уже задействованных? Вытеснение живых людей из жизни! И тут же, рядом — борьба за сохранение того, что есть, за продление индивидуальной жизни, вызволение личности…

Однако в середине двадцатого века обозначился некий предел возможности исторического развития, движения на основе избирательной гибели. Оказывается, у истории был гигантской важности ресурс, ныне исчерпанный: пространство. История — это развитие, которое «бродит» по планете, втягивая в свою орбиту народ за народом. Развитие, прерванное в одном месте, тут же перегруппируется и атакует в другом: это великое зрелище, которое мы именуем «историей», и является источником «слепого оптимизма» идеологов прошлого… На деле же то был стоический и трезвый взгляд на вещи: пока у прогресса оставалось пространство экспансии, у человечества было время для решения любой — так верили люди — проблемы. Великие учителя прошлого жили внутри истории и говорили на ее языке…

Но пространства для развития больше нет. Земля заселена, и все включены в общую цепь развития — одни как «развитые», другие в качестве «развивающихся». Разница в уровнях развития велика, но ресурс развития в пространстве исчерпан. С одной стороны, все близки — рукой подать! С другой — отдаляются самые близкие. У вас могут быть гигантские территории с ничтожной плотностью населения, однако, судьба рода решается именно в тех местах (неприметно повсюду), где человек кожей чувствует: человечество на него напирает, «чужие» — тут, рядом с ним, тесня его, делая жизнь мучительной и невозможной. Все мы стали ближе и всем тесно — внутри семьи, в общинах, в народах…

Ядерный Мир — Мир невыносимо единый. Он внутри себя изживает историческую идею непрерывности, идею единого человечества — во всех прежних смыслах и до конца. В этом дело, а не в одних вооружениях! Ни физики, ни военные не имеют более решающего голоса — здесь философская, антропологическая проблема, подобная тому, что случилось с человеком в темном начале его существования. С моей точки зрения, у нас нет удовлетворительного объяснения, зачем первобытный человек расселился по всей территории планеты. Что его, слабого, гнало через жуткие горные преграды, абсолютно чуждые ландшафты? Не цель же — освоить Землю! И вот мы на последнем витке, возможно, вернулись к той, начальной ситуации: всем тесно! Просыпается в людях небывалая жажда выбора. И технологии нам, как будто, обещают совершенно новую, реализуемую возможность индивидуального выбора. Возможность реализуемая, но мы к ней не готовы. И воскресает гибель в ее первоначальной,  доисторической силе. На самом пороге альтернативного будущего, ближе и проще — взаимная непереносимость и коллективное самоубийство.

Нормой «третьего» состояния снова становится гибель, она возвращается. Она выступает как нечто заменяющее собою цель — тем, что обессмысливает цели. Размышляя о Пол Поте, о триполийском кризисе, необходимо отдать себе отчет в том, что речь идет не о политической, тем более не о военно-политической ситуации, а о проблемах, которые не могли стоять в пределах истории! Они стихийно возникали в начале эволюции, длившемся миллионы лет, и были опосредованы, задвинуты историей. В этом громадная заслуга истории, обуздавшей гибель и подчинившей ее себе, заставив работать на дух. Но история заканчивается, и проступает ее первичный остов — жизнь, смерть, убийство… И все наши сверхтонкие технологии не находят подхода к этим грубым вещам, а террор и политика, наоборот, его «подыскали» — и убийство, превращенное в универсальный инструмент, уже кочует планетой, как прежде кочевал прогресс.

…Повсюду, какую проблему ни тронь, — предел. Вот общеизвестен и даже признан строгими умами сценарий «ядерной зимы», согласно которому локализовать последствия ядерного конфликта невозможно. Что это означает, если перевести с языка экспертов на человеческий язык?

Что владетели ядерного оружия более не вооружены! Все эти груды военных технологий перестали быть оружием в собственном смысле слова. Они не только не применимы сегодня, завтра — они не применяемы в роли оружия, хотя размещены и наведены на цель. Да, это техника гибели, но не оружие — как не был оружием тот «фактор икс», от которого вымерли динозавры. Ядерное оружие — фактор тотальной выбраковки, но не инструмент преобладания над врагом. Ужас в том, что орудием выбраковки владеют люди, мыслящие на языке истории, языке гибели избирательной: «враг», «война», «победа», «контроль над ситуацией»; люди, продолжающие подсчитывать условия сохранения паритета, которого более нет в помине. Любой региональный конфликт становится предкатастрофой, могущей детонировать Мир. И тут обнаруживается, что этот вот, сверхплотный и лишенный всякой безопасности ядерный мир не поддается демонтажу самоочевидным вроде бы и непременным путем — всеобщего полного разоружения.