Сквозь замутненное стекло

От редакции: 9 декабря 2016 года в Крымском федеральном университете им. В.И. Вернадского прошла первая международная конференция «Гефтеровские чтения: Симферопольский Ров в контексте современности», приуроченная к 75-летней годовщине со дня трагических событий — расстрелов крымчаков и евреев на 10-м км шоссе «Симферополь – Феодосия».

…Личность не исторична (но не вне), она многограннее и сложнее, чем многие т.н. исторические события и ее зигзаги, тупики. Другое дело — понять, кто и как становится личностью…
Михаил Гефтер

Мемориальная доска Михаилу Гефтеру установлена на доме его детства — в углу маленькой симферопольской старинной площади, которая называется «площадь Одесская», но не преднамеренно, памяти трагических событий в Одессе мая 2014-го, с сожжением людей в столкновениях с националистами, а как и та улица, где она расположена, площадь носит это название издавна, с послевоенного времени. До того называлась — площадь Греческая.

Некий почти античный пафос и отзвуки хоров древнегреческих трагедий в декабре в Симферополе ощущались и прорывались постоянно. И эта «греческая площадь» — не единственная значащая параллель в ходе декабрьских предновогодних дней в Крыму.

Установление доски Михаилу Гефтеру, как написано на ней — «основателю Центра “Холокост”» — преподносилось (и было воспринято в городе) явственно актуально и произошло, по утверждениям крымчан, своевременно, в числе других мероприятий, отмечающих траурную годовщину — 75 лет со времени тех декабрьских расстрелов 1941 года, когда в симферопольском Рву от рук нацистов погибла не одна только еврейская община, а и крымские цыгане, полностью — народ крымчаков, военнопленные, больные — пациенты симферопольских клиник, дети из Мамакского детского дома, — и была уничтожена вся многонациональная и разноукладная история Симферополя, включая семью и родных Гефтера.

Эскизы мемориальной доски М.Я. Гефтера. Автор — Антон Павлючек

Затем, после потрясений войны, системных депортаций нескольких коренных народов полуострова и массовых же заселений его мигрантами, административных пертурбаций, Крым изменился, стал тем, чем является сейчас, — современным Крымом.

Что такое своевременность, как не ответ на вызов времени, участие в стечениях обстоятельств и событий, внезапно складывающихся вместе в стройные параллели и однажды образующих сошедшийся пасьянс, мозаику, лего, каламбур времени, его игру в звукосмысловые рифмы истории, взаимные отсветы или полифонии ее отдаленного эха и узлы ее до того неявных созвучий?

Мир меняется, и нет магического кристалла, сквозь который можно было бы ясно различить будущее. Эпоха глобализации и эйфории экономического подъема закончилась, ресурс и импульс, заданный на несколько десятилетий Второй мировой войной и «Ялтинским миром», очевидно, исчерпан.

В эти же декабрьские дни зимы 2016 года вышедшая в Симферополе книга «Ров» — единственный в своем роде монографический сборник документов, свидетельств (Симферополь: Таврический клуб, 2016. 730 с.) — обстоятельное обозрение и того, что же исторически представляет собою этот расстрельный Ров в реальности, и того, каким образом этот симферопольский Ров постепенно становился иерофанией (М. Элиаде), крымской гекатомбой, международным мемом, мифологемой с собственной поэтикой и семантикой «Ров/Rov», — получила Государственную премию, причем в ключевой номинации — «За вклад в развитие и сохранение Крыма», — единственный, кажется, случай, когда таким образом подчеркнуто, демонстративно, на государственном уровне обществом отмечаются исследования о преступлениях нацизма.

«Мы, по сути, просто выполнили волю погибших, жертв и героев, потомков многих поколений людей, упорно остававшихся лично собой, с их собственными личными именами, национальностями, культурами, вопреки любым режимам и обезличивающим, стандартизующим системам. Мы озвучили и напомнили их вопрос обществу. Вопрос, который сформулирован этой книгой и ее выходом подчеркнуто именно сейчас, декларативен — “мир миров”, как это определил Гефтер, — вы, ныне живущие люди, осознаете ли вы эту ценность? Значима ли она для вас? И крымское общество ответило на этот вопрос не менее декларативно — присуждением этой премии», — сказал руководитель проекта Валентин Козубский на конференции «Гефтеровские чтения – 2016», впервые прошедшей в эти дни в Крымском университете [1]. Теперь эта конференция, по намерениям устроителей, станет ежегодной. «Книга “РОВ”, вместе с премией, которой она отмечена, является своего рода современным и своевременным духовным памятником Рву», — уточнил он.

«Это примечательно, что традиция конференции “Гефтеровские чтения”, посвященная наследию Михаила Гефтера, автора теории о релятивистском мире обособленных, но и взаимовключенных миров, каждый из которых больше того целого, частью которого является, эта конференция заложена сейчас нами и будет происходить в университете, носящем имя Владимира Вернадского, систематика и глобалиста. Их с Гефтером взгляды сложно сочетаются друг с другом, если можно так сравнить, — как доэйнштейнова физика, ньютоновская, — и физика эйнштейнова, как геометрия классическая — и геометрия Римана – Лобачевского…» — сказал при открытии конференции профессор Александр Форманчук, проректор университета, директор департамента международной деятельности КФУ.

Но одновременно на 10-м километре шоссе Симферополь – Феодосия, во время официального траурного митинга у Рва, в крымский региональный День скорби и памяти, 11 декабря (который также уникален и не имеет аналогов ни в одном регионе мира), — правительством Крыма был торжественно заложен и материальный памятник — установлен закладной знак-пирамида будущего Мемориала «РОВ», причем сделанный из того камня и из того же карьера, что и мемориальная доска Гефтеру.

Карьер, откуда взят этот камень, — древняя инкерманская каменоломня вблизи Севастополя, в горах над морем, где в I веке н.э. среди других ссыльных каторжников рубил камень святой апостол Климент, один из основателей христианства, равно почитаемый всеми его ветвями, здесь он был замучен и погиб, мощи же его были обретены, по легенде, святыми равноапостольными Кириллом и Мефодием во время большого отлива в инкерманской бухте, обнажившего прибрежную полосу с останками утопленных рабов.

Античная древнегреческая каменоломня работала, ширясь вглубь и штольнями, много столетий потом была закрыта; сейчас это заповедник, ступенчатый скальный кратер, поросший лесом, с озером на дне. Единственными людьми в этих горах являются монахи Инкерманского монастыря во имя св. Климента и паломники, а единственным светом — пламя и огоньки их свечей, которые они приносят, поодиночке и процессиями, и ставят у большого белого креста-обелиска св. Клименту-мученику.

Сейчас, в нынешние времена прибоя нового века, нахлынувшего на крымский берег, из этого знаменитого белого инкерманского камня, из которого построен и весь античный Херсонес, и весь белоснежный приморский Севастополь, и многие другие старые здания по всему Крыму, вырублена плита, и из нее сделана мемориальная доска Михаилу Гефтеру.

И это произошло за несколько дней до зимних праздников света, иудейской Хануки и Рождества, католического и православного, с которым папа римский Франциск, торжественно зажегши в Риме свечу, впервые в истории (тоже симптом новой эпохи) поздравил в этом году православных.

…Волны времени, череда его приливов и отливов, имеют в искусстве Крыма свой знаменитый образ — морские волны, несравненным мастером изображения которых был крымский мистик и романтик Иван Айвазовский, 200-летний юбилей которого готовятся широко отметить в Крыму, изображались им с необыкновенной глубиной и прозрачностью, достигаемой за счет особой лессировки, наложения красочного слоя на слой, — особенно мистическая волна из античных греческих мифов, с ее особой сокрушительностью.

Внешне наступление новой эпохи имеет волновой характер и угрожающий вид крепнущих, чередой набегающих волн, бурных валов, нарастающих, накладывающихся один на другой и поэтому усиливающихся накатов, что в мировом искусстве имеет эмблему, или воплощение, — мистическую картину крымского художника Ивана Айвазовского «Девятый вал», 1850 [2].

Главным же композиционным принципом построения изображения, доминантой в картинах Айвазовского является свет — скрытый источник света на каждом из его полотен, яркий отблеск или луч, просвет, освещающий полотно, пятно света или блик, с которого и нужно начинать рассмотрение.

Таким же образом и его ученик, крымский греческий мальчик Архип Куинджи, написал свою знаменитую «Ночь над Днепром», которую показывал при свечах.

В Симферополе, на площади у театра, где проходило торжественное траурное собрание по поводу Дня памяти, также зажгли свечи: ими, поминальными плошками, с желтоватым светом огоньков, на всю площадь выложили большую шестиконечную иудейскую звезду — в память погибших героев и жертв Холокоста.

На траурном вечере в концерте был, наконец, исполнен симфонический «Плач для скрипки с оркестром» Алемдара Караманова.

Произведение это, имеющее мировую известность, было написано в 1966-м — ему 50 лет, юбилей. Из них сорок лет, до самой своей смерти, знаменитый русский композитор (турок по отцу и украинец по матери), автор музыки к фильму М. Ромма «Обыкновенный фашизм», автор гимна Крыма Алемдар Караманов добивался его исполнения в Симферополе, именно над тем Рвом, которому оно посвящено. Но эта слишком еврейская и слишком трагическая музыка смогла, наконец, прозвучать в Симферополе только сейчас, и весьма мистично: новый главный дирижер Элия Мухтерем, крымская татарка, родившаяся в депортации, импульсивная худенькая девушка с длинными руками и пальцами, как рыжая ведьма, мойра, буквально летала над оркестром, отбрасывая длинные тени в контражуре прожекторов и отсветах поминальной свечи.

Сольную партию скрипки в «Плаче» исполнили на специально доставленном уникальном инструменте (легендарная «скрипка № 9») работы Дмитрия Чернова (1839–1921), умершего в Ялте, — ученого, основателя металлографии и выдающегося скрипичного мастера, того самого, кто однажды рассказал Льву Толстому в крымской Гаспре свой сон о старичке, при свече мнущем и бьющем в мешке железо, — впоследствии использованный Толстым, вначале офицером Крымской войны, а затем опростившимся и босым ушедшим от мира в Ясную Поляну писателем, в «Анне Карениной», этом дорожном романе, который начинается и заканчивается вокзальными, путевыми сценами, с описанием мерцания свечи жизни.

Об огне, свете и тенях шла речь и на «Гефтеровских чтениях – 2016» — конференции в университете.

Знаменитый крымский педагог Сергей Ерохин, старейший работник легендарного «Артека», советник директора по педагогической деятельности и один из хранителей артековских традиций — этого образа, легенды счастливого детства, — прочитал доклад о монументе Эрнста Неизвестного «Прометей. Дети мира»: «Крым располагает тяжелой отметиной истории, шрамом, знаком преступлений нацизма — Рвом, и Крым же — обладатель наиболее известного мирового монументального символа антинацизма и гуманизма — это артековский монумент “Дети мира” Эрнста Неизвестного».

Нынешнее плачевное состояние полуразрушенного вместе со всем «Артеком», пришедшего в упадок за два с лишним десятилетия небрежения, как весь «Артек» и вся артековская традиция и символика, знаменитого произведения мировой монументалистики — само по себе обличительный пример вандализма, считают в Крыму и полагают принципиально необходимой немедленную реставрацию, воссоздание «Прометея», — и эта работа вскоре начнется.

Как пообещал на «Гефтеровских чтениях» директор «Таврического клуба» Валентин Козубский, открытие программы реставрации будет обозначено большим концертом, с «Поэмой огня. Прометей» Скрябина. Она, наконец, будет исполнена в подлинной инструментовке и с подлинной партией света, в том неискаженном, доподлинном виде, как она была задумана рядом с будущим «Артеком» — в Гурзуфе и написана автором, композитором Александром Скрябиным, с чьим именем в нынешнем году тоже связан юбилей, круглая дата — 145 лет со дня рождения.

Крым («сакральный Крым», как теперь часто повторяют с легкой руки Путина), место, где время очередной раз, как и в каждый век, отбивает свои гонги, генерируя метки и символы перемен эпох, — сейчас, при двенадцатом ударе часов очередного круга истории, ищет и выявляет собственные метки, мерки, путевые огни и ориентиры.

«Речь идет о сущности этики и нравственности как таковой, — сказал на “Гефтеровских чтениях – 2016” ведущий крымский историк Андрей Мальгин, директор Центрального музея Тавриды, чью выставку скифского золота из крымских курганов “Золотой остров” недавно присвоили в Амстердаме и не возвращают европейские и украинские коллеги, — что же вообще действительно — круговая порука обладателей по понятиям, в виде казуистики и псевдосудебных софизмов, или же подлинное, естественное и очевидное право первородства и владения? …Мне трудно судить о Гефтере, не видя перед собою его оконченной сформулированной системы, фиксированных и документированных текстов, это, скорее, серия точных выпадов, приглашающих к ответам и обсуждениям… Гефтер — это взгляд в глаза».

Политолог же Дмитрий Выдрин, политический советник четырех президентов Украины, в своем докладе, немедленно напечатанном в виде новогодней редакционной колонки в World Economics, сказал также, что симферопольские «Гефтеровские чтения» — это рождественский подарок, и неожиданно сравнил Гефтера с Хайдеггером и Фукуямой:

«Я такой тип мыслителей отношу к современным дервишам — сверхфилософам с ярой миссией не только научить, но и предупредить, наставить, спасти. Самой мощной мыслью Гефтера была идея о том, что история закончилась, хотя не завершилась. Много позже него похожий концепт выдал Фукуяма в своей книге “Конец истории и последний человек”, которая сделала его всемирно знаменитым…

…Не человек делает историю, а история делает человека (Гефтер). Не человек овладевает свободой, а свобода овладевает человеком (Хайдеггер)».

И Дмитрий Выдрин добавил:

«Дело-то в том, что история — это освоение человеком внешнего Мира (освоение Бытия, как сказал бы Хайдеггер). А человечество мир уже в основном освоило, заселило, переварило. Поэтому, наверное, последние десятилетия нет никаких фундаментальных открытий и изобретений, связанных с нашим предметным бытием…

…Да, это тупик истории, но и начало чего-то нового. Почему Гефтер говорил о конце истории, но не говорил о ее завершенности? Потому что человечество, завершив историю как освоение и заселение внешнего пространства, наконец получит время и силы для освоения собственного внутреннего мира. А это уже философия…»

Эта мысль была немедленно оттенена на той же конференции «Гефтеровские чтения – 2016» в докладе этнографа Михаила Кизилова (Тюбинген, Германия) — о том народе и типе культуры, для которой внутренняя духовная свобода и внешняя пространственная свобода тождественны или являются взаимными преобразованиями.

«Крымские цыгане, уникальный и древний субэтнос большого сообщества, собирательно называемого именем “цыгане”, с их крымским цыганским языком, их особыми крымскими цыганскими сказками и эпосом, с их крымской цыганской музыкой — уникальным крымским стилем, сплавом музыкальных культур разных восточных и западных народов, оказавшим самое принципиальное влияние на музыку мировую [3], от “Половецких плясок” Римского-Корсакова до американского джаза и рок-культуры включительно, — эти крымские цыгане были согнаны вместе и варварски расстреляны в симферопольском Рву нацистскими оккупантами в течение нескольких дней декабря 1941 года и, как явление, — перестали существовать. Это табор, ушедший в небо», — заявил Михаил Кизилов.

Обозначением пределов истории и свободы — истории свободы и свободы истории — на «Гефтеровских чтениях – 2016» оказался пограничный во всех смыслах симферопольский Ров, к которому, так или иначе, обращались все доклады конференции.

«В крымской нашей книге “РОВ” мы пришли к трем выводам, открывшимся перед нами в результате исследования темы со всей очевидностью.

Первое: что жертв расстрелов 1941 года никак нельзя рассматривать как жертв несчастных и невольных — это герои, как говорят в христианской традиции — святые мученики, а в иудейской — кидуш ашем, и смерть их была актом осознанного протеста и утверждения жизни и человеческих прав, а также посланием. Противотанковый ров, выкопанный жителями города в начале войны как рубеж обороны от нацистов, в моральном смысле этим рубежом и остается.

Второе: история в принципе не такова, как она нам представляется или преподносится, а она имеет второе дно и говорит из затакта — всеобщая известность симферопольского Рва начинается не с якобы импульсивно возникшей поэмы Вознесенского “Ров”, а напротив, Вознесенский написал эту поэму, будучи присланным в командировку для ее написания и последующей публикации, с целью заглушить и переиграть национальное движение — т.н. “сионистскую пропаганду”, уже вовсю говорившую об этом брошенном в поле массовом захоронении, постоянно разграбляемом мародерами “под крышей” советских властей. История известности Рва — говорю это, нисколько не умаляя значимость классической поэмы Андрея Вознесенского, — начинается не с нее, а с правозащитников Дмитрия Футермана, арестованного, осужденного и отсидевшего за документирование и передачу обличительных документов для западной прессы, и правозащитных действий одного из сионистских лидеров — Авраама Шмулевича.

И, наконец, третье: мародерские раскопки Рва, начавшиеся вскоре, сразу же после расстрелов, тогда же, после казней, и по сей день продолжающиеся десятилетиями, — не случайные порывы кладоискателей, а передаваемая из рук в руки, непосредственно от первых палачей, прямая эстафета — “инфа” о том, что во Рву лежат люди с деньгами и украшениями. Их нарочно не обыскивали перед казнью, чтоб оставить эту могилу, Ров, как загашник или схрон именно для его последующих раскопок.

В то же время, отметим это, многолетний постоянный процесс раскопки братской могилы, РВА, симптом прокрастинации общества, и сопутствующий ему далеко разносящийся запах — слухи, поэмы, судебные процессы и публицистика — является также весьма своеобразной крымской формой — стихийной и растянутой во времени перманентной крымской самоденацификации — подобной той денацификации, которую принудительно и весьма эффективно организовали разово, в 1945 году, американские оккупационные войска в Германии для местного, аборигенного, туземного населения с целью отрезвления и ясного осознания этим населением им содеянного, его ответственности и причастности к преступлению (что было весьма полезно населению и даже необходимо — ведь, как известно, на следующий же день после капитуляции Гитлер превратился в антигероя-трикстера, а во всей Германии не оказалось ни одного нациста — одни лишь обманутые Гитлером, но сами по себе ничего не ведавшие и ни к чему такому не причастные, бедные наивные и невинные немцы)», — рассказала Ирина Легкодух, редактор издания.

Некрымские, московские книги, привезенные в Симферополь и украшавшие конференцию «Гефтеровские чтения – 2016» как эпиграф, или заставка к ней, — столичные издания Фонда эффективной политики и особенно два тома Глеба Павловского «Беседы с Михаилом Гефтером», явственно отправляющие к платоновым диалогам, были, собственно, введением к ключевому и заглавному для этой конференции докладу — обращению Глеба Павловского, — сравнившего Гефтера и определившего философа и собеседника Михаила Гефтера именно как Сократа нашей эпохи — одинокого провокативного мыслителя, не столько говорящего, сколько вслушивающегося и всматривающегося в собеседника:

«И он относится не к тем многочисленным неопасным — тем, кто скажет, не подумав, а к тем редким, радикалам, кто, подумав, — не скажет».

А на мониторах «Гефтеровских чтений» в университетском конференц-зале к участникам круглого стола то и дело обращался Гефтер: по режиссуре организаторов конференции на экране, рефреном к докладам и выступлениям, контрапунктом возникал сам Гефтер (фрагменты записей и его интервью), как бы вступая в диалоги и комментируя доклады или выступления, как бы делая модераторские ремарки или задавая им тон в качестве одного из присутствующих участников собрания.

Начиная с этого года, общегражданский День памяти и скорби в Крыму, 11 декабря, общим решением Крымского межконфессионального совета и, в частности, православной Крымской епархии, правящего митрополита Симферопольского и Крымского Лазаря (Швец), станет и датой духовной: он навсегда будет внесен во все религиозные календари Крыма и станет теперь отмечаться поминальными службами всех конфессий полуострова. 75 лет назад, в такие же декабрьские дни 1941 года священник храма Всех Святых о. Николай (Швец) пытался спасти и спрятать евреев Симферополя — в своей церкви он настойчиво, пачками выдавал им справки о якобы крещении. Отец Николай был расстрелян вместе с евреями и покоится в том же Рву.

Церковь о. Николая, со значащим названием Всехсвятский храм г. Симферополя, единственная из церквей города, которая никогда не закрывалась с момента ее строительства и по сей день, — обладательница одной из крымских религиозных христианских реликвий, предмета особого почитания верующих, одной из трех известных в мире чудесных икон, проступивших на обратной стороне стекла крышки оклада, на которых чудесным и не ясным науке образом само собою появилось, словно неявный фотоотпечаток, негативное отражение образов, закрытых этим самым стеклом, закопченным снаружи свечами верующих.

«Мы все в детстве рассматривали затмения и солнце через такие закопченные стеклышки», — протоирей о. Александр Якушечкин, настоятель собора Петра и Павла, секретарь Симферопольской и Крымской епархии, секретарь Межконфессионального совета Крыма «Мир — дар божий».

На мемориальной доске в честь историка Гефтера, выполненной в форме развернутого свитка иудейской Торы, текст также высечен, по предписанию автора барельефа — скульптора Антона Павлючека, архаичным и как бы полустертым шрифтом в древнем стиле Кирилла и Мефодия, напоминая надписи, вырубленные на античных барельефах из таких же, как и доска, белых инкерманских камней.

Знаменитый крымский художник и скульптор Антон Максимушкин-Павлючек, однако, за исключением босоногости, простоты одежды и внешних примет, мало похож на тех, с кем его обычно сравнивают биографы и историки искусства, — Пиросмани, из Тбилиси, латвийский «босоногий Вольдемарас Имре» — «бабочка», из Риги, или украинско-польский Никифор (Епифаний) Дровняк, — в противоположность этим авторам Антон Павлючек — скорее, концептуалист.

И в большей степени он, как автор и организатор многих крымских концептуальных выставок, да и по территориальному соседству, схож с именно крымским босоногим человеком [4], поэтом, художником и одним из лидеров Серебряного века, автором мифа о крымской Киммерии — Максимилианом Волошиным, Коктебель, также подобно Сократу, бродившим, в хитоне, сандалиях и с тростью, крымскими берегами.

Письмена на пергаментах или камнях, — буквы, выступившие на стене, — идея симферопольского барельефа в честь Гефтера работы мастера А. Павлючека — в двух частях. Сейчас установлена лишь первая его часть, вторая же, контрастирующая с нею, — большая анаграмма, сплетение в нескольких плоскостях трехмерных очертаний резко конструктивного шрифта «Г-Е-Ф-Т-Е-Р», будет изготовлена нарочито контрастно, возможно даже — с применением суперсовременных технологий — на 3D-принтере, намеренно. Ее установят в следующем году в ходе ремонта этой маленькой старинной площади в центре старого города.

Арина Новосельская, министр культуры Республики Крым:

«Великий “отшельник из Ялты”, создавший современный театр и современную драматургию, или, вернее, выявивший драматургию современной жизни, Антон Чехов, описывая Симферополь как “губернский город С” с доктором Ионычем, был ироничен, но его знаменитый рассказ является частью крымской культуры, а не заключением над нею.

Вот перед нами случай, который опровергает также и известную пословицу о пророках и их отечествах. Я хочу подчеркнуть, что дом нашего соотечественника, симферопольца, великого философа Михаила Гефтера, значимость наследия которого, да и символичность фигуры которого и мы, в его родном городе, и мир сейчас начинает осознавать, расположен ровно напротив, через маленький переулочек, от собора Петра и Павла, где служил и где находятся св. мощи крымского святого — владыки Луки, в миру — врача, проф. и доктора медицины В. Войно-Ясинецкого. Двери этого подъезда Гефтера и вход в церковь св. Луки, так называемую греческую церковь, — как видите, дверь в дверь. Так что дороги их пересекались — в довоенные годы молоденький Михаил Гефтер и старец архиепископ Лука просто не могли не видеть друг друга в лицо, не сталкиваться и не встречаться. Вот этот барельеф, на дверях дома Гефтера, в виде иудейской скрижали, свитка Торы, с иудейским “йе зирхо барух”, т.е. “благословенно имя его”, и вот этот вход в церковь, с христианской иконой и ликами святых, — смотрят друг на друга».

Ян Эпштейн, председатель Всекрымского еврейского конгресса:

«А Ров, мемориал, который мы, крымчане, заложили, вместе Ильей Альтманом, руководителем основанного Гефтером центра “Холокост”, не только находится у дороги Симферополь – Керчь, ведущей к мосту и переправе (а сейчас, в связи с санкциями и блокадой полуострова, эта дорога, по сути, служит дорогой жизни для Крыма), — этот памятник является сущностной частью истории, частью этой вечной Дороги Жизни.

Другим символом, или образом, Дороги Жизни, жизненного пути, является так называемый “марш тысячелетия” — путевой марш “Прощание славянки” Агапкина — Богорада, один из двух соавторов которого, симферопольский музыкант, нотоиздатель и педагог Яков Исаакович Богорад вместе со всей своей семьей был убит фашистами в декабре 1941 года и покоится в этом Рву».

Молодой человек из Симферополя, Михаил Гефтер добровольцем ушел на фронт в первые же дни войны. Он находился в действующей армии, когда в оккупированном Симферополе в декабре 1941 года состоялось трагическое шествие симферопольских евреев на сборные пункты и затем, по феодосийской дороге, к противотанковому Рву, — в те же дни и недели, что и парад 7 ноября 1941 года в Москве на Красной площади, откуда невооруженные и не экипированные добровольцы полустихийными колоннами шли умирать к оборонным рубежам столицы, дабы остановить и отбросить захватчика.

Один из двух соавторов «марша тысячелетия», первоначально скромной путевой дорожной песни 1912 года, посвященной симферопольской речке Славянке, притоку Салгира, — походного марша «Прощание славянки», старый симферопольский музыкант Яков Богорад в декабре 1941 года шел к рубежу на 10-м километре и погиб, безымянно похоронен, расстрелян, зарыт и засыпан землей в симферопольском Рву, другой соавтор марша — Василий Агапкин — 7 ноября 1941 года дирижировал «полный поход» сводным оркестром в Москве на Красной площади, и это были не два разных, а, по сути, один и тот же — не деланно-плакатный, но истинный парад, причем, как показала история — парад победителей.

Таким же образом, зимой, в год, зеркальный тому 1941-му (41–14), силовое спецподразделение, крымский «Беркут», не применив, однако, никакого насилия (вот уж реальный пример пацифизма и непротивления), — стоял стеной, перегородив щитами улицу, под градом камней и бутылок с зажигательной смесью, на Майдане в Киеве. Затем, после торжественного возвращения в Симферополь израненного «Беркута», которого с цветами встречал буквально весь город (на центральной площади, в двух шагах от пл. Греческой — Одесской, рядом с домом Гефтера), — с чего, собственно, и началась «крымская весна», бойцам сказали:

«Это потому, что вы, в сущности, стояли не на Майдане, — на Перекопе. И за вашей спиной был весь полуостров. Крымчане — сепаратисты, это верное утверждение, причем они сепаратисты последовательные, потомственные, сепаратисты уже второй раз — первый раз это было в 1944 году, во время освобождения Крыма от гитлеровской оккупации, когда Крым нагло и самовольно вышел из состава квазизаконной и цивилизационной ОПГ “Третий рейх”», — Сергей Аксенов, председатель Совета министров Республики Крым.

Действительно, в этих многочисленных красноречивых метках, очевидных связях времен, перекличке и блиц-вспышках [5] дат, внезапно связавшихся вместе в узел, в параллелях событий, которые пересеклись, в кинематографичном монтаже этой явно целостной картины, в блуждающих огнях, — трудно не усмотреть знаки и сюжетные указатели, как будто бы настойчивые подсказки, ориентиры к разгадке какого-то ребуса, некоей насущной загадки. Осталось лишь определить и сформулировать, в чем она состоит.

Итак, в Крыму состоялась весьма представительная культурологическая, историческая и политологическая конференция «Гефтеровские чтения – 2016», которая, по намерениям организаторов, станет регулярной. Имя и творчество Гефтера здесь считают сквозной нитью, считают знаковым или связующим — и для многих звездных имен, времен, событий, и для сонма безвестных теней.

В Симферополе открыта мемориальная доска Михаилу Гефтеру. Речь идет не только о строениях по обе стороны крымских улиц и петляющих старинных переулков крымских городов, и не о дорогах — проходах к ним и между ними.

Новая партия началась, первые ходы ее сделаны. Часы пущены.

Крым, на рубеже столетий и эпох, осматривается. Он выбирает свой путь.

Примечания

1. Крымский федеральный университет, КФУ (прежде — ТНУ, Таврический национальный университет) носит имя своего первого ректора и отца-основателя — акад. В.И. Вернадского, основоположника глобалистики и первого глобалиста. Владимир Вернадский, создавший именно в Симферополе свои концептуальные труды о единой биосфере и теории единой ноосферы, во многом навеянные именно Крымом и пониманием Крыма как перекрестка народов и эпох, является, конечно, одним из истинно крымских «гениев места» (П. Вайль), бесконечно обязанных Крыму и освятивших Крым своим присутствием и произведениями. См. также: Фадеева Т. Крым в сакральном пространстве. Симферополь: Н. Ореанда, 2004. 260 с., илл.; Фадеева Т. Сакральная география Крыма. Симферополь: Бизнес-информ, 2010. 224 с., цв. илл.; Фадеева Т. Образ и символ. Универсальный язык символики в истории культуры. М.: Новалис, 2004. 256 с.

2. По древним морским поверьям, девятый вал — самая мощная и страшная из идущих одна за другой во время шторма волн (древние греки считали самой опасной третью волну, а римляне — десятую). Позднее физики объяснили это явление принципом интерференции: несколько волн сливаются в единый вал, и срабатывает эффект синергии. Картина Айвазовского является, однако, зримым образом — произведением живописи, а не литературной аллегорией, не описательным иносказанием, шифрограммой, которое можно было бы читать, как увлекательный роман или эссе; буря Айвазовского, как и буря морская – это видение, природное явление, прекрасное в своей мощи и свободе, и не стоит тут искать подтексты и скрытые смыслы. Кроме того, роковое противостояние человека и стихии — типичная для романтических произведений тема. Айвазовский умел создавать на своих полотнах движущуюся и почти прозрачную морскую волну. Примечательно, однако, что и эффект прозрачности в «Девятом вале», картине, изображающей накатывающиеся и усиливающиеся валы, и их кумулятивный эффект, — достигался живописцем Айвазовским именно тем же природным способом синергии — с помощью лессировки — нанесения тончайших слоев краски друг на друга. Его лессировку (многослойность) критики называли виртуозной.

3. Крымские цыгане, некоторые персоналии: Яков Пригожий — композитор, поэт, импрессарио легендарного созданного им театра-варьете — московского ресторана «Яр», автор всего жанра «цыганского романса» и канона цыганского танца «цыганочка»; Михаил Цыганов, «Мишка Цыган» — музыкант-виртуоз, клейзмер, аккордеонист, композитор (в частности, автор напева, известного как мировой хит — песни «О белла, чао»); Сергей Курехин — музыкант, композитор, акционист, актер, один из создателей современной рок-культуры в России. См. по теме: http://83.222.5.171/ivanovo/news/item/457.html; Торопов В.Г. Словарь языка крымских цыган / РАН, НИИ природного культурного наследия им. Д.С. Лихачева. М., 2003; Торопов В.Г. История и фольклор крымских цыган / РАН, НИИ природного культурного наследия им. Д.С. Лихачева. М., 2004.

4. Скульптура М.А. Волошина, установленная в Библиотеке им. М.А. Волошина (Москва). Изготовлена из мрамора скульптором М. Малашенко в 2007 году.

5. Основные снимки, ставшие историческими символами, — образ Второй мировой войны, — сделаны фронтовыми фотокорреспондентами — крымчанами, причем некоторые из этих снимков сделаны в Крыму. См.: Макс Альперт. «Комиссар. В атаку!»; Леонид Яблонский. «Багеров Ров. Не забудем, не простим»; Евгений Халдей. «Флаг победы над Рейхстагом»; Леонид Яблонский. «Большая тройка. Ялтинская конференция».