Политический реализм как критика идеологии

Реферат статьи Яноша Принца и Энцо Росси «Политический реализм как критика идеологии» (Prinz J., Rossi E. Political Realism as Ideology Critique // Critical Review of International Social and Political Philosophy. 2017).

Теории политической философии, как утверждал Дж. Роулз, делятся на идеальные и неидеальные. Критерии различения — область интересов, предмет анализа и общая модальность изложения. Идеальные теории описывают поведение максимально разумных субъектов в максимально благоприятных ситуациях и в целом подходят к ситуации с точки зрения того, как она должна выглядеть. Неидеальные теории менее предписательны и более сосредоточены на описании насущного состояния дел, локальной критике настоящего места — их интересует не то, что «должно быть», а то, что есть. Подобное деление — как гарант дисциплинарной чистоты, так и, к сожалению, залог эпистемологической ограниченности. В чем это может проявляться и какие пути исправления существуют? Взглянем на конкретный пример.

Пример «неидеальной теории» с характерным для неидеальной теории названием — теория политического реализма. Реализм сосредоточен на ситуации «здесь и сейчас» и принципиально не совершает интервенций в область моралистической философии — пространство норм и абстрактных предписаний. Эта теория работает с конкретными мотивациями агентов и моделями социального действия в том виде, в каком они опосредованы определенным политическим контекстом. Потому реализм не апеллирует к моральным предписаниям, которые всегда находятся «вне» конкретного контекста. Из-за подобного подхода, в частности, реалисты считают, что принудительная зависимость агентов от власти (coercive power relations) — неотъемлемая черта любой политической практики. В силу подобных установок, политическое воображение реалистов может показаться ограниченным. Выглядит так, будто реалист, описывая действительность, не может выйти за границы организующих ее нормативных предписаний. Потому он не может предложить политический прогноз, который выходил бы за рамки этих предписаний и помог бы разрешить проблемы, имманентные нынешнему политическому состоянию.

Именно этот аспект реализма подвергают ревизии англоязычные теоретики политической философии Янош Принц (Университет Белфаста) и Энцо Росси (Университет Амстердама). «Слабое место» реализма как теории, в их определении, — не что иное, как «эффект статус-кво». «Эффект статус-кво», как известно, — когнитивное искажение, которое заключается в нежелании изменить существующий порядок вещей. Проще говоря, «знакомое лучше незнакомого». Например, эффект статус-кво проявляется в том, что мы заказываем пиццу с одной и той же начинкой, боясь случайно прогадать. В случае теории реализма «эффект статус-кво» означает невозможность полноценной критики, хотя критика порядка, в общем-то, и является одной из задач реализма. Почему? Придерживаясь «статус-кво», или эмпирической реальности, аналитик теряет способность предлагать альтернативные политические сценарии и как-то отклоняться от того, что дано «здесь и сейчас».

Принц и Росси берутся за устранение «слабого места» реализма при помощи нескольких разнородных критических традиций: это теория легитимности англо-саксонского аналитического философа-моралиста Бернарда Уильямса, современные изводы теории, опирающейся на наследие Франкфуртской школы, и «метафизическое понимание» когнитивных искажений и идеологии (p. 1). Предложенное ими решение проблемы — в том, чтобы рассматривать политический реализм как форму критики идеологии. Реалист, утверждают они, критикует не саму политическую действительность, а ее идеологическую конструкцию. Чтобы раскрыть это положение, вводится различение между «внешней» (internal) и «внутренней» (external) позицией аналитика-политолога. Аналитик занимает «внутреннюю» позицию, если, критикуя социальные институты и существующие в их рамках практики, он воспроизводит нормативные положения, согласно которым эти институты (и практики) функционируют. Внешняя же позиция предполагает критику с точки зрения абстрактных моральных догм, которые существуют вне конкретного контекста. Реализм как теория предполагает внутреннюю позицию по отношению к политическому контексту, но не к конститутивной для него политической идеологии.

Первый шаг в доказательстве этого тезиса — поместить предмет обсуждения в иную методологическую рамку. Реализм «остраняется» «теорией политической легитимности» Бернарда Уильямса. Согласно этой теории, достижение политической легитимности — это разрешение краеугольной проблемы политики: «обеспечения социального порядка, защиты граждан, их безопасности и возможности доверия между ними, а также условий взаимного сотрудничества» (p. 6). При этом политическая легитимность — не атемпоральная, «вечная», но исторически детерминированная категория. Ее можно разбирать только внутри того контекста, в котором происходит апелляция к ней. Или: в разных контекстах категория политической легитимности конструируется по-разному.

Для определения легитимности внутри политического контекста Уильямс вводит так называемый «принцип критической теории» (Critical Theory Principle). Его суть сводится к следующему: оправдание легитимности власти недействительно, если оно осуществляется по принуждению этой власти. По той же логике, например, недействительна рецензия статьи, если ее написал сам автор. В частности, это положение подразумевает, что в качестве релевантного критерия мы не можем принять разделяемые гражданами убеждения (beliefs) в легитимности власти. Убеждения могут быть и насильственно внушенными. Они — зачастую неосознанный итог интернализации навязанных извне представлений. Власть может быть признана легитимной тогда, когда ее субъекты выводят нерефлексивные, усвоенные извне убеждения в сферу осознанного, подвергают их вопрошанию и все равно признают их валидность.

Тем не менее, подход Уильямса не может быть в полной мере использован для устранения «эффекта статус-кво» в теории реализма.

Почему?

Эта концепция содержит несовместимую с теорией политического реализма предпосылку.

Напомним, что реалисты дистанцируются от обращения к понятиям из сферы морали, полагая их безусловно «внешними» по отношению к разбираемому контексту и внеисторическими. Уильямс же полагается на «морализированное представление о политике» (p. 8). По Уильямсу, государство, в котором легитимность власти не обоснована, проводит «несправедливую» политику (injustice). В самом этом понятии подразумевается, что Уильямс оценивает ситуацию с точки зрения некой абсолютной морали — точнее, с точки зрения того, нарушены ли ее нормы или нет. Получается, Уильямс не принадлежит в полной мере ни кругу теоретиков-«моралистов», ни кругу «реалистов»: он и принимает моральные критерии в том виде, в каком они опосредованы конкретным контекстом, и исповедует сугубо нормативный, предписательный взгляд морализма.

В этом свете «принцип критической теории» должен быть скорректирован с учетом эпистемологической специфики реализма. Но как именно? Решая этот вопрос, Янош и Принц обрисовывают проект реализма как критики идеологии.

Основные постулаты теоретического проекта реализма выглядят так:

«(i) [реалист] должен избегать морализированных версий основных политических понятий (реалистическое требование);

(ii) [реалист] должен избегать подмены, когда вместо явления критикуется его источник (genetic fallacy) (критическое требование),

(iii) [реалист] должен предлагать хорошо разработанный аналитический аппарат, чтобы определить критерии, в соответствии с которыми оценивается тот или иной социальный порядок (оценочное требование)» (p. 10).

Аналитик должен рассуждать вне рамок моральных категорий — вот в чем суть реалистического требования.

Критическое требование призвано помочь в разрушении сцепки между моральными предписаниями и политическими реалиями. Например, когда Уильямс считает нерефлексивное убеждение навязанным в силу того, что власть подавляет индивида, он подменяет анализ убеждения анализом его источника (системы власти).

Оценочное требование состоит в том, что моралистические критерии оценки (справедливо или несправедливо данное убеждение?) должны быть заменены эпистемическими (есть ли эпистемическая ошибка в данном убеждении?).

Последнее требование нуждается в дополнительном обосновании. Для этого привлечены разработки исследователей, продолжающих традицию Франкфуртской школы.

В частности, речь идет о концепции конструкционистской критики идеологии (constructionist critique of ideology) С. Хасслангер — исследовательницы, предмет аналитических этюдов которой — социальное конструирование таких категорий, как пол (gender) и раса. Хасслангер исследует «гегемоническую натурализацию» убеждений, или интернализацию оценочных суждений. Интернализация, т.е. нерефлексивное усвоение, случается, когда субъективные суждения воспринимаются как объективно заданные свойства предметов и субъектов. По большому счету, речь идет о повседневных микроидеологиях, на которых держится социальный порядок. Скажем, примером «гегемонической натурализации» является гомофобия — практика, основанная на совокупности субъективных суждений о сексуальной ориентации. Эти суждения, тем не менее, могут быть усвоены членами общества и представлены как объективно справедливые.

Метод анализа Хасслангер в большей степени близок аналитическим технологиям филологии и литературоведения, нежели философии.

Его опора — понятие «концепта».

Концепт для Хасслангер выступает как «определенная форма социального знания, встроенная в сеть практик, схем поведения… в рамках которых… [это знание. — А.Ш.] является истиной» (p. 12). Для пользователей концепта это, впрочем, не очевидно: ими концепт обычно осознается как нечто, справедливое вне зависимости от контекста. Для разбора концепта Хасслангер предлагает поверить его семантику прагматикой, подвергнуть вопрошанию его смысл, анализируя конкретные случаи использования концепта. Предлагаемый ею ход — анализ концепта в контексте разных семантических полей. В итоге мы сравниваем обыденное, нерефлексивное понимание оценочно окрашенных концептов со значением этих концептов в рамках исторически зафиксированных социальных практик.

В качестве примера исследовательница приводит высказывание «негры — преступники» и демонстрирует, как на протяжении нескольких десятилетий в разных контекстах в рамках расистского дискурса настойчиво артикулировалась связь между расовой принадлежностью и криминальными наклонностями.

Языковые выборы, таким образом, становятся встроенными в производство моделей идеологического оценивания, во внерациональное оправдание власти.

Предложенный Хасслангер метод анализа — «мелиоративный концептуальный анализ» (ameliorative conceptual analysis) — заявлен как действенный инструмент для критического осмысления идеологических убеждений.

Именно «мелиоративный анализ», как утверждают Принц и Росси, убедительно показывает, как можно обнаружить эпистемическую ошибку в идеологическом убеждении.

Эта ошибка становится тем более явной, если учесть тезис философа языка Дж. Стенли (автора книги «Как работает пропаганда») о том, что идеология — «эпистемически искаженная и сопротивляющаяся пересмотру форма мышления» (p. 13). Проще говоря, если носителю идеологического убеждения (расисту) изложить результаты анализа концепта «негры — преступники», он останется при своем убеждении. Идеологическое верование невозможно опровергнуть эмпирическим доказательством. Почему? Потому что идеологические убеждения прочно внедрены в работу социальных практик, структуры которых формируют защитные эпистемические блоки. Если говорить о расизме, то его представитель начнет ссылаться на примеры-истории, подсказанные безлично-обобщенным мнением, доксой («а вот был случай…»), — и тем самым даст пример эпистемического блока. Именно эти блоки — предмет оценивания реалиста и объект его критики. Однако при этом эпистемическая коррекция должна соответствовать реалистическому и критическому требованиям (не апеллировать к моральным установкам и не подменять критику самой ошибки критикой ее источника). Таким образом, в результате коррекции эпистемической ошибки становится возможным «изменение норм и оценочных критериев» (p. 14) политической действительности — желаемый результат предлагаемой реалистическим подходом критики.

Видно, что реализм как критика идеологии сочетает формы диагностической аналитики и непосредственно социальной критики. Или: реализм сочетает в себе нормативные (предписывающие) и ненормативные (описательные) практики теоретизирования. Анализ в этом разрезе не просто выступает описанием наличного состояния действительности («статус-кво»), но и превращается в основание для критики, возможность предложить альтернативные сценарии развития. В то же время, хоть критика идеологии и нормативна (предписательна), она не является нормативистской (т.е. морализирующей, ориентированной на определенные нормы). Это означает, что нормативная составляющая критики — категория, определяемая только в рамках контекста, в отличие от абстрактных норм морали. Наконец, с эпистемической точки зрения реализм является практической философией, поскольку в его рамках задача устранения эпистемических ошибок сочетается с задачей политической трансформации насущной действительности. Эти соображения в случае реализма упраздняют присущие политической теории различения между «идеальной» и «неидеальной» теориями, «нормативными» и «ненормативными», «эмпирически ориентированными» и «идеалистическими».

Обобщая, представленную авторами концепцию политического реализма можно обрисовать следующим образом: это теория, которая подразумевает связь между эмпирическими и нормативными компонентами политических практик. Эта связь определяет диагностический и критический профили реализма. Задача диагноза — реконструировать структуры подчинения субъектов/групп в исторической перспективе, восстановив социальные «коды», в рамках которых складываются концепты и дискриминирующие социальные практики. Следующий шаг — определение эпистемической ошибки. Выявленная ошибка указывает на принудительную форму осуществления власти. Дальше происходит переключение модуса в критический режим. Критик должен отличать социально полезное принуждение от социально деструктивного (что не несет моралистических коннотаций, т.к. для моралистов любая форма принуждения априори «плоха»). Сообразно этой задаче происходит процесс оценки и формулирование прогноза, который может касаться изменения норм и оценочных критериев.

Если говорить о практических применениях предлагаемого Принцем и Росси проекта, то необходимо отметить, что он представляет интерес не только для тех, кто занимается политической философией, но и для представителей смежных областей гуманитаристики — филологов (литературоведов и лингвистов), историков. Имманентный анализ форм отправления власти и в их рамках существующих структур социального принуждения не представим без обращения к языковому материалу — к таким аналитическим конструктам, как «концепт» и контексты его употребления. Здесь не обойтись без рассмотрения семантического и прагматического измерений языкового выбора — и потому подход Принца и Росси вполне может быть уместен в лингвистическом, литературоведческом или историческом исследовании, в котором разрабатываются сложно опосредованные и контекстуально обусловленные формы коммуникации. Подобный дисциплинарный перенос может способствовать перекрестному «опылению» теоретических подходов, когда «привой» обновленной теории политического реализма может дать плодотворные результаты в ином поле.

Реферат подготовила Анна Швец