«Гражданская память»: историк перед лицом новых задач

С доктором философских наук, профессором Одесского национального университета имени И.И. Мечникова Оксаной Довгополовой беседует Николай Митрохин.

— Вы бы не могли про себя рассказать? Вы выросли здесь, в Одессе?

— Нет, я родилась не в Одессе, я здесь с 83-го года. Я родилась в Риге, это, наверное, накладывает свой отпечаток. Папа из Полтавской области, но остался после войны в Латвии. Работал на военном заводе, ему отсюда писали, что лучше не езжай сюда, здесь голод. Он 35 лет там прожил, но все время хотел вернуться в Украину. Самым близким местом была Одесса, так что он перевелся по линии военного завода, и таким образом мы оказались здесь. Одесса сейчас — мой город. Насколько я сюда не хотела ехать, настолько сейчас я ее воспринимаю как свой собственный город, в котором я чувствую себя дома, я люблю Одессу. Одесский университет я окончила в 91-м году, я историк по образованию, то есть как раз точно попала студенческим временем на перестройку, и это, я думаю, многое объясняет. Потом я окончила аспирантуру по философии, защитила кандидатскую, работала в Одесской морской академии, потом в университете на философском факультете, защитила там докторскую и продолжаю там работать. Я читаю курс «Философия Средних веков», а диссертации у меня были посвящены первая — терпимости, а вторая — нетерпимости. Сейчас я несколько лет активно занимаюсь философией истории, политикой памяти.

— Вы в этом плане активны здесь в общественной сфере?

— Да, в прошлом году мы осуществляли проект «Культура примирения: новое историческое сознание в Украине» при поддержке Министерства иностранных дел Германии. Это дало нам возможность пригласить сюда разных хороших людей. У нас был здесь в октябре семинар, очень насыщенный. Мы рассматривали деятельность комиссий правды и примирения, как работают стратегии примирения памяти в разных средах, что мы можем взять для нас. Пришли к выводу, что ничего не можем взять. Второй аспект этой деятельности — это неформальное образование, то есть мы работали со школьными учителями. Мы пытались представить себе, как надо преподавать историю таким образом, чтобы она не будила намерений брать в руки оружие и воевать, а создавала ощущение общего дома и сродненности с людьми, которые жили прежде. Чтобы эта сродненность чувствовалась и в повседневной жизни людей.

— Это из дальнего извода школы «Анналов».

— Да, естественно, все мы «вскормлены с копья». Я недаром занималась Петром Михайловичем Бицилли, который на самом деле проговаривал это все до «Анналов». Когда я первый раз читала «Салимбене» [1], постоянно открывала титульный лист — посмотреть и убедиться. Я знала, что она издана в 1916 году, но не могла в это поверить.

У нас есть в Одессе такой школьный курс — «Одесса — мой город родной». Из тех учителей, с которыми мы работали, он не нравится никому. Он очень идеологический, и наша задача состояла в том, чтобы каким-то образом вывести эту агрессивную составляющую хотя бы из преподавания истории региона. И так как мы не можем претендовать на формирование учебных программ и создание учебников, мы пошли по пути неформального образования, то есть мы не противостоим системе, но мы создаем ту дополнительную подушку, которая может каким-то образом двигать ситуацию. Мы сделали курс видеоуроков, мы проводили квесты с учениками, потом мы поехали по разным городам, в декабре 2015 года у нас было пять городов — Харьков, Днепропетровск, Киев, Львов и Овидиополь. Мы предлагали свою модель преподавания региональной истории, призывали включаться и делать нечто подобное в своих регионах. Неожиданно больше всего нас поддержали во Львове. Казалось бы, там должна была быть совершенно другая установка, но, с другой стороны, мы были во Львове в Украинском католическом университете (УКУ), и там совершенно особая среда. И наша идея, сверхзадача заключалась в создании Комиссии правды и примирения в Украине. Мы понимали, что мы не можем взять на себя общегосударственный проект, — непонятно, в каком формате это делать. Мы пришли к выводу, что Комиссия правды и примирения в Украине не может действовать, как в ЮАР. Там собрались люди, выяснили определенную правду, открыли определенную истину, и был момент, когда они сказали: все, мы все сделали, мы закрыли эту тему.

Наша Комиссия правды и примирения может работать только как большая сеть образовательных и диалоговых площадок. На них люди обсуждают и вырабатывают тезаурус для критического разговора об истории, способы интерпретации, уходящие от прямолинейной примитивности, которой мы пользуемся сейчас. Ярослав Грицак (ведущий украинский историк и социолог, политолог и общественный деятель. — Н.М.) во Львове проводил уникальные проекты примирения. Не все там вышло, как задумывалось, но что-то сдвигалось. Когда при этом у одесситов спрашиваешь, знают ли они об этом проекте, то это абсолютно неизвестное, это чужая жизнь. Когда одесситу говоришь, что Порошенко извинялся в Сейме перед поляками за преступления украинцев, — это никому неизвестно. Я спрашивала у поляков: ты знаешь об этом? «Конечно, а как иначе! Как это не знать!» А украинец об этом не знает.

— Спрашивали у поляков в Украине или в Польше?

— В Польше, как раз недавно ездила в Гнезно и там спрашивала. Потом опять же Порошенко в Кнессете приносил извинения за преступления, совершенные против евреев. Вне зависимости от моего отношения к Порошенко, к правительству, к государству, сам этот факт подводит какую-то черту. Когда обычный гражданин начинает каяться, это выглядит глупо и бессмысленно. А вот когда глава государства говорит: мы признали это преступлением, мы знаем, что мы сделали, и мы начинаем строить новые отношения, — это абсолютно другой уровень. До тех пор, пока в мозгах у рядового человека не угнездится, что подобное необходимо, ничего не будет.

Поэтому мы решили создать многоуровневый социальный проект Impact Hub Odessa. Мы собираемся раз в месяц на встречу-дискуссию, состоящую из лекции и обсуждения, приглашаются все, кто хочет. Проект работает на частные пожертвования, и эти пожертвования идут на то, чтобы мы приглашали лекторов из других городов. Параллельно мы работаем с учителями, которые, как я говорила выше, начали с нами сотрудничать в прошлом году по созданию неформальной стороны среднего образования. Там квесты, игры, другие виды деятельности, предназначенные актуализировать те слои, которые не актуализированы в нашей истории. И так как я вижу, что в других городах происходят такие же движения, есть надежда, что мы создадим команду, платформу, каждая часть которой живет очень самостоятельно.

— Насколько я понимаю, в Украине этим занимаются упоминавшийся УКУ во Львове, в Днепре это музей «Память еврейского народа и Холокоста» и его создатель и директор Игорь Щупак, здесь вы занимаетесь, в Киеве еще есть группа гендерных историков во главе с Катериной Кобченко и Татьяной Пастушенко. Я сам в прошлом году присутствовал на одном из таких семинаров, проведенном с участием и при поддержке немецких коллег.

— Народ к этому неизбежно приходит. И причем почему это должно быть именно так, на уровне местных площадок, которые общаются между собой? Потому что государство, к несчастью, — это не тот партнер, с которым можно сейчас что-то делать. Влад Троицкий (украинский режиссер, основатель фолк-группы «ДахаБраха». — Н.М.) говорил, что всякая государственная структура у нас, к сожалению, — это кладбище надежд и оттуда могут выходить только зомби. Поэтому единственное, что мы можем делать, — это формировать параллельные структуры.

— И академическая структура, к сожалению, слабая: я имел дело с Институтом истории Национальной академии наук, там просто все очень по-советски.

— За историческую память в Украине отвечает Украинский институт национальной памяти, реализующий в первую очередь пропагандистские цели и видящий свою миссию в воспитании тех, кто готов с радостью отдать жизнь за родину. Меня это пугает. Не в последнюю очередь именно воспроизведением сугубо советской схемы исторической памяти, основанной исключительно на военных подвигах и отсутствии способности признавать свои ошибки и преступления. Необходимо менять школьный учебник истории — причем были проекты замечательной современной программы истории в школе.

Наталья Яковенко и группа историков вокруг нее лет десять назад создали проект по новому школьному учебнику по истории Украины. Она открыла школьный учебник своего внука, пришла в ужас, и это стало ее мотивацией. Это была совершенно замечательная идея, потому что она говорила о региональной истории, о том, что Грицак называет «22-мя Украинами» [2], о том, что учебник должен выстраиваться как поле, в котором есть о чем подумать. Она предлагает, чтобы в нем был очень маленький теоретический параграф, а потом документы. Причем документы, которые показывают событие с разных сторон для того, чтобы ученик мог это читать, включаться в это и понимать, что в истории не все так просто и одно и то же можно видеть по-разному. Чтобы не формировать исключительно героический нарратив. Она приезжала в Одессу, мы тут до одури спорили, как показать Хмельнитчину, потому что мы будем рассказывать, что Богдан Хмельницкий герой, а в классе будет сидеть еврейский мальчик, который будет знать, что происходило при Хмельницком. И в том-то и проблема, что у нас мало кто готов к многовекторному восприятию. Как сказать: да, он сделал это и это, но он совершил еще и это преступление? Проект этот прекрасно развивался. Наталия Яковенко — замечательный историк, я думаю, что один из лучших историков Украины. У нее есть книжка «Паралельний світ» [3]. Это книга об Украине XVII века — века, который был самым, вероятно, переломным столетием истории Украины, временем формирования собственно украинской самоидентификации. Яковенко рассматривает как раз вот это — разные голоса в общем разговоре. У нее предельно незаангажированный взгляд, без сиропа, шароварщины и комплексов «исторической справедливости». Она пишет действительно многоголосую историю — и таким был проект учебника.

А потом пришел [Дмитрий] Табачник, министр образования [в 2010–2014 годах], и просто закрыл этот проект. Когда мне что-то рассказывают про то, как Табачник защищал права разных людей, я вспоминаю единственное — это закрытие проекта. Для него была неприемлема история, не направленная на стимуляцию ненависти (галичан к донецким, донецких к галичанам), ведь только взаимная ненависть могла стать гарантией пребывания у власти тех политических сил, которые он обслуживал.

— В России дела обстоят примерно так же. Любой дорвавшийся до поста замминистра бывший декан может прикрыть многолетние усилия, плоды работ сотен, тысяч людей просто в течение двух недель. Например, в 1990-е и даже в 2000-е годы директорами многих центральных архивов поставили профессионально образованных людей с четкой демократической политической позицией. Это сделало возможным архивную революцию. Здесь у вас произошло по-другому, здесь государство решило принципиально все открыть, и старые кадры вынуждены были выполнять это решение. Но в сфере гуманитарных проектов было очень много подобного рода инициатив выстраивания параллельного низового образования. Например, «Мемориал» до сих пор так делает. Но оказался на посту министра культуры Мединский, и все это закрывается. Инициативы внизу похоже не работают без того, чтобы сторонники объективного взгляда на историю занимали высокие должности: централизованная система образования эти все реформы не проведет.

— Речь идет о развитии институтов гражданского общества. Мы можем поставить кого угодно, супер-пупер профессионала, и это ни к чему не приведет, если люди будут продолжать видеть прошлое исключительно как оппозицию: эти — герои, а эти — сволочи. Сейчас у нас, по крайней мере, тот момент, когда общество представляет собой самостоятельную силу. Как бы ни было нам противно, что усилия общества и государства идут в совершенно разные стороны, этот момент нельзя упустить.

— Ничего не бывает окончательного, бывает разгром надежд очередного поколения.

— Мы не предполагаем жить вечно, нам хочется сделать что-то такое, что можно пощупать.

— В Москве десять лет назад начались перемены в ситуации с музеями. Я был в правлении Фонда Сороса в 2001 году, мы там курировали в том числе обучение музейщиков. Сколько было сил и средств вложено в попытку обучения советских музейных тетушек и бабушек экономике музеев, менеджменту и все прочее! Было издано много переводных книжек, но бабушкам, которые тогда сидели в этих музеях, все это было очевидно безразлично. Но, видимо, эти книжки прочли «девочки», которые на тот момент учились в вузах, может быть в аспирантурах. Кто-то из них учился и за рубежом. И с 2006-2007 года в музеи и библиотеки просто пошла волна этих хипстерские «девочек», которые сначала туда пришли заниматься только сайтами и публичным продвижением. И быстро выяснилось, что девочки вообще-то больше секут в музейной экономике, в управлении, в экспозиционной деятельности. Затем «внезапно» случилась история с очередями на Серова — это же на самом деле результат того самого переформатирования методов привлечения посетителей, методов экспозиции. Сейчас, я так понимаю, Шнурову заплатили за рекламу выставки Ван Гога, он сделал отличный рекламный клип.

— На выставку Ван Гога он попал, конечно.

— В зависимости от таланта и подачи, неважно, совпало ли проведение выставки Ван Гога и выход этой песни или «так получилось», но сейчас в этой среде действуют такие механизмы. Эти новые люди, несмотря на то что, возможно, они в чем-то недообразованы, понимают, как делается современное музейное искусство и пространство. И нет никакого другого варианта, кроме прихода на посты как минимум арт-директоров, или креативных директоров, или исполнительных директоров подобных людей.

— Это должны быть не государственные музеи. Я смотрю на среднестатистический украинский университет и понимаю, что ему нужна не терапия, а полная перезагрузка. Ректора из Гарварда можно поставить сейчас ректором какого-нибудь украинского университета, и ничего не выйдет. Есть система, все эти люди, которые сидят в университете на своих жердочках, и они действуют как нечто единое. Наверху может сесть полный идиот или бессмертный гений, а система будет действовать, но действовать так, как может. Когда у университета нет цели производить специалистов, он начинает воспроизводить сам себя. Поэтому для Одессы я думаю скорее о параллельных проектах, о программах неформального образования, которые могут подтолкнуть создание принципиально нового. Мы видим формирование таких структур неформального образования в Украине. Что из этого выйдет — посмотрим. УКУ создано с нуля, это совершенно другая структура, создающая принципиально новые возможности.

— Там же (во Львове) параллельно есть традиционный местный университет…

— Да, он именно традиционный, расположен в Галицком сейме, очень красивом здании. Но благодаря УКУ возможно нечто принципиально новое — например, такая вещь, как философское консультирование городского руководства. Когда говоришь об этом в Одессе, у людей просто начинается истерический смех. Все представляют себе нашего городского голову, которого консультирует философ. Но факт в том, что такое возможно в принципе.

— Да, я в прошлом году уже писал, что Евросоюзу надо создавать свой Европейский университет с преподаванием на трех языках в Харькове или в Одессе, в Харькове приоритетнее.

— Почему в Харькове приоритетнее?

— Там больше студентов, большее разнообразие специальностей. Я считаю, что в идеале такой университет должен быть большой, учить специальностям, которых в Украине нет или они пребывают в зачаточном состоянии, — социальная работа, государственное и муниципальное администрирование. Харьков, мне кажется, более открытый город, чем Одесса, потому что в Одессе свой «одесский мир».

— В Харькове тоже свой харьковский мир, и Харьков очень слоеный, то есть там невероятный потенциал. Когда на курсы приезжают харьковские студенты, я всегда вижу, что это Харьков приехал, а это Киево-Могилянка. Все остальные непонятно откуда приехали, а Харьков и Киево-Могилянка сразу видны. И параллельно с этим там какая-то жуткая дремучесть, недаром [поэт Сергей] Жадан написал «Месопотамию», потому что это абсолютно мифологическое пространство.

— В Москве существует Франко-Российский гуманитарный центр и Немецкий исторический институт, они по очень многим проектам действуют в тандеме. Одни организовывают конференцию, вторые поддерживают, приглашают участников, устраивают рекламу, у них пересекающиеся аудитории посетителей, хотя Немецкий исторический институт ориентирован на историков, а Франко-российский гуманитарный центр в значительной степени — это больше географы, этнологи, другие гуманитарные специальности. Они сидели в здании ИНИОНа на разных этажах, и получался такой мощный пул. В этом здании как минимум раз в месяц на том или ином мероприятии неизбежно оказывались все «продвинутые» гуманитарии Москвы. В Днепропетровске эту функцию выполняет музей «Память еврейского народа и Холокоста». Там постоянно проходят семинары, музей привлек местных украинских националистов, поскольку начал приглашать историков Украины. Если на начальном этапе там кто-то из антисемитов зудел, то потом стало правилом, что каждый четверг приходят люди, зал на 70 человек забит.

— Когда в Одессе действовал Вільний університет міста Одесса, он был украиноязычным и располагался в Еврейском культурном центре. И Грицак приехал и говорит: меня пригласили с лекцией об украинской нации, я читаю ее в Еврейском культурном центре — это Одесса.

— Специалисты мне говорили, что никакого противостояния еврейской общественности и украинских националистов в 1910-е и 20-е годы не было, невзирая на погромные акции. Украинские идишские газеты, например, публиковали совместные партийные списки и очень много материалов по украинскому национализму в позитивных тонах, кандидаты в депутаты-националисты стремились обаять еврейскую общественность, выступали перед ней. Поэтому тенденция, которую мы хорошо знаем с 1960-х годов, а именно дружба украинских националистов с еврейским движением, судя по всему, — это просто восстановление тех тенденций, которые ранее были весьма значительными.

— Насколько я знаю, в ЗУНР [Западно-Украинская народная республика] и в УНР [Украинская народная республика] идиш был государственным языком — это были абсолютно нормальные вещи.

— По результатам разговора с представителями Impact Hub Odessa выяснилось, что они продвигают параллельное среднее образование. В прошлом году в Харькове ходили абстрактные разговоры на эту тему, а здесь у них уже конкретная программа работы с системой образования.

— В Харькове проводились первые EdCamp-ы — это формат «не-конференции» учителей. Следом за Харьковом в Одессе на базе Impact Hub тоже провели EdCamp. Учителя приезжают, делается специальная доска-расписание, они предлагают свои темы: я хочу провести круглый стол, я хочу дать лекцию. Причем там съезжаются по несколько сот человек, приглашают разных спикеров, люди отмечают, что им интересно, и программа выстраивается, собственно говоря, тут же, на ходу. Это очень живое пространство, это очень здорово. Первый EdCamp прошел в Харькове, потом в Одессе, потом во Львове. И эти ребята, которые работают по программе EdCamp, работают и с нами на Hubs of History.

В Харькове это организовывал Игорь Соломатин, насколько я знаю, и группа харьковских учителей. Это инициатива, которая проводится, по-моему, в 24 странах. В Харькове взяли уже опробованный формат, и краудфандингом собираются деньги на проведение EdCamp. Люди таким образом собираются и придумывают, что нам делать дальше. У нас есть группа учителей, которые активно с этим работают.

Я была здесь, в Одессе, на городском совещании учителей в формате EdCamp.

— А вы сами какое видите направление развития Одессы для граждан, то есть в среднесрочной перспективе что должно быть сделано в городе или в области?

— Если бы действительно реализовывалось то, что планировал Саакашвили, это было бы круто, потому что идея нормально связать Одесскую область с Европой, дорога на Рени (приграничный с Румынией город Одесской области. — Н.М.), — совершенно замечательная. Наблюдать за тем, насколько это реализуется, как-то с каждым днем все грустнее и грустнее. И как было здорово, когда началось это движение, потому что тут было завязано сразу несколько узлов: с одной стороны, экономика, порт, с другой стороны, культура. Вместе с созданием нового экономического смысла Одессы формировалось и представление о новом культурном смысле. Например, Алексей Ботвинов, замечательный пианист. Он принял решение жить в Одессе и что-то делать для того, чтобы она была лучше. Он придумал такую дивную вещь. У нас недалеко от Одессы находится Аккерманская крепость, и у него была идея: давайте сделаем площадку для спектаклей, для концертов. Пока что единственным в этом контексте был концерт Ботвинова и турецкого перкуссиониста Бурхана Очала, у них была программа «Бах. Перезагрузка». Это было настолько здорово! И вот он говорит: мы делаем эту площадку, для Украины это уникальная вещь, если мы это раскручиваем, то мы получаем дополнительные смыслы, те же самые туристы получают дополнительный стимул ехать сюда, то есть не только на море покупаться и бычков поесть, а здесь еще можно увидеть что-то фееричное.

Видеть Одессу исключительно туристическим городом, который живет доходами от туристов, не получится. Их надо любить, целовать, создавать для них все условия. Но на этом Одесса не выживет ни в коем случае. Здесь надо использовать именно эту экономическую составляющую со спортом, с дорогой на Рени и так далее. Какая здесь промышленность может развиваться, я не знаю, тут я ничего не могу предложить. А идея создания здесь нового образовательного хаба меня не оставляет: это давало бы какие-то дополнительные бонусы.

— В прошлом году я здесь говорил про специализацию в одесской области образования, это был разговор про юристов — тут крупный юридический вуз — и медицину. Третий аспект, про который тоже говорят и он развивается в Одессе, — это IT-технологии, в том числе экспорт айтишников. И если говорить о новом образовательном хабе, то вопрос, что он может делать с учетом традиционных сфер приложения деятельности образовательного кластера?

— У нас сейчас уже сформирован IT-кластер, и он не совпадает с тем, что преподается по IT-специальности в Политехе или где-то еще, это отдельная структура, которая объединяет образование, власть и бизнес (education, government, business).

— А где он, этот IT-кластер, как его можно увидеть?

— Надо пообщаться с авторами проекта. Юлия Сулимова институционально привязана к Политеху, но ее главная деятельность — в новом образовательном хабе, а также, насколько я понимаю, она работает сейчас и с обладминистрацией. В чем фишка? Когда они запускают образовательную программу, они не просто учат человека что-то делать, они ориентируют эту образовательную программу на то, что нужно сейчас в регионе, потому что представители бизнес-структур дают на это запрос и участвуют финансово, кроме всего прочего. Это нечто, что уже работает и имеет все шансы стать серьезным центром. Если взять медицину, у нас очень сильный Медин (ныне Одесский национальный медицинский университет. — Н.М.), реально очень крутой, без дураков, и это может развиваться, иностранные студенты у нас учатся в основном именно в Медине. В образовательном плане я бы видела будущее, наверное, в IT и медицине.

— Здесь есть какое-то место, посвященное истории ХХ века, вроде московского «Мемориала», куда люди могли бы приходить и участвовать, организовывались бы мероприятия?

— У нас в университете есть научная программа «Феномен тоталитаризма, его проявления и пути преодоления», которая занимается тоталитаризмом и его последствиями. Ею руководит Лидия Всеволодовна Ковальчук. Она как раз «мемориаловка» и имеет большие контакты. Но это не институция. Да, это официально зарегистрированная научная программа, но она работает на энтузиазме Лидии Всеволодовны. Я сейчас не знаю, как оно сможет вообще работать в ситуации с архивом [4]. На территории областного архива создана организация «Народный архив» (реально — фонд в областном архиве. — Н.М.), и так как она «мемориаловка», то там как раз очень большая часть посвящена политическим репрессиям.

— И туда могут приходить люди или они там просто собирают и хранят бумажки?

— Там скорее можно получить консультацию. Народный архив — да, но сейчас там все закрыто вообще, сейчас туда нельзя прийти, но в принципе да.

— Сейчас в связи с чем?

— В связи с переездом архива неизвестно куда.

— То есть площадки, которая занимается современной историей и связанными с ней гуманитарными проблемами, по сути дела, в Одессе нет?

— Единой нет, у нас есть много разрозненных маленьких площадочек.

— В Хабе выступают, а еще где? И время от времени у вас в университете устраиваются отдельно взятые лекции?

— Да. Есть еврейские программы, это Музей Холокоста, Музей евреев Одессы, там реально проводятся всякие программы, но это один отдельно взятый сегмент. Есть группа «Поиск», они занимаются поиском погибших, перезахоронением, созданием книг памяти и ведут исследовательскую работу. У нас получается, что появляются локальные штуки, то есть запрос есть: был, например, тот же самый Вільний университет, который собирал на лекцию по несколько сот человек.

— То есть какая-то жизнь есть, но общей всеми признанной площадки нет? Какие-то разговоры о ее организации велись или нет?

— В университете, в академическом пространстве вообще неизбежно формируются замкнутые кластеры, которые варятся в своем собственном соку. В нашем университете они скорее даже кафедральные. Антитоталитарная программа Ковальчук — это уникальный проект для университета, потому что он общеуниверситетский, он не привязан к кафедре, к факультету. Impact Hub Odessa пытается сейчас создавать какую-то единую среду. Возможно, я больше связана с Хабом, поэтому вижу в первую очередь его проекты. Кроме того, есть еще ряд площадок с качественными лекциями, семинарами, тренингами, кинопоказами и т.п.: «Терминал 42», IQ-space, Библиотека Грушевского, «Театр на Чайной». Но это социальные, не академические инициативы. Они могут включать академический слой, но только включать, а не быть на этом сконцентрированными.

Послесловие Оксаны Довгополовой: За время после интервью пространство неформального образования в Одессе расширилось в направлении социально-образовательных проектов, появились новые площадки. Impact Hub Odessa запустил проект «Зеленый театр», который действует в летнее время и стал колоссальной точкой притяжения, собирая на лекции, встречи с писателями и кинопоказы сотни человек (на встречу с Макаревичем пришло больше тысячи человек). Здесь же действует EdCluster, продвигающий проекты т.н. «смешанного образования» (онлайн + офлайн), инклюзивного образования. С Impact Hub Odessa связаны образовательные программы социального предпринимательства, здесь работают бизнес-инкубаторы для переселенцев и узкие образовательные программы в сфере того же IT. Проект «Театр на Чайной» стал и площадкой неформального образования (сфера деятельности — культура, история искусств). Преподаватели кафедры культурологии и философии Политеха запустили проект «Школа зрителя» в Музее западного и восточного искусства, реализуя параллельно краудфандинг для реставрации экспонатов и музейного оборудования. Музеи стали также полем работы очень молодежного и дерзкого проекта Museum for Change, создавшего краудфандинговую программу для решения иногда очень приземленных нужд одесских музеев. Лекторий с очень серьезной планкой создан при туристическом агентстве «Тудой-сюдой» (да, название несерьезное, но это единственное место, которое я бы посоветовала тем, кто хочет получить от гида не набор дешевых хохм, а насыщенные туры, которые влюбляют в город). Я говорю только о тех вещах, к которым имела возможность прикоснуться сама, — список далеко не исчерпан. В городе очень серьезный запрос на образование и социальные инициативы (которые невозможно разделить: многие проекты неформального образования направлены именно на формирование навыков работы в социальных проектах) — при общей усталости и разочаровании в государстве инициативы условно гражданского общества не теряют интенсивности. Например, существует краудфандинговая платформа «Мой город», запускающая социально значимые проекты. Весной 2017 года будет запущен проект 4City — это коммерческая инициатива, 70% дохода которой будет идти на социальные проекты. К несчастью, одесское сообщество находится в постоянных военных действиях с городскими властями и поддерживаемыми ими коммерческими структурами, что неизбежно накладывает отпечаток и на проекты неформального образования.

Примечания

↑1. Салимбене: Очерки итал. жизни XIII в. / П.М. Бицилли. Одесса: Техник, 1916.

↑2. Грицак Я. Двадцять дві України // Критика. 2002. № 4 (54).

↑3. Яковенко Н. Паралельний світ: Дослідження з історії уявлень та ідей в Україні XVI–XVII ст. Киев: Критика, 2002.

↑4. Разговор состоялся в тот момент, когда работа областного архива по сути приостановилась в результате решения областной власти вернуть здание архива иудейской общине.