Теология вне каталога

В 1986 году я стал свидетелем диалога в столовой МГУ. Студентка биофака знакомилась с аспирантом-философом и никак не могла понять, чем тот занимается. «Ведь Маркс с Энгельсом и Ленин, — говорила она, — уже дали все принципиальные ответы. Ну, конечно, бывает, нужно дать отпор каким-то инсинуациям, но разве это наука? Чем вы там занимаетесь?»

Аспирант тогда не нашел убедительного ответа, а я, студент-филолог, промолчал. Но во мне все кипело. Как же надо было унизить философию, чтобы свести ее к сухой догматике марксизма, запретить любое дальнейшее ее развитие! А что уж и говорить о философии религиозной, или же о теологии, то есть богословии — для девушки с биофака все это оставалось совершенно неведомым. И, казалось, останется навсегда.

И вот теперь теология стала в России научной специальностью, разновидностью философии. И биологи снова задают похожие вопросы. Создан православный диссертационный совет — видимо, за ним последуют исламский, буддийский и иудейский (четыре конфессии «первые среди равных», и это уже никого не удивляет). Может быть, со временем это сделают даже российские протестанты или католики. В любом случае, эта официальная теология идет по конфессиональному пути — в отличие от Европы, где теологические факультеты при университетах были независимы от Церкви (об этом мне уже доводилось писать).

Какой будет эта официальная и конфессиональная теология, сегодня вряд ли ясно себе представляют даже члены диссовета. Вполне очевидно, что он будет присваивать ученые степени выпускникам православных учебных заведений, как и прежде, только дипломы теперь будут государственного образца. Изменится ли что-то еще, кроме формата документов? Качество защищаемых работ, их проблематика?

Чтобы это действительно произошло, теология должна была бы стать в России университетской и внеконфессиональной, она должна была бы руководствоваться теми же правилами, что и остальные гуманитарные науки. А пока, условно говоря, православный диссертант доказывает православному диссовету по теологии превосходство православного вероучения над всеми остальными и все единогласно соглашаются с заранее заданным выводом, а перед другим диссоветом католический, баптистский или исламский теолог аналогичным образом доказывает превосходство своего вероучения, — наукой это не назовешь. Это может быть апологетика, гомилетика, риторика, библиография и проч. Но наука устроена иначе.

Разумеется, все гуманитарные исследования субъективны, особенно там, где речь заходит о мировоззренческих вопросах, но субъективность эта осознанна. И есть важные принципы, отделяющие научное исследование от всего остального: начальная гипотеза может быть опровергнута ходом исследования, выборка должна быть репрезентативной, дискуссия должна быть свободной, выводы не должны предрешаться.

Да, научное исследование возможно и в конфессиональных рамках — прежде всего это касается задачи «каталогизировать» богатое наследие: описать существующие памятники, проследить связи между ними, словом, ввести их в научный оборот. Но, пожалуй, не более того.

Моя основная специальность — библеистика. Можно считать ее историко-филологической дисциплиной, но связи ее с теологией очевидны. Едва ли не во всем христианском мире наблюдается переизбыток специалистов в этой области. Но только не у нас. И я совершенно не жду, что с открытием нового совета положение изменится, — и сейчас объясню, почему.

Осенью прошлого года в Москве прошла самая представительная за всю историю нашего города международная конференция по Новому Завету. Выступая на конференции, митрополит Иларион подверг резкой критике теорию Q (гипотетического источника, общего для Матфея и Луки) как не соответствующую православной традиции. Затем состоялась презентация его книги, на которой он сообщил о гипотезе Q: «Я расцениваю эту ситуацию в новозаветной науке как катастрофическую».

Эта гипотеза имеет сильные и слабые стороны, но она безусловно считается магистральной в современных новозаветных исследованиях. И в самом деле, как еще объяснить буквальные совпадения в тексте разных Евангелий? Тем, что Святой Дух диктовал одно и то же разным людям? Но объяснение «через чудо» заведомо выпадает из научной парадигмы. Как нетрудно понять, спор перенесен из академической сферы в мировоззренческую. Мне трудно представить себе защиту диссертации в совете, возглавляемом митрополитом Иларионом, где гипотеза Q обсуждалась бы как одна из научных гипотез, а не «катастрофа». А значит, мне вообще трудно представить себе защиту какой бы то ни было диссертации по Синоптическим Евангелиям в таком совете. А заодно и защиту диссертации по Посланию к Евреям или книге пророка Исайи, где неизбежно пришлось бы затрагивать вопрос авторства (и где консенсус современных ученых расходится с православной традицией).

Не получится ли у нас в результате очередная «марксистско-ленинская философия» с заранее предрешенными выводами и ссылками на одни и те же источники? К этому отечественные гуманитарии привычны. Все это совершенно не исключает возможности появления отдельных качественных работ, каталогизирующих материал или обсуждающих некие частные вопросы (такие мне прекрасно известны). Но от основного поля библеистики такая теология будет вынуждена держаться подальше.

Заметьте, я не говорю, что такая диссертация не будет принята к защите или «завалена» во время самой защиты — скорее, сам соискатель не рискнет браться за «опасную» тему и предпочтет безопасное изложение житий новоканонизированных святых какой-нибудь епархии. Это, конечно, тоже полезное знание, но, скажем так, периферийное. А те, кого интересует самостоятельный научный поиск, по-видимому, останутся в поле филологии, истории, религиоведения и т.д.

Более того, в поисках «традиционных ответов» такая теология будет неизбежно обращаться к западному консервативному протестантизму, который столкнулся с подобными вызовами достаточно давно и разработал свои ответы. Так, на любые вопросы о происхождении библейских книг фундаменталист привычно ответит, что они продиктованы Святым Духом в готовом виде. Собственно, это примерно то же, что креационизм по отношению к естественным наукам — у них просто разные языки, модели описания, методы доказательства.

При этом в современном обществе возникает достаточно много вопросов, ответить на которые могли бы именно теологи. Но, как правило, они не отвечают на них… вернее, отвечают, пересказывая то, что и так уже всем известно. Эти ответы годились для традиционного доиндустриального общества — но они мало подходят для общества урбанистического постмодернизма, которое и вопросы-то задает совсем другие.

Например, православных и католиков нередко спрашивают, почему у них не рукополагают женщин (а у католиков — даже женатых мужчин) и не венчают однополые пары, ведь во многих протестантских общинах делается и то и другое. Единственный убедительный ответ сводится, по сути, к «никогда такого не было и впредь не будет», но его трудно назвать богословски обоснованным. Отцы не оставили своей версии ответа просто потому, что в их времена такие вопросы никому не приходили в голову. Теперь приходят, и каталогами старых ответов уже не отделаешься. Я ни в коем случае не призываю к женскому священству или однополым бракам — всего лишь к внятному богословскому осмыслению отказа от них, хотя бы для того, чтобы можно было убедительно ответить на вопросы.

А впрочем, возьмем и традиционный брак. Часто можно услышать, что это понятие уходит в прошлое: люди сходятся, заводят общих детей и общее хозяйство, расходятся, плавно перетекая из одного состояния в другое, как кажется им наиболее подходящим в данный момент, и невозможно привести строгий набор признаков, чем состояние «в браке» отличается от противоположного. Да никто уже и не говорит, что «состоит в браке» — скорее, «мы теперь вместе». Как оценивать это с христианской точки зрения? Настаивать, как делают многие, что допустим только зарегистрированный и венчанный брак, остальное — блуд и разврат? Но венчанные союзы распадаются едва ли реже, чем невенчанные, и сегодня иные священники… не торопятся венчать влюбленных мальчика с девочкой, глядя на множество примеров, когда скоротечная влюбленность окончилась разводом и повторным венчанием.

Так что лучше: настаивать на церковном обряде как допуске к общей постели или, наоборот, воспринимать его как зрелое решение, до которого молодая пара должна дойти, проверив свои чувства? И как объяснять все это огромному большинству людей, для которых венчание — просто еще один красивый обряд из прошлого? Дело не только в том, что мы не умеем об этом красиво говорить (это скорее вопрос к риторике или гомилетике) — мы не очень понимаем, что с этим делать. Когда-то христиане просто приняли существующие нормы общественных отношений, наполнив их новым смыслом, — первые века они обходились даже без особого таинства венчания, а обязательным оно стало уже в высоком Средневековье. Сегодня «светские» нормы значительно изменились — значит ли это, что нужно благословить и их? Или что нужно настаивать на соблюдении традиционных норм просто потому, что они традиционные?

В частном разговоре на эту тему одна христианка приводила мне много красивых слов о таинстве брака, после чего неожиданно призналась, что у нее самой было «шесть официальных браков, из них три венчаных». Пожалуй, трудно найти лучшую иллюстрацию к тому, как широко расходятся теория и практика.

Мы видим, что сегодня во всем (пост)христианском мире наблюдается некоторый разворот от либеральной к консервативной риторике. Этим широко пользуются популисты, националисты, в нашей стране — еще и ностальгирующие по советской империи коммунисты. Казалось бы, самое время для христиан напомнить, что именно Церковь была и остается хранительницей этих самых традиционных ценностей — но для этого нужно эти ценности внятно сформулировать современным языком.

Эту задачу понимают некоторые из православных богословов за рубежом — см., например, статью П. Калаицидиса, в которой говорится примерно следующее. «Неопатристический синтез», к которому призывал о. Г. Флоровский, так и остался абстрактным благопожеланием. Его лозунг «Вперед, к отцам» был понят с точностью до наоборот, патрологи сосредоточились на уютном анализе далекого прошлого, тогда как мы нуждаемся не в его каталогизации, а в ответе на вызовы современности.

И говоря об этом, я бы назвал самый животрепещущий вопрос современного богословия: а что такое Церковь? Нет, я знаю все правильные формулировки про сообщество верных и Тело Христово. Но если посмотреть, как употребляется это слово в обыденной речи, к примеру в СМИ, получится примерно вот что: традиционный общественный институт, оказывающий населению на определенных условиях ритуальные услуги и сотрудничающий с властью ради продвижения своих интересов. Скоро будет Пасха, и множество людей понесут святить свои куличи и яйца. Они без сомнения назовут себя «православными», но если спросить их о вероучении, ответы будут довольно невнятными, и после почти тридцати лет «церковного возрождения» это уже не спишешь на советское невежество. Принадлежат ли они к Церкви? Да и хотят ли они к ней принадлежать — или только иногда в ней «обслуживаться»? И что означает эта самая принадлежность, какая роль у этих людей может и должна быть в Церкви?

Можно приводить и много других актуальных вопросов современной прикладной теологии, и может быть, мы вернемся к этой теме. В заключение можно только пожелать успешной работы тем теологам, которые будут работать в рамках новой научной специальности. А вместе с тем напомнить им и всем остальным, что есть и много иных вопросов теологического характера, вне научных номенклатур и всевозможных каталогизаций.

Теология и каталог — эти слова похожи только на первый взгляд.