Споры о демократии

От редакции: Благодарим Издательство Института Гайдара за предоставленную возможность публикации фрагмента книги Яна-Вернера Мюллера «Споры о демократии: Политические идеи в Европе XX века» (2017).

Миф тотального государства

После почти десяти лет пребывания у власти Муссолини наконец познакомил мир с официальной доктриной. На самом деле она уже была положена на бумагу философом Джованни Джентиле. Джентиле начинал свою интеллектуальную жизнь как либерал. В начале 1920-х годов он даже пытался подобрать специфически либеральное оправдание своей позиции в поддержку фашизма. Это еще раз свидетельствует в пользу того, что итальянские либералы видели в Муссолини последний шанс на спасение своей системы от социализма [1]. Сразу после похода на Рим дуче предложил философу пост министра образования в своем первом кабинете. Джентиле был приверженцем «абсолютного идеализма», т. е. рассмотрения мира как в конечном счете «духовной» реальности, продукта человеческого сознания и морального выбора. Моральным императивом всех человеческих существ, утверждал он, является полная самореализация, которая, однако, может быть осуществлена только в общении. Человек, по сути своей, есть общественное существо. Любая другая антропологическая концепция — индивидуалистическая иллюзия.

Из этого следовало, что современный либеральный индивид, концепция которого была выработана традиционным либерализмом, по необходимости вел жалкую, недореализованную жизнь, никогда не выходившую за рамки убогого компромисса между личным интересом и закрепленными в общественном договоре интересами всего общества в целом. Вместо этого, как полагал Джентиле, основой для моральных выборов, как индивидуальных, так и коллективных, должна стать нация. Эта мысль, в свою очередь, привела его к концепции «этического государства» как суверенного института, посредством которого индивиды могли бы постоянно самореализовываться и обновляться [2]. По его словам, «фашистское государство… есть сила, но это духовная сила… это душа души». В несколько более практических терминах это означало отождествление с национальным лидером, который является воплощением коллективного сознания и национальной воли.

Для Джентиле нация — это сообщество воли и воображения. Весьма рано он связал себя с крайним национализмом Associazione Nazionalista Коррадини и Альфредо Рокко (последний надеялся стать архитектором правовой системы фашистского государства). Но фашизм был не просто крайним национализмом в духе концепций целого ряда мыслителей XIX века. Как позднее подчеркивал Джентиле, проблема с обычным национализмом заключается именно в том, что он рассматривал нацию как данность, как нечто внешнее и трансцендентное. Однако для Джентиле не могло существовать ничего, что выходило бы за пределы человеческой воли и морального выбора. Традиционный национализм был слишком историчен и «натуралистичен», чтобы в полной мере соответствовать его идеализму. На его взгляд, фашизм должен означать постоянное творение нации. Подобно очень многим итальянским интеллектуалам, правым или левым (таким как Грамши), он считал, что Рисорджименто XIX века осталось незавершенным и что объединение (знаменитая его формула) создало Италию, но не итальянцев. Поэтому Джентиле считал себя приверженцем идеалов итальянского национализма, а либерального националиста Мадзини — своим прямым идеологическим предшественником, или даже протосквадристой, фашистским партизаном avant la lettre, до появления самого термина [3].

Но даже если все коренится в индивидуальной воле, последняя не индивидуалистична: тотальное отождествление гражданина с национальным государством является продуктом специфически национальной и всеобъемлющей педагогики. Современное государство само должно стать не просто этическим, но и индоктринирующим государством [4]. Во время своего относительно недолгого пребывания в правительстве Джентиле инициировал самую крупную с середины XIX века реформу государственного образования, подчеркивая значение того, что он называл «гуманистическими» и националистическими ценностями, а также «слияния» воли ученика и учителя. Муссолини превозносил политические идеи философа и назначил его еще и главой комиссии, на которую возлагалась задача строительства специфически фашистского государства [5].

Что же именно привлекало Муссолини в Джентиле, взгляды которого Кроче высмеивал как «ученические»? Будущий дуче, несмотря на хвастливое «я фашизм», заявлял уже в августе 1921 года, что фашизму срочно требуется доктрина, дабы избежать самоуничтожения [6]. Несмотря на свой переход от социализма к фашизму и переключение с пролетариата на пролетарскую нацию, Муссолини всегда оставался коллективистом. В каком-то смысле все, что ему надо было теперь сделать, это перейти от материализма, который он разделял в бытность социалистом, к якобы фашистскому «спиритуализму». Как говорил Муссолини в 1922 году, «в течение ста лет на алтаре находилась материя; сегодня ее место занимает дух» [7]. Поэтому то, что Джентиле называл философией «актуализма» с ее акцентом на общественной и духовной природе человеческих существ, должно было сразу приглянуться Муссолини, как и претензии, сопровождавшие термин «этическое государство». По свидетельству Карла Шмитта (правда, не вполне надежному), дуче сказал ему во время разговора один на один в Палаццо Венециа в 1936 году: «Государство вечно; партия преходяща; я гегельянец» [8].

Этическое государство должно было стать тотальным, а лучше сказать тоталитарным государством. Это означало: «все в государстве, ничего вне государства и ничего против государства». Но Джентиле продолжал настаивать, что это подлинная форма демократии, лучше всего подходящая для формирования способности к коллективному политическому действию [9]. В 1927 году он информировал американских читателей журнала Foreign Affairs: «Фашистское государство… есть народное государство и, как таковое, демократическое государство par excellence. Соответственно, отношения между государством и гражданином (не тем или иным конкретным гражданином, но всеми гражданами) настолько тесны, что государство существует только тогда и лишь постольку, когда и поскольку гражданин выступает как причина его существования. Поэтому формирование государства есть формирование его осознания в индивидах, в массах. Отсюда необходимость партии и всех инструментов пропаганды и образования, которые применяет фашизм для того, чтобы сделать мысль и волю дуче мыслью и волей масс. Отсюда гигантская задача, которую ставит перед собой фашизм в его попытках привлечь всю в целом массу народа, начиная с маленьких детей, в число единомышленников партии» [10].

Это подлинная демократия, потому что, согласно Джентиле, «государство и индивид суть одно и то же, или, скорее, они неотъемлемые элементы необходимого синтеза». Такой синтез можно было бы назвать «тоталитарным». Последнее понятие было предложено (что зачастую происходит с политическими ярлыками) врагом того самого феномена, который оно в конце концов и стало обозначать [11]. Либеральный антифашист Джованни Амендола первым заговорил о режиме Муссолини как «тоталитарном», предупреждая общество о движении в направлении диктатуры. Однако в 1925 году Муссолини сам начал говорить о «яростной тоталитарной воле» (feroce volontà totalitaria) фашистов. Дуче, называвший себя «безнадежным итальянцем», в то же время заявлял о тоталитарной потребности в формировании нового человека, или, более конкретно, «нового итальянца», который будет «мало говорить, меньше жестикулировать и подчиняться единой воле» (и, в соответствии с культурным проектом Маринетти, не увлекаться пастой) [12].

Эта сознательно тоталитарная концепция никогда не смогла даже приблизиться к своей реализации в фашистской Италии. Муссолини в значительной степени подчинил свою партию традиционному государственному аппарату. Он оставил короля на посту главы государства как монарха, сохраняющего своего рода «резервную харизму» наряду с харизмой дуче. В школах вывешивались портреты обоих — и короля, и дуче, а люди распевали и королевский марш, и фашистский гимн Giovinezza [13]. Виктор Эммануил III даже позволил себе не отдать честь фашистскому флагу, когда в 1938 году в Рим приехал Гитлер (фюрер испытывал ответное чувство раздражения в отношении монарха, называя его «королем-щелкунчиком») [14]. Попытки Джентиле и других деятелей заменить старую конституцию (по сути, Альбертинский статут 1848 года, распространенный с Пьемонта на всю объединенную Италию) на специфически фашистскую не удались. Единственным радикальным шагом в действительно фашистском, или по крайней мере в постпарламентском, направлении стала замена в 1939 году палаты депутатов на вообще не подлежавшую выборам палату фасций и корпораций [15]. Доктрины имели значение, как и индоктринация, однако итальянские фашисты на всякий случай все же оставили традиционные институты в целости и сохранности и требовали не фанатичной веры, а, скорее, аполитичного молчаливого согласия. В формулировке Р. Дж. Босворта, «Гиммлер хотел, чтобы все немцы думали одинаково; фашистская тайная полиция предпочитала, чтобы итальянцы вообще не думали» [16].

Что все это значило для обычных людей, замечательно передано в фильме Федерико Феллини «Амаркорд» (на риминийском диалекте — «Я помню») — размышлении о том, на что был похож фашизм по воспоминаниям человека, выросшего в то время. Перед нами картина самой обычной жизни, что опровергает представление о режиме, который якобы оказывал тотальное давление на граждан. Конечно, тут есть место и политическому запугиванию, и пыткам с помощью касторового масла. Суть дела, однако, в том, что на каком-то трудноуловимом интимном уровне человек все же трансформируется. Люди проецируют свои страхи и желания на дуче. Например, во время проходящего в городе фашистского парада гигантская маска Муссолини внезапно оживает в воображении толстого, непривлекательного мальчика, и вождь дарит ему девочку его мечты. В конце концов возникает ощущение, что население не столько подвергается прямым репрессиям, сколько инфантилизируется.

Несмотря на внутреннюю переделку граждан этическим государством, оказалось, что дуче мог удивительно легко потерять контроль над нацией. Когда король и Большой фашистский совет в 1943 году решили, что Муссолини больше не может быть вождем, режим просто пал, а армия в одночасье перешла на сторону противника, подобно тому как это случалось с армиями XVIII века. В ретроспективе представляется, что конечным источником легитимности оставался король, и когда Виктор Эммануил III перестал оказывать поддержку дуче, а фашистская партия, имевшая альтернативную институциональную харизму, потеряла в него веру, тоталитаризму пришел конец. Как должен был признать сам Муссолини, «монархия была раньше, и монархия будет всегда» [17]. Таким образом, режим, который сначала называли и который впоследствии сам стал называть себя тоталитарным, должен был заключить слишком большое количество компромиссов с традиционными элитами, чтобы хотя бы приблизиться к «настоящему» тоталитаризму.

Один из этих компромиссов следовало заключить с самым сильным негосударственным институтом — католической церковью. Ватикан критиковал «актуализм» Джентиле, считая его родственным пантеизму и отрицающим трансцендентную реальность. Джентиле подвергался критике и самим фашистским движением, особенно (но не исключительно) после того, как начиная с 1938 года режим Муссолини стал расистским и антисемитским [18]. Для Джентиле расизм означал всего лишь новую форму материализма, который всегда отвергался его абсолютным идеализмом. Тем не менее Джентиле продолжал поддерживать режим и даже связал свою судьбу с республиканским фашистским государством, Республикой Сало, которую дуче создал после 1943 года. В конечном итоге ему пришлось заплатить жизнью за свое решение остаться с Муссолини до самого конца. В апреле 1944 года он был убит коммунистами-партизанами. Согласно по крайней мере одному историческому свидетельству, казнь была совершена по специальному распоряжению коммунистического руководства.

Окопократия versus технократия?

Несмотря на то что итальянский фашизм на самом деле не был тоталитарным, он все же глубоко отличался от правых авторитарных режимов, появившихся на территории Европы в 1920-х и 1930-х годов. По сути дела, после пьянящих лет строительства демократии сразу по окончании войны и последовавшего кризиса парламентаризма, констатированного Шмиттом, диктатуры стали почти стандартной альтернативой. Практически все они пытались положить в основу своей легитимности традицию или то, что часто именовалось «христианской национальной культурой», хотя эти традиции обычно получали новое истолкование, чтобы соответствовать характеру политического господства в эпоху массовой политики. Когда Хорти, назначивший сам себя «регентом» Венгрии, получил возможность восстановить на троне короля, он сделал все, чтобы Карл I и его супруга Зита покинули страну [19].

Лидеры вроде Хорти и португальского диктатора Антонио Салазара не были заинтересованы в постоянной мобилизации населения. Их лидерство основывалось не на личной харизме и не на безличной харизме партии-авангарда. В этом отношении весьма показательно так называемое Новое государство Салазара. В какой-то момент Салазар, приводивший в восторг многих политиков и интеллектуалов на континенте и за его пределами, появился на обложке журнала Time как «дуайен диктаторов». Из всех правых авторитарных правительств в Европе XX века «Новое государство» Салазара оказалось самым долговечным. Режим возник в 1926 году в результате классического военного путча, а не вследствие какого-нибудь «героического» или в высшей степени эстетизированного марша полувоенных отрядов. Сам Салазар был скромным профессором экономики и передал главные представительские функции, вроде президентства, другим людям (что вынудило одного итальянского наблюдателя заметить, что это был случай «личного правления без личности»). В то время как Муссолини иногда изображал из себя воплощение божества, Салазар предпочитал, чтобы его воспринимали как скромного государственного служащего. Муссолини любил скорость, и его прославляли как лучшего в Италии авиатора. Салазар слетал на аэроплане всего один раз, и ему это не понравилось. Государство Муссолини бросало вызовы и мобилизовывало массы. Estado Nuovo Салазара всех расставило по местам и не позволяло с них сойти [20].

Возникает соблазн назвать этот тип правительства не окопократией, а технократией, или западноевропейской версией режима Ататюрка. Но речь шла о другом. Салазар и подобные ему лидеры не стремились ни к общественной, ни к культурной революции. Им не было дела и до технологических новаций. Оправданием этих режимов служило, прежде всего, то, что они существовали ради стабильности и определенной, в высшей степени контролируемой формы экономического развития, которая не затрагивала интересов традиционных элит, в частности крупных землевладельцев. Поскольку стабильность ценилась превыше всего, не делалось никаких попыток вернуться к династической легитимности или каким-то иным додемократическим ее формам. Салазар никогда не пытался восстановить в Португалии монархию или отменить принцип отделения государства от церкви. Призывы чтить традицию звучали постоянно, однако реальное возвращение к ней считалось слишком рискованным политическим предприятием.

Этот тип патернализма мог сосуществовать с чрезвычайно ограниченными формами плюрализма и до некоторой степени поддерживаться ими. В отличие от советской и фашистской моделей государства, согласно которым политика могла быть только единой и неделимой, плюрализм допускал по меньшей мере некоторые разногласия в обществе и их представительство. В некоторых странах даже продолжали существовать парламенты, проводились выборы и сохранялись в жизнеспособном виде (иногда созданные искусственно) оппозиционные партии, хотя власть неизменно оставалась в руках диктатора и его бюрократической элиты, самое большее — в союзе с небольшим числом партий, верных вождю. В Венгрии партия, постоянно находившаяся у власти со времен Белого террора Хорти, называлась попросту — «партией власти» [21]. Правом голоса обладало всего около 30% населения [22].

Не-фашистские авторитарные режимы охотно говорили о себе как об успешных альтернативах парламентской демократии. В 1934 году Салазар высказывался как постдемократ: «В то время как политические системы XIX века в целом терпят крах и все больше чувствуется потребность в приспособлении институтов к новым общественным и экономическим условиям, мы можем гордиться… потому что наши идеи и достижения позволили серьезно продвинуться в понимании проблем и трудностей, преследующих все государства… Убежден, что, если не начнется какого-то попятного движения в политической жизни, через двадцать лет в Европе не останется ни одного законодательного собрания» [23].

Главным способом решения «проблем и трудностей, преследующих все государства», стал корпоративизм, который, как мы видели выше, вполне можно назвать наиболее рациональным аспектом итальянского фашизма. Но в некоторых отношениях корпоративизм больше подходил христианским авторитарным режимам, потому что находил очевидные оправдания в католической социальной доктрине. В частности, он занимал центральное место в папской энциклике Quadragesimo Anno 1931 года. Корпоративизм был похож и на турецкий «популизм» (один из основополагающих принципов республики Ататюрка), стремившийся заменить классы профессиями. В не-авторитарной форме корпоративизм вернулся на политическую сцену после Второй мировой войны. Авторитарная версия корпоративизма существовала в Португалии Салазара до начала 1970-х годов. [24].

Критики неизменно отвергали корпоративистские холистические и органические образы современного общества как нереалистичные или лицемерные, отмечая, что корпоративизм на деле выгоден только капиталистам. Макс Вебер в свое время высмеивал предложения перестроить Германию после Первой мировой войны в соответствии с принципами корпоративизма, называя их «дилетантскими воздушными замками» и «ненастоящими идеями» (придуманными, как он полагал, все теми же бестолковыми немецкими литераторами) [25]. Он настаивал на том, что в современном сложном обществе призвания и профессии не могут быть четко отделены друг от друга; даже если бы удалось их разделить, границы между ними не могли надолго сохраниться в быстро меняющейся капиталистической экономике; наоборот, искусственные разделения на самом деле разрушили бы даже ту сплоченность, которая имела место в той или иной профессии. Корпоративизм, считал Вебер, гораздо менее прозрачен, чем парламентаризм, и, несомненно, привел бы к укреплению власти государственной бюрократии.

В любом случае истинной целью корпоративизма были не прозрачность и солидарность, а борьба с нестабильностью и конфликтами представительной демократии: члены корпораций должны были не преследовать свои личные интересы подобно изолированным индивидам классической либеральной теории, но в первую очередь отождествлять себя с государством (в точности как предписывал «актуализм» Джентиле). Таким образом, корпоративизм привлекал диктаторов вроде Салазара, который превыше всего ценил стабильность, и представлял меньший интерес для режимов, которые верили в постоянную народную мобилизацию и выступали против центральной роли католицизма. Гитлер поздравил Отмара Шпанна с его антисемитской лекцией в Мюнхене в 1929 году, однако в конце 1930-х годов национал-социалисты не только отклонили заявление Шпанна о приеме в партию, но и уволили его из Венского университета. В конце концов он провел полтора года в концентрационном лагере [26].

Логика работала и в противоположном направлении: авторитарно-корпоратистские режимы методично преследовали более радикальные фашистские группы, заимствуя при этом элементы фашистского стиля. В Румынии, например, король-диктатор Кароль, разгромив фашистское движение «Железная гвардия», создал свой собственный Фронт национального возрождения и ввел в обиход фашистское приветствие [27]. Большинство этих авторитарных режимов отвергало материализм и все, что отдавало фашистским язычеством. Вместо этого подчеркивалось значение христианства, обычно в противопоставлении «безбожному большевизму». Де-факто правитель Польши маршал Пилсудский отвечал только перед «Богом и историей»; генерал Франко почитался как hijo predilecto de Dios (возлюбленный сын Господа); а преамбула австрийской «клерикально-фашистской» конституции 1934 года гласила: «Во имя Бога Всемогущего, от которого исходит вся праведность, австрийский народ принимает эту конституцию своего федерального государства, основанного на христианских, германских и корпоративных принципах» [28]. Канцлер Дольфус верхом на коне следовал во главе полувоенной колонны, сопровождавшей огромное деревянное распятие [29]. В «христианском корпоративном государстве» государство должно было стоять на первом месте: ни фашистское движение, ни духовенство к реальной власти не допускались.

Большинство авторитарных лидеров занималось тем, что можно назвать риторикой морального наставления: они не пытались разжечь политические страсти народа, а, скорее, стремились напомнить, что людям следует вернуться к традиционным ценностям труда, семьи и отечества и что любые сегодняшние трудности надо терпеть, поскольку в прошлом царили разложение и безбожие. Вишистская Франция взяла за образец государство Салазара, а лидер вишистского режима маршал Петен стал прототипом морализаторской самопрезентации такого рода. В новогодних посланиях народу маршал мрачно заявлял, что не имеет никакого представления о том, что сулит будущее, но уверен в одном: сегодняшние трудности Франции являются отчасти расплатой за ее предвоенные грехи [30]. В 1930-е годы одна из многих появившихся тогда правых лиг предсказывала, что «Франция кемпингов, спорта, танцев, путешествий, коллективного туризма уничтожит Францию аперитивов, табачных притонов, партийных съездов и неспешных дижестивов» [31]. Режим Виши называл себя l’État français, очевидно в противопоставлении la République, но это указывало также на верховенство самодостаточного государства над нацией или империей, не говоря уже о политическом движении (вишисты не располагали массовой партией для поддержки режима). В духе старорежимной монархии дети должны были возносить молитву: «Отец наш, который за нас в ответе, славно имя Твое, царствие да приидет Твое… и избавь нас от зла, наш Маршал!» [32] Во французских классных комнатах запрещалось помещать обязательный портрет маршала под крестом; он должен был висеть над ним.

Резко различались и способы внешнеполитического мышления. Салазар и другие авторитарные лидеры пытались сохранить те колонии, которые у них уже были, но большого стремления к экспансии и масштабному строительству империй с цивилизаторско-религиозными или расистскими целями у них не наблюдалось. Фашистские движения, которые авторитаристы пытались сдерживать, с энтузиазмом проповедовали имперскую экспансию, однако диктаторы сохраняли осторожность и часто проводили конъюнктурную политику. Подобный оппортунизм отчасти объясняет, почему такие государства, как режимы Франко и Салазара, существовали в течение столь долгого времени. В отличие от них режимам, которые постоянно мобилизовывали людей и делали основанием своей легитимности политический динамизм и завоевания, приходилось вести войны, и не в последнюю очередь потому, что успешные войны позволяли искоренять любой плюрализм и остатки власти традиционных элит, таких как церкви. Как констатировал Зигмунд Нейман в 1942 году в своем исследовании фашизма, «диктаторские режимы — это правительства, ведущие войну, рождающиеся во время войны, нацеленные на войну, процветающие за счет войны» [33].

Конечно, конкретные обстоятельства возникновения и смерти режимов всегда случайны. Но имелась определенная логика в том, что фашизм, демонстрируя, по словам Неймана, свою «безграничную динамику», начал с войны и закончил войной [34]. То же самое относится к судьбе вождей. Такие люди, как Хорти, не кончали жизнь самоубийством, их не вздергивали на виселице партизаны, как это произошло соответственно с Гитлером и Муссолини. Хорти, к концу жизни не просто адмирал без флота, но и без страны, комфортно проводил время на своей вилле в португальском Эшториле, приглашенный не кем-нибудь, а самим Антонио Салазаром, который, подобно Франко, умер своей смертью, пребывая в убеждении, что прожил достойную подражания жизнь на службе стабильности и целостности своего государства [35].

Примечания

↑1. Gentile G. Il mio liberalismo // Gentile G. Che cosa è il fascismo? Discorsi e polemiche. Florence: Vallechi, 1925. P. 119–22. Это эссе появилось в 1923 году.

↑2. James Gregor A., Gentile G.: Philosopher of Fascism. New Brunswick, NJ: Transaction, 2001. P. 30–1.

↑3. Bellamy R. Modern Italian Social Theory: Ideology and Politics from Pareto to the Present. Cambridge: Polity, 1987. P. 109.

↑4. Ibid., 58.

↑5. Moss M.E. Mussolini’s Fascist Philosopher: Giovanni Gentile Reconsidered. New York: Peter Lang, 2004.

↑6. Цит. по: Gregor, Gentile. P. 34.

↑7. Цит. по: Gregor, Gentile. P. 59.

↑8. Цит. по: Mehring R. Carl Schmitt: Aufstieg und Fall. Munich: C. H. Beck, 2009. P. 370.

↑9. Цит. по: Gregor, Gentile. P. 63.

↑10. Gentile G. The Philosophic Basis, 302–3. См. также работу 1917 года Futurist Democracy: «Мы можем… спокойно передать всякое право делать и переделывать числу, количеству, массе, поскольку в нашем случае число, количество и масса не будут, как в Германии и России, числом, количеством и массой посредственных, некомпетентных или беспомощных существ». Marinetti. P. 300–3; here 301.

↑11. Прежде чем еще раз трансформироваться и стать в 1950-х годах ценностнонейтральным социологическим термином, обозначающим конкретный вид режима.

↑12. Цит. по: Ben-Ghiat R. Fascist Modernities: Italy, 1922–1945. Berkeley: University of California Press, 2001. P. 4.

↑13. Bosworth R.J.B. Italy // Gerwarth (ed.). Twisted Paths. P. 161–83; here 170–1.

↑14. Baxa P. Capturing the Fascist Moment: Hitler’s Visit to Italy in 1938 and the Radicalization of Fascist Italy // Journal of Contemporary History. Vol. 42 (2007). P. 227–42; Fest J. Hitler: Eine Biographie. Berlin: Ullstein, 2004. P. 787; Фест И. Гитлер. Биография. Триумф и падение в бездну. М.: Вече, 2006. С. 268.

↑15. Pombeni P. The Roots of the Italian Political Crisis: A View from History, 1918, 1945, 1989, and After // Carl Levy and Mark Roseman (eds). Three Postwar Eras in Comparison: Western Europe, 1918–1945–1989. New York: Palgrave, 2002. P. 276–96.

↑16. Bosworth R.J.B. Italy. P. 177.

↑17. Цит. по: Sassoon D. Mussolini and the Rise of Fascism. London: HarperPress, 2007. P. 11.

↑18. Tarquini A. Il Gentile dei fascisti: gentiliani e antigentiliani nel regime fascista. Bologna: Il Mulino, 2009.

↑19. Хорти находился под сильным давлением со стороны Антанты. Монарх был официально лишен трона в 1921 году.

↑20. Costa Pinto A. Salazar’s Dictatorship and European Fascism: Problems of Interpretation. New York: Columbia University Press, 1995.

↑21. Hanebrink P. In Defense of Christian Hungary: Religion, Nationalism, and Antisemitism, 1890–1944. Ithaca, NY: Cornell University Press, 2006. P. 165.

↑22. Besier G. Das Europa der Diktaturen. Munich: DVA , 2006. P. 126–7.

↑23. Цит. по: Mazower M. Dark Continent: Europe’s Twentieth Century. London: Allen Lane, 1998. P. 27.

↑24. В 1960-х годах Салазар все еще заявлял: «Наилучшая формула, которая, возможно, станет формулой будущего, состоит в том, что правительство должно издавать законы в консультативном сотрудничестве с корпоративными палатами, возможно, при содействии совета экспертов по праву». Он утверждал также: «Думаю, нет большего благословения для нации, чем стабильность эффективного правительства». См.: Salazar Says … Lisbon: S.P.N., 1963. P. 27 and 26.

↑25. Буквально — Dilettantische Seifenblasen. См.: Weber M. Wahlrecht und Demokratie in Deutschland // Max Weber-Gesamtausgabe I:15, ed. Wolfgang Mommsen in collaboration with Gangolf Hübinger. Tübingen: Mohr Siebeck, 1984. P. 347–96; here 355–63.

↑26. Mozetič G. Outsiders and True Believers: Austrian Sociologists Respond to Fascism // Stephen Turner and Dirk Käsler (eds), Sociology Responds to Fascism. New York: Routledge, 1992.

↑27. Besier G. Das Europa. P. 280.

↑28. Berend I.T. Decades of Crisis: Central and Eastern Europe before World War II. Berkeley: University of California Press, 1998. P. 305.

↑29. Ibid. P. 304.

↑30. Самобичевание вишистской пропаганды блестяще показано в фильме Клода Шаброля «Око Виши».

↑31. James H. Europe Reborn. Harlow: Pearson Longman, 2003. P. 205.

↑32. Цит. по: Baruch M.O. Charisma and Hybrid Legitimacy in Pétain’s Etat français (1940–44) // António Costa Pinto, Roger Eatwell and Stein Ugelvik Larsen (eds). Charisma and Fascism in Interwar Europe. London: Routledge, 2007. P. 77–86; here 80.

↑33. Neumann S. Permanent Revolution: The Total State in a World at War. New York: Harper, 1942. P. 230.

↑34. Конечно, в движении нацистской Германии и фашистской Италии к своим целям не было параллелизма. Нацисты на самом деле должны были самоликвидироваться, в то время как в Италии традиционные институты сохраняли некоторую власть (и армия была по большей части лояльна к королю). И все же эти два режима резко отличались от режимов авторитарных. См.: Knox M. Common Destiny: Dictatorship, Foreign Policy, and War in Fascist Italy and Nazi Germany. New York: Cambridge University Press, 2000.

↑35. Интересным переходным случаем является Франко, который передал власть в руки монарха.

Источник: Мюллер Я.-В. Споры о демократии: Политические идеи в Европе XX века / пер. с англ. А. Яковлева. М.: Изд. Института Гайдара, 2017. С. 173–187