После клерикализма

Чем дальше, тем чаще мы говорим о проблемах современной православной жизни в России. В общем и целом они такие же, как и в российском обществе, частью которого и является церковь. И похоже, что какие-то серьезные перемены в этой области начнутся не раньше, чем мы увидим эти перемены в прочих областях общественной жизни. Но это, как мы понимаем, вовсе не значит «никогда». И думать о том, какой может быть церковная жизнь после нынешних скреп и вертикалей, стоит уже сейчас. Она изменится совершенно точно, и хорошо бы эти изменения были осмысленными, а не стихийными, как в девяностые.

Мне уже доводилось писать, что новой Реформации ждать не стоит хотя бы потому, что одна уже была пятьсот лет назад и мир с тех пор неузнаваемо изменился. В частности, у людей появилось восприятие истории как череды последовательных перемен в общественной, в том числе и в церковной жизни. Невозможно сейчас «вернуться» в любую точку прошлого, будь то простота апостольского века или пышность Византии, но это не значит, что невозможно или не нужно извлекать из прошлого уроки.

Многие нынешние проблемы связаны с тем, что православная церковь в определенный момент стала слишком привязана к имперскому государству. Что было изначально неизбежностью, стало со временем потребностью, и последнее столетие значительная часть иерархии словно бы ищет ту сильную власть, на которую может опереться (впрочем, и об этом я уже писал). Однако времена меняются, и однажды наше государство все-таки перестанет навязчиво провозглашать собственное величие и начнет обеспечивать спокойную жизнь собственных граждан (разумеется, не раньше, чем этого от него потребует общество). Тогда неизбежно придется меняться и церковным структурам.

И тогда пригодится опыт доимперской церкви — первые без малого три века ее существования от Вознесения Христова и до Константиновых времен государственного признания. Мы, на самом деле, знаем об этом опыте довольно мало — сохранилось не так много текстов и изображений, а главное, они не дают единой и непротиворечивой картины. Мы не знаем, грубо говоря, где перед нами правило, а где исключение. Но само это разнообразие наводит на мысли о том, что церковь в принципе может быть очень по-разному устроена и оставаться при этом церковью — ведь мы привыкли вспоминать эти первые христианские века как образцовые. И все самое главное в этих текстах очень похоже на нынешнее, а все второстепенное может быть очень разным.

И сейчас мне бы хотелось поговорить о клерикализме как об одной из самых насущных проблем современного российского православия: церковь понимается как совокупность епископов, священников и профессиональных управленцев, а все остальные — это «прихожане», эпизодически получающие религиозные услуги в обмен на пожертвования и не несущие никакой ответственности за все, что происходит в церковных структурах. Мы подозреваем, что в доимперской церкви всё было иначе, но как?

Вот как описывает главное христианское богослужение знаменитый памятник «Дидахе» (вероятно, 90–150 годы): «Что же касается Евхаристии, совершайте ее так. Сперва о чаше: Благодарим Тебя, Отче наш, за святой виноград Давида, отрока Твоего, который Ты открыл нам чрез Иисуса, Отрока Твоего. Тебе слава во веки! О хлебе же ломимом: Благодарим Тебя, Отче наш, за жизнь и ведение, которые Ты открыл нам чрез Иисуса, Отрока Твоего. Тебе слава во веки. Как сей преломляемый хлеб был рассеян по холмам и собранный вместе стал единым, так и Церковь Твоя от концов земли да соберется в царствие Твое, ибо Твоя есть слава и сила чрез Иисуса Христа во веки. И от Евхаристии вашей никто да не вкушает и не пьет, кроме крещенных во имя Господне, ибо и о сем сказал Господь: не давайте святыни псам».

Поражает, что в этом описании Евхаристию совершает не предстоятель, а вся община как единое целое. При этом Дидахе прекрасно знает о существовании и важности иерархии: «Рукополагайте себе епископов и диаконов, достойных Господа, мужей кротких и несребролюбивых, и истинных, и испытанных, ибо и они исполняют для вас служение пророков и учителей. Поэтому не презирайте их, ибо они почтенные ваши наравне с пророками и апостолами». Но, как нетрудно обратить внимание, епископы и диаконы (пресвитеров как отдельной группы тут еще нет) не столько некие степени священства, сколько необходимые для общины функции. Причем таких ролей в церкви много, и епископская — вовсе не единственная необходимая и почетная. Кто имеется в виду под пророками или учителями, мы точно не знаем, но мы можем быть уверены, что без них община выглядела бы настолько же неполноценной, как и без епископа.

По-видимому, и на Евхаристии не все слова произносились всеми сразу, и вполне можно представить себе предстоятеля на этой молитве, но важно, что он не отделяется от общины, он скорее ведет ее, как дирижер ведет хор. Но никто никогда не скажет, будто симфония была исполнена одним дирижером, как часто у нас говорят о служении литургии.

А вот другой автор, Св. Игнатий Антиохийский (Богоносец) превозносит епископское служение до небес: «Все последуйте епископу, как Иисус Христос — Отцу, а пресвитерству, как апостолам. Дьяконов же почитайте как заповедь Божью. Без епископа никто не делай ничего, относящегося до Церкви. Только та евхаристия должна, почитаться истинною, которая совершается епископом, или тем, кому он сам предоставит это. Где будет епископ, там должен быть и народ, так же, как где Иисус Христос, там и кафолическая Церковь». Что это, как не крайности клерикализма? Стоит признать, что уже в самом начале II века, когда писались эти слова, епископы были полновластными хозяевами в церкви по крайней мере в Антиохии, если не в общине Дидахе?

И да, и нет. Эта власть огромна… но это все-таки не власть. Вот что пишет Игнатий ее носителю, Смирнскому епископу Поликарпу: «умоляй всех, чтобы спаслись… Старайся о единении, лучше которого нет ничего. Снисходи ко всем, как и к тебе Господь. Ко всем имей терпение в любви, как ты и поступаешь… Говори с каждым как поможет Бог. Носи немощи всех, как совершенный подвижник». Это что угодно, но не властные полномочия.

И потому тот же Игнатий писал общине маленького города Траллы: «Поминайте в своих молитвах и Церковь сирскую, которой я недостоин носить имя, будучи самым последним в ней». Конечно, это можно счесть риторическим преуменьшением собственной роли, но трудно заподозрить Игнатия в кокетстве. Нет, он не владыка в том понимании, которое стало привычным для православных клириков в наши дни — он, скорее, центр, вокруг которого собирается поместная церковь.

Представим себе раннехристианскую общину в каком-нибудь городе Римской империи. Ее члены встроены в самые разные социальные институты, там есть граждане Рима и местные граждане, свободные и рабы, богатые и бедные, мужчины и женщины. Всех их не объединяет ничего, кроме веры. И в этой ситуации один-единственный человек, епископ (буквально «надзиратель») местной общины становится своеобразным гарантом единства общины. То и только то, что делается под его руководством или по его поручению, есть действие общины. И надо, конечно, понимать это так, что он лично знает каждого члена общины, имеет физическую возможность присутствовать на всяком богослужении или по меньшей мере лично назначать кого-то себе на замену.

Как было написано в еще одном анонимном документе примерно 200 году, «Послании к Диогнету», «христиане ни местом жительства, ни языком, ни обычаями не отличаются от прочих людей, поскольку не обитают в особых городах, не пользуются неким отличным от других наречием и не имеют своеобразного образа жизни. У них нет никакого учения подобного рода, которое было бы изобретено по замыслу и стараниями суетных людей, и привержены они не человеческим идеям, как некоторые. Но христиане, населяя города эллинские и варварские, кому как довелось, и следуя обычаям соотечественников в одежде, пище и остальном быту, показывают при этом удивительное и, по общему мнению, необъяснимое устроение своей внутренней жизни: живут на родине, но как иноземцы; участвуют во всем, как граждане, и все терпят, как пришельцы; всякая чужбина им — родина и всякая родина — чужбина… на земле обитают, но отечество их на небе».

И посольством этого небесного Отечества становился дом епископа — ведь и отдельных храмов тогда еще обычно не было. Это место встречи, место защиты, место выстраивания новой социальной реальности — церкви — которая оказалась настолько убедительной и привлекательной, что сумела убедить враждебно настроенную империю.

Со временем многое изменилось. Православные христиане, как нетрудно убедиться, склонны сегодня отличаться от неверующих соотечественниках именно что «в одежде, пище и остальном быту», а слава и величие земного Отечества нередко заслоняют для них всякие перспективы, связанные с Отечеством небесным. Соответственно изменилась и структура управления, и его стиль.

Но вряд ли можно рассчитывать, что так будет всегда. Собственно, православные христиане в тех странах, где они безразличны государству, во многом уже живут по этой модели. Она не предполагает отказа от иерархичности, но она не подразумевает встраивания этой иерархичности в государственную структуру власти. А главное, дом иерарха становится местом встречи, а не центром власти. Может быть, самый главный опыт, оставленный нам митрополитом Антонием Сурожским и заключается именно в этом.

Он, святитель Антоний (слово «владыка» ему все-таки не очень подходит) был первопроходцем. Как и многие первопроходцы, он опередил свое время… Впрочем, нет, эти штампы тут неуместны. Он был тем, кто вернулся к истокам. Тем, кто смог выйти за пределы времени ради самого главного — и позвать нас за собой.