Андрей Бондаренко
Под булыжниками мостовой — пляж. Реакция инакомыслящих на Пражскую весну в Одессе
Социальные сети 1960-х. От слов к делу
3 776 
© Фото via «Журнал Другого»
Одним из вещественных доказательств в деле против последнего одесского «диссидента-библиотекаря» Петра Бутова было интервью Андрея Сахарова «Х годовщина вторжения в Чехословакию» [1]. Сахаров утверждал, что события 68-го года не были братской помощью стран социалистического содружества народу Чехословакии, а стали «позорной и подлой агрессией государств, напуганных тем, что ставится вопрос устойчивости их тоталитарного режима». Этот текст выступил вещественным доказательством антисоветской деятельности Петра Бутова. 29 апреля 1982 года в служебном кабинете № 3 Следственного отдела УКГБ по Одесской области провели экспертизу, которая установила, что «в документе под названием Х годовщина вторжения в Чехословакию возводится клевета на братскую помощь стран социалистического содружества чехословацкому народу в борьбе с контрреволюцией. Клеветнически утверждается о якобы имеющемся в нашей стране “движении инакомыслящих”, причисляя к ним осужденных за особо опасные государственные преступления Шаранского, Гинзбурга и других. Советский государственный и общественный строй в документе именуется “тоталитарным режимом”. Под видом “защиты” прав человека документ призывает к борьбе с Советской властью, клеветнически утверждается, что в нашей стране якобы отсутствуют демократические свободы» [2].
21 августа 1968 года советские войска совместно со странами Варшавского договора (кроме Румынии) совершили акт агрессии по отношению к Чехословакии [3]. 25 августа 1968 года на московской Красной площади прошла Демонстрация семерых [4]. Она, как и все события 68-го, стала важной вехой в истории движения инакомыслящих. Движения, существование которого будут отрицать 15 лет спустя, 29 апреля 1982 года, в кабинете № 3 на улице Бебеля, 43 (сейчас — Еврейская) в Одессе.
Мыслить инакомыслие
В то время одним из городских магнитов стали философские семинары Авенира Уёмова в Университете [5]. Помимо самого Уёмова, звездой семинаров был значимый представитель советской философии — Давид Зибельрман. Арнольд Цофнас, участник т.н. системного семинара, вспоминает: «Слух о том, что в университете работает семинар, на котором обсуждаются любые вопросы, имеющие отношение к “системам” (т.е. почти любые вопросы!), что там можно не только высказать собственное мнение, за которое никто тебя (на семинаре, во всяком случае!) не осудит… скоро распространился по городу. …Участие в заседаниях семинара многими стало рассматриваться как некоторая форма фрондирования. И собиралось порой до сотни и более человек — людей самых разных профессий, занятий и образа жизни» [6].
Помимо семинаров, Одесса бурлила и культурно. Одесский нонконформизм только зарождался. Движение началось с «заборной выставки» возле Оперного, организованной Валентином Хрущем и Станиславом Сычевым в 67-м году [7]. Одним из художников-нонконформистов был и Виктор Сазонов, который принял участие в акции протеста против ввода войск в Чехословакию. Он был удивительной личностью: проводил несанкционированные выставки, расследовал события в Новочеркасске, изучал историю, увлекался философией и, в итоге, стал одним из основных представителей одесского нонконформизма [8].
Важной культурной точкой был магазин «Поэзия» на Греческой площади. Здесь часто гостили как «официальные», так и «подпольные» поэты. Тут проходили вечера, дискуссии и просто посиделки. Магазин функционировал с начала «оттепели». Воспоминания о нем как об одном из центров культурной жизни города, где «звучали громкие и модные имена молодых поэтов… Вознесенский, Ахмадулина…» сохранились у многих. Матвей Гейзер пишет: «В этом маленьком магазине на Греческой площади любители поэзии читали стихи — свои и чужие. Конечно, одесский магазин не был единственным. Но первым, наверное, действительно был» [9].
Помимо официальных театров, магазинов, семинаров было множество квартирников, и уже вырисовывались черты будущего движения инакомыслия. Его центром в начале 70-х станет Библиотека самиздата, организованная Вячеславом Игруновым. Именно Библиотека объединит вокруг себя национальное, правозащитное, культурное движения в Одессе. Основу этого объединения составляло желание читать то, что ты хочешь. Лучше всего тут подойдут слова Бутова: «Я не ставил себе политических целей. Я хотел лишь защитить мое право читать книги, которые я считал интересными» [10]. По сути, такая позиция была у большинства.
По крайней мере, в начале их пути.
Удивление, непонимание, пожимание плечами
21 августа 1968 года, в день вторжения советских войск в Чехословакию, Вячеслав Игрунов и его товарищ Виктор Сазонов надели на себя траурные повязки и вышли в город в поддержку чехословацкого народа. Позже Игрунов будет описывать те события так: «21 августа мы были свободны. Почти. Надев черные траурные повязки, мы с Сазоновым вышли в город. Нам казалось, что не надо будет ничего говорить — все сказано и без нас, черные ленточки лишь покажут, на чьей мы стороне. Увы! Озабоченные старушечьи лица из очередей (мыло, соль, спички — все это нужно во время войны!) перемежались летними улыбками счастливых южан… Удивленные глаза — “что-то случилось ребята? — “да, наши друзья гибнут в Чехословакии”. Удивление, непонимание, пожимание плечами». Для протестующих этот день закончился в студенческом общежитии Политехнического, где они выпивали за «свободу Чехословакии» вместе со студентами из ЧССР, найденными возле университета [11].
Научная среда, которая обычно не демонстрировала свою оппозиционность к решениям власти или же демонстрировала, но очень завуалированно (как это происходило на семинарах Уёмова), тоже попыталась обозначить свое отношение к событиям. Преподаватель Одесского технологического института пищевой и холодильной промышленности Василий Харитонов написал заявление о выходе из партии в связи с событиями в Чехословакии. Впоследствии он был уволен из института. Организатор философских семинаров, профессор Авенир Уёмов написал открытое письмо-протест, которое отнес в партком. Инцидент, по сути, не получил огласки, и письмо попросту вернули без лишнего шума.
Практика написания писем-петиций в Советском Союзе только набирала обороты. Удивительным является то, что активными участниками кампании были двое рабочих из Одессы — Тымчук и Крюков.
Об этом эпизоде вспоминает Людмила Алексеева в своей работе «Об истории инакомыслия в СССР»: «В петиционной кампании 1968 г., почти сплошь (на 70 процентов) московской, были еще подписи участников украинского национального движения (139 чел.) и из Новосибирского Академгородка (46 чел.). Из 14 подписавшихся, приходящихся на всю остальную страну, двое были из Одессы — Л. Тымчук и В. Крюков. Они выделялись из остальных подписантов и социальным положением — матрос и токарь (рабочих среди подписантов 1968 г. было 6 процентов). Из писем их явствует, что они обсуждали проблемы демократии и права друг с другом, а может быть, еще с кем-то, прежде чем пришли к решению совершить столь необычный поступок — открыто выступить в защиту этих ценностей. В Одессе у них был дружеский круг, разделявший их взгляды» [12].
Старший брат Анатолия Чубайса — Игорь, который тем летом отдыхал в Одессе после сдачи сессии, — проводил большую часть времени в бесконечных спорах о советской действительности. Августовские события в Праге заставили его перейти от слов к делу. Чубайс вместе с друзьями решили устроить акцию протеста на Куликовом поле у здания Областного комитета КПСС. К назначенному времени на месте появились только Игорь и его подруга Лиля, которая, впрочем, заявила, что «официально в акции не участвует, а пришла только понаблюдать». Вот что вспоминает сам Чубайс: «На трамвае приехали в центр города на площадь Куликово поле. Переходя трамвайные пути, я гордо поднял над головой бело-сине-красное полотнище, подаренное мне кем-то накануне, и заорал во все горло: “Вон оккупантов из Чехословакии!”
Размахивая флагом, вошел на площадь, предназначенную для демонстрации народной любви к вождям. Прямо передо мной находилось здание обкома, а справа, метрах в 300, стоял каменный вождь-истукан. Я быстро дошел до подножия памятника и повернулся назад. Лиля за этим наблюдала со стороны». Акция проходила в субботу, 24 августа 1968 года, и продлилась не более пяти минут [13].
Все, что вокруг, — неправда
Одесский культуролог Анна Мисюк в своем интервью вспоминает: «Дело в том, что я пошатнулась в своих комсомольских делах еще в 68-м году. Я не знаю, почему. Просто мои родители слушали на Радио «Свобода» письмо 70 чешских диссидентов (речь идет о тексте «Две тысячи слов» чешского писателя Людвига Вацулика. — А.Б.). Я повторю, мне было 14 лет. И почему-то вдруг, будто планета ушла из-под ног, я почему-то услышала, будто это все правда. Все, что там говорят. А все, что вокруг, — неправда. Каким образом? Что за дефендер сработал у советского ребенка? Я не знаю. Я не знаю, что тогда произошло» [14].
Вячеслав Игрунов в интервью Немировичу-Данченко расскажет о влиянии чехословацких событий на свою дальнейшую жизнь: «Если что-то сделать нельзя, значит, надо отступать до тех пор, пока ты не будешь делать то, что принципиально реализовывать можно. Вот это и есть та моя концепция компромисса, которая впервые сформировалась в 68-м году в связи с чехословацкими событиями» [15].
Именно 1968 год стал одним из триггеров, давших толчок для формирования Одессы как одного из центров инакомыслия в Советском Союзе. Одесский поэт, переводчик, литератор Борис Херсонский в эссе «Семидесятые» пишет: «“Семидесятые” — термин условный. Это время началось раньше и вступило в полную силу в августе 1968 года, когда мы провожали встревоженными взглядами поезда с военной техникой и солдатами. Поезда шли на Запад. Солдаты улыбались, пели песни, махали руками нашим девушкам, приглашая их в путь. Знали ли, куда и зачем едут?» [16]
В идеальных условиях этот текст был бы более качественным, если бы удалось восстановить каждую реакцию жителя Одессы на события 68-го года. Отсутствие такой возможности ставит текст в биполярное отношение к советской действительности, где есть враги и друзья, хорошие и плохие герои, узники и надзиратели. Безусловно, все это было, но важно понимать, что советская, а вместе с ней и одесская действительность невозможна к осмыслению в парадигме «добро — зло». Она довольно широка. И если господин Уёмов мог написать письмо-протест, то так же мог его и забрать, и дальше продолжать работать. В этом нет ничего удивительного или предательского. Как нет и в том, что Вячеслав Игрунов уже после всех событий сформулировал для себя принцип: отступать до тех пор, пока не сможешь делать то, что возможно реализовать. Советского человека не стоит анализировать с позиции «трус или герой». Каждого из них важно осмыслить с точки зрения момента, в котором они осознали свою ответственность или безответственность перед Другим.
1968 год стал водораздельным для советской и одесской истории. Как отмечает Алексей Юрчак, 1968 год — это символ разделения между Оттепелью и Застоем [17]. Знали ли герои статьи, что их действия и есть этот разрыв с прошлым?
Нет. Им и не нужно было этого знать. Они просто актуализировали новую повестку дня.
И многих из них она привела на улицу Бебеля, сейчас — Еврейскую, в здание областного управления КГБ.
Примечания
Комментарии