Улица Эрнста Любича: разговор на четверых

Дискуссия в кулуарах конференции «Берлину нужна улица Любича» (“Berlin needs a Lubitsch street”) 27 января 2018 года.

Участники дискуссии:

Славой Жижек — философ, психоаналитик, один из создателей Люблянской школы психоанализа;

Аленка Зупанчич — психоаналитик, представитель Люблянской школы психоанализа, сотрудник Словенской академии наук и искусств;

Младен Долар — кинокритик, психоаналитик, основатель Люблянской школы психоанализа;

Джеймс Харви — киносценарист.

Эрнст Любич принес дух берлинского кабаре в Голливуд, но важнее то, что он создал мрачную комедию — идеальный материал для психоанализа. В его фильмах Америка оказалась показана как подсознание Германии — мир благополучия, в котором постоянно разоблачается нечто мечтательное. Но и Германия оказалась искомым Другим Америки — напряженная серьезность его фильмов при демонстрации нелепого и абсурдного сделала его бóльшим экспрессионистом, чем все оставшиеся в Германии экспрессионисты. Если классический психоанализ опирается на трагедию, то Эрнст Любич впервые позволил психоанализу сделать ставку на комедию. Комедия оказалась вовсе не конфликтом противоречивых понятий, как ее трактовала предшествующая эстетика, а, наоборот, постоянным сглаживанием любого конфликта, когда каждое понятие оказывается вытесненной мечтой Другого. Мрачность Любича — это не бытовая серьезность, а следы действительной истории вытеснений и контрпереносов. Комедия — способ проговорить понятия, которые не просто дискредитируют друг друга, как в драме, а окончательно вытесняют друг друга, превращают друг друга в игрушку. Например, «богатство» и «бедность» в комедии — это не просто несовместимые в бытовом смысле образы жизни, а история, как богатство может только воспроизводить свое однообразие, а бедность — уклоняться от него. Богач комичен не потому, что не умеет пользоваться своим богатством, а потому, что не видит в бедности ничего, кроме образа жизни. Равно как и бедняк комичен не своим поведением, но представлением о богатстве как самовыражении. Любич по-новому осмыслил и ужас человеческого существования: не как испуг перед недостаточностью знания, но как единственный способ пережить историю недопониманий как свой опыт и не сойти с ума. Тем самым, эстетика психоанализа оказывается одновременно поэтикой человеческого поведения. Мир замкнутых героев, не реализующих себя ни творчески, ни жизненно, оказывается миром, раскрывающим специфику катарсиса, например, в фильмах ужасов. Это не «решение свыше» как трагический катарсис, а принятие своей замкнутости как одной из предпосылок развернутой речи — толкования события. Именно в этом сказывании или толковании Любич преодолевает границу между условным миром «гламурной» кинематографической иллюзии и портретированием эпохи двух мировых войн.