Комментарий к «Десяти тезисам» Тимоти Снайдера — об исторической ответственности вообще и в частности

1. «Об исторической ответственности важнее всего говорить, когда существует угроза конституционному строю».

Что такое ответственность нации и коллективная ответственность вообще? Если говорить об этом не популистски, а хотя бы на языке т.н. политики памяти, тем более, права и морали. Этот термин слишком публицистичен, «затаскан» пропагандой и людьми нелиберального толка. Вкупе с исторической виной, даже если современники и последующие поколения готовы брать их «на себя», эти надличные образы выглядят чем-то вроде бича божьего, как инструмент коллективного самобичевания в стиле религиозной экзальтации и (само)клеймения ментального «тела» нации.

К вопросу об исторической ответственности Германии за нацизм и Вторую мировую войну: все ли, кто «ушел» в концлагеря, гетто и эмиграцию, и их потомки смогли признать и разделить общую вину и ответственность за произошедшее, в т.ч. с ними самими? Как и с кем — с каждым немцем того времени, с неопределенным будущем страны и остального мира, который соучаствовал в том, что Третий рейх возник и принес столько зла и горя. Ханна Арендт и Бертольд Брехт, Томас Манн и Кард Ясперс давали разные и очень личные ответы на этот экзистенциальный вопрос. И они не сводились лишь к жестам покаяния перед той или иной нацией-жертвой нацизма…

2. Утверждение автора «Десяти тезисов», что названные им текущие политические феномены представляют собой «разные способы постановки под сомнение конституционного порядка, объявления его устаревшим или неэффективным для современных задач», не вызывает особых возражений. Но почему три столь разных примера (Трамп, Брекзит, конфликт России и Украины) в этом контексте именуются им как «подрыв конституционного порядка и верховенства права»? Поставить под сомнение и подорвать — совсем не одно и то же. И если это происходило путем выборов в США, референдумов в Британии или Крыму, майданного протеста в Киеве, то в чем их «подрывной» характер? Неужто их объединяет напоминание о прошлом, которое автор сформулировал так: «историческая память обязана нам подсказать, сколь далеко могут зайти даже на первый взгляд незаметные неправовые решения и уступки.»? Если Снайдер усматривает сегодня аналогии с троекратными выборами в немецкий рейхстаг в 1932 году, то можно ли утверждать, что демагогия и решения отдельных политиков в XXI веке не менее разрушительны по своим последствиям. Хотя бы потому, что за прошедшие почти сто лет во всем мире было немало примеров неправовых актов разной степени легитимности, но ничего подобного катастрофе Второй мировой войны не случилось.

Что же позволяет сравнить сегодняшний политический выбор огромной части населения в столь разных социумах и ситуациях с тем, что обеспечило приход нацистов к власти? Автор тезисов связывает их таким образом: «Расистские или ксенофобские заявления политиков — не просто реплики, они создают определенную позицию, которая, если и не потакает фашистским тенденциям, не дает населению солидарно выступить против фашизма». Как призыв «Люди, будьте бдительны!» выглядит неплохо, но на серьезный анализ угрозы фашизма даже на востоке Европы, не говоря уж об обоих берегах Атлантики, не очень «тянет». Скорее тут проявились политические пристрастия автора под «соусом» исторической аналогии, что, кстати, не столь уж отличается от инвектив российской и «встречной» пропаганды, обвиняющей в фашизоидности своих оппонентов.

3. Возвращая нас в прошлые эпохи, автор справедливо напоминает, что рабство было не только ключевым фактором многовековой колониальной политики европейского человечества, но и вечным позором (хотя почему белым пятном и лишь для Европы?) всей христианской цивилизации. Включая «вечный» антисемитизм разных времен и народов, а потом и нацистское «людоедство» на оккупированных Третьим рейхом территориях на востоке. Но при этом выделяется одна страна, место которой в восточной политике Гитлера обозначено Снайдером так: «Украина была главной целью покорения и уничтожения…ради сохранения своей системы».

И совсем уж странно выглядит объяснение этого вывода: «Искусственный голод, Холокост, геттоизация украинского населения и карательные операции проводились [нацистами] там одновременно… Холокост и порабощение Украины осуществлялись одними и теми же методами».

Как будто в других местах на востоке до и в ходе Второй мировой войны было иначе, к тому же не забудем про сталинский Голодомор или националистическое пособничество оккупантам в других регионах СССР и не только.

4. Неловко слышать еще один тезис о том, что «коллаборационизм — это общее явление Второй мировой войны, и он не имеет отношения к национальным проектам, но только к недостойному поведению в ходе тотальной войны».

Террор под властью Третьего рейха нельзя объяснить ни одним только арийством нацистов, ни тем более «недостойным поведением» части жителей на оккупированной ими территории — он стал трагическим завершением большого периода восточноевропейской истории, неразрывным элементом которой были и национальные, и имперские проекты. Но обелять украинский национализм тем, что он не отличался от других, так же неэтично, как выделять бандеровщину как особую бесчеловечность, равной которой не было в других странах. Очевидно, что избирательность «в жертвах» не менее опасна для политики памяти, как наличие объективных предпосылок для оправдания палачества — обычно это две стороны исторической «награды». Утверждение «Украинские националисты, хотя и совершали преступления против мирного населения, не могут уменьшить ответственность Германии за Холокост» неприемлемо. Но кто бы утверждал обратное: мол, надо отмерять вину на «коромысле» весов истории так, что если у одних она больше, то другие виноваты настолько же меньше? Но кому это придет в голову, особенно применительно к преступлениям против человечности, которые вообще, с моей точки зрения, не поддаются примитивной «исторической арифметике». Зло этого рода и в таких масштабах при всей его банальности не измеримо по меркам обычного уголовного суда. Потому как автор тезисов говорит не столько о конкретных преступлениях и их исполнителях, сколько о морально-политической ответственности тех, кто не причастен прямо к событиям, которые столь многозначны, что их описывают словами «все хороши» — всяк по-своему, попеременно и вместе.

6-7. И снова бесспорный тезис: «Проблема Европы — отсутствие честных историй всей Второй мировой войны,…которая была тяжелейшим антропологическим сбоем. Попытки поработить соседние народы оставляют еще более глубокий след, чем отдельные военные действия против соседних стран».

Но откуда и тут этно-государственные предпочтения — кто больше коллаборационист, а кто воевал с бóльшими потерями. Конечно, война во Франции и на восточном фронте, партизанские действия в Белоруссии и в Маки (Maquis) заметно различались по многим причинам. И, очевидно, прав Тимоти Снайдер: «о жертвах нацизма не всегда помнят из-за тяжелого наследия колонизации». Но чем она отличалась на Украине по сравнению с другими советскими территориями, что дает ему основания выделять эту страну? При этом, упрекая не названных оппонентов и потомков колонизаторов, что они обвиняют Украину в соучастии в порабощении восточных земель, автор обсуждаемых тезисов настаивает на том, что она — чуть ли не самая главная из целей порабощения и жертв нацизма.

8. Насколько это оправдано, если следовать логике событий времен Второй мировой войны, а не нынешней политической конъюнктуре — можно судить по следующему тезису Снайдера: «Российская внешняя политика плоха тем, что освобождает немцев от ответственности». То есть российский официоз так влияет на историческую память немцев, перелицовывая наизнанку столь очевидные факты недавнего прошлого? Неужели такая пропаганда, представляющая всех русских героями, а украинцев предателями по отношению к ненавистным москалям и комиссарам, изменяет взгляды современных жителей Германии, которая много работала со своим прошлым, как признает сам Снайдер? Да и «неокрепшие умы» молодых россиян вряд ли столь подвержены черно-белому описанию войны с нацизмом: про генералов Власова и Ковпака они знают плохо, но зато веры в примитив из «ящика» в эру интернета еще меньше. Но даже если так, то зачем бороться с извращениями истории, перегибая палку в противоположную сторону?

9. Утверждая, что «российская политика памяти безответственна и недемократична» (чтобы это ни значило), не стоит приравнивать официальный политпроп к памяти о том, с кем вместе люди вынесли ужасы Отечественной в «сплющенной» внешней агрессией в одно целое стране. Конечно, украинский национализм не был исчадием расово-арийского ада, но и благом для своих жертв он тоже не стал. Как и русско-имперский шовинизм, с которым сталинская система пошла на мировую, чтобы победить страшного врага, уничтожавшего всех, кто ему сопротивлялся. И то, что гитлеровская пропаганда щадила лояльных к рейху, играя на национальных чувствах, обидах и противоречиях, не означает, что сегодня все повторяется только на одной стороне межгосударственного конфликта. Как бы не была трагична и отвратительна в своих крайностях борьба советского режима с т.н. буржуазным национализмом, но замечать это только на т.н. нацокраинах и не видеть того же в, собственно, России по меньшей мере не исторично. Но нам делить жертвы обоих тоталитарных режимов (при всем их сущностном различии), исходя из того, к какому этносу или классу они принадлежали, какой из них пострадал больше, значит строить новые барьеры между людьми. Не говоря уж о том, что нельзя полагать не-русских совграждан лишь жертвами, а т.н. государствообразующий этнос великороссов — виновным в унижении и истреблении инородцев. К тому же все они оказались кое-чем обязанными т.н. реальному социализму.

10. И последнее не по значению. Автор, отмечая попытки официальной России возложить «ответственность за конфликты прошлого и настоящего на украинский национализм», не хочет видеть, что любая «суверенная» демократия — сама по себе не гарант верховенства права и конституционного порядка. Это всего лишь предпосылка и механизм поисков их воплощения на деле, а не только на словах. Дискредитация и отказ от демократических практик (как цели российской политики, как пишет Снайдер, стали для Путина аргументом, который тот использует, чтобы не допустить «слабости государства и невозможности дать отпор врагу». Но иные примеры — из актуальной политической жизни Штатов и Британии, где схожая риторика напоминает путинскую, — показывают, что европейскому массовому сознанию угрожает не одна Россия и не одна лишь «демонизация» демократии.

Тогда вопрос к выводу Снайдера о том, что «признание немцами вины перед Украиной необходимо для будущего демократии». Неужели, чтобы указать на противоположность рабства и свободы, «привязав» первое к «уничтожение классов и наций»», а вторую — к условиям работы демократических институтов? И, хотя автор прав, когда отмечает различие этих только внешне схожих демократических систем в России и Германии, как и их национального «опыта покаяния за собственные преступления против свободы и жизни людей», то остается большое сомнение: так ли уж зависит судьба демократии во всем мире и историческая память людей на востоке Европы от того, как поведут себя немцы в отношении прошлого Украины.

Как обычно — будущее покажет или, напротив, сложится иначе…

Курсивом выделены цитаты из реферата статьи Тимоти Снайдера «Немцы должны помнить правду об Украине — ради их же самих».