Кровавые земли. Европа между Гитлером и Сталиным. Введение

От редакции: Читатель интернет-журнала ГЕФТЕР, наверняка, уже разгадал нашу стратегию. Наша цель — демонстрация различных ипостасей одного и того же автора: гуманитарий, демонстрирующий богатство выразительных средств в различных жанрах, — не такая уж редкость в наши дни! В данном случае мы представляем книгу йельского историка Тимоти Снайдера «Кровавые земли» в сопровождении рецензий Е. Савицкого и В. Рыжковского. Книга Снайдера стала бестселлером, а многие считают, открытием 2011 года в Европе и Америке. На наших страницах мы сводим автора «Кровавых земель» и его рецензентов в отнюдь не простое дискуссионное поле, смысл которого — как создается историческая методология, стоит ли ее создавать с помощью виктимизации целого региона, например? Поскольку книга Снайдера — историографический факт, который, мы уверены, вызовет вопросы в России и одновременно был восторженно принят на Западе, мы приняли решение отдать методологическое введение и первую главу исследования на рецензирование профессорского и студенческого состава Центра гуманитарных исследований Российской академии народного хозяйства и государственной службы. Им мы предложим в ближайшее время отрецензировать фрагменты книги вслед за Е. Савицким и В. Рыжковским. Со своей стороны, ГЕФТЕР начинает публикацию введения и первой главы книги Снайдера «Кровавые земли. Европа между Гитлером и Сталиным».

ПРЕДИСЛОВИЕ: ЕВРОПА

«Вот теперь мы заживем!» Так любил говорить голодный мальчишка, шлепая по обочине дороги или по пустому полю. Но еда, которую он видел, была плодом его воображения. Пшеницу давно отняли — во время безжалостной кампании хлебозаготовок, которая стала началом эпохи массовых убийств в Европе. Шел 1933 год. Иосиф Сталин намеренно морил голодом Советскую Украину. Тот мальчик умер, как и более трех миллионов других людей. «Мы еще встретимся, — говорил молодой советский человек своей жене, — в другом месте». И не ошибся. Сначала расстреляли ее. Потом его. И они были похоронены вместе с семьюстами тысячами жертв сталинского Большого террора 1937–38 годов. «Они потребовали мое обручальное кольцо, которое я…» Польский офицер оборвал свою дневниковую запись перед тем, как был казнен НКВД в 1940 году. Он был одним из примерно двухсот тысяч польских граждан, расстрелянных советскими гражданами и немцами в начале Второй мировой войны, когда нацистская Германия и Советских Союз общими усилиями оккупировали его страну. В конце 1941 года одиннадцатилетняя русская девочка, оставшаяся в Ленинграде, написала в своем простом дневнике: «Осталась одна Таня». Адольф Гитлер предал Сталина: ее город оказался в немецкой блокаде, а ее родные, как и еще четыре миллиона советских граждан, умерли от голода. А следующим летом двенадцатилетняя еврейская девочка в Белоруссии написала последнее письмо своему отцу: «Прощаюсь с тобой перед смертью. Смерти я очень боюсь, потому что детей бросают в общие могилы живыми». Она была одной из более чем пяти миллионов евреев, уничтоженных в газовых камерах и расстрелянных немцами.

В сердце Европы в середине ХХ века нацистский и советский режимы убили около четырнадцати миллионов человек. Территория, где погибли все эти люди, «кровавые земли», простирается от центральной Польши до западной России, охватывая Украину, Белоруссию и Прибалтику. Во времена дружбы национал-социализма и сталинизма (1933–1938), совместной советско-германской оккупации Польши (1939–1941) и затем войны между Германией и Советским Союзом (1941–1945) в этом регионе творились такие массовые зверства, которых человечество до той поры не видело. Их жертвами обычно становились евреи, белорусы, украинцы, поляки, русские и прибалты, то есть местные народы. Всего за двенадцать лет (с 1933 по 1945 год), когда Гитлер и Сталин находились у власти, было убито четырнадцать миллионов человек. Несмотря на то что их страны стали полем битвы примерно в середине этого периода, все эти люди пали жертвами кровожадной политики, а не войны. Вторая мировая война стала самым кровопролитным конфликтом за всю историю человечества. И около половины солдат, сложивших голову на полях ее сражений по всему миру, погибли здесь, в этом самом регионе, «на кровавых землях». Но никто из этих погибших четырнадцати миллионов не служил на тот момент в регулярных войсках. Большинство из них — женщины, дети и старики. Ни у кого из них не было оружия. У многих отняли все — даже одежду.

Аушвиц — одно из самых известных мест расправы «на кровавых землях». Сегодня слово «Аушвиц» — синоним Холокоста, а Холокост — синоним главного бедствия ХХ века. Однако у людей, числившихся в Аушвице «работниками», был шанс выжить: мы знаем о нем благодаря мемуарам и романам, написанным теми, кто выжил. Гораздо больше евреев, в основном польских, погибли в газовых камерах других немецких фабрик смерти, откуда почти никому не удалось выйти живым. Их названия вспоминают гораздо реже: Треблинка, Хелмно, Собибор, Белжец. Еще больше евреев, польских, советских и прибалтийских, было расстреляно у рвов и ям. Многие из них погибли там, где жили, — в оккупированной Польше, Литве, Латвии, Советской Украине и Советской Белоруссии. Немцы привозили евреев из других стран в «кровавые земли» — чтобы убить. Поезда везли евреев в Аушвиц из Венгрии, Чехословакии, Франции, Голландии, Греции, Бельгии, Югославии, Италии и Норвегии. Немецких евреев депортировали в города «кровавых земель» — Лодзь, Каунас, Минск, Варшаву — а потом расстреливали или отправляли в газовые камеры. Людей, живших в квартале, где теперь нахожусь я, — девятом округе Вены, отправили в Аушвиц, Собибор, Треблинку и Ригу, то есть в «кровавые земли».

Массовые убийства немцами евреев происходили в оккупированной Польше, Литве, Латвии и в Советском Союзе, но не в самой Германии. Гитлер был политиком-антисемитом в стране, где еврейская диаспора была мала. Евреи составляли менее одного процента населения Германии, когда Гитлер стал канцлером в 1933 году, и примерно четверть процента к началу Второй мировой войны. В первые шесть лет его правления немецким евреям разрешалось эмигрировать (если они сталкивались с унижением или нищетой). Большая часть немецких евреев, заставших победу Гитлера на выборах в 1933 году, умерли своей смертью. Убийство 165 000 немецких евреев само по себе было ужасающим преступлением, но всего лишь каплей в море трагедии европейских евреев: менее трех процентов погибших во время холокоста. Только когда нацистская Германия захватила Польшу в 1939 году и вторглась в Советский Союз в 1941 году, идея Гитлера об уничтожении евреев в Европе столкнулась с двумя самыми значимыми диаспорами европейских евреев. Его стремление расправиться с евреями в Европе могло быть реализовано только в тех ее частях, где они жили.

Холокост затмевает немецкие планы, которые предполагали еще больше убийств. Гитлер не только мечтал искоренить еврейский народ. Он также хотел уничтожить Польшу и Советский Союз как государства, истребить их правящий класс и убить десятки миллионов славян (русских, украинцев, белорусов, поляков). Если бы война Германии с СССР пошла так, как было задумано, тридцать миллионов гражданских умерло бы от голода в первую зиму, десятки миллионов были бы высланы, убиты, ассимилированы или отданы в рабство. Хотя этим планом не суждено было сбыться, они стали фундаментом оккупационной политики Германии на Востоке. Во время войны немцы уничтожили не-евреев примерно столько же, сколько евреев, в основном обрекая их на голодную смерть, как советских военнопленных (более трех миллионов) и жителей блокадных городов (более миллиона), или расстреливая гражданских во время «карательных операций» (чуть менее миллиона, в основном это белорусы и поляки).

Во Второй мировой войне Советский Союз победил нацистскую Германию на восточном фронте, тем самым подарив Сталину благодарность миллионов и решающую роль в послевоенном устройстве Европы. Тем не менее, Сталин по части массовых убийств мог посоревноваться с Гитлером. И в мирное время дело обстояло даже хуже. Во имя защиты и модернизации Советского Союза Сталин допустил, чтобы миллионы голодали, а в тридцатых годах было расстреляно 750 000 человек. Сталин уничтожал собственных граждан с тем же успехом, что Гитлер — граждан других государств. И кровь трети из четырнадцати миллионов, убитых «на кровавых землях» с 1933 по 1945 год, на совести Советского Союза.

Это история политического массового убийства. Эти четырнадцать миллионов стали жертвами советской и нацистской кровожадной политики, а нередко и взаимодействия Советского Союза и нацистской Германии, но уж никак не жертвами войны между ними. Четверть из них погибла еще до начала Второй мировой войны. Еще двести тысяч погибли между 1939 и 1941 годами, когда нацистская Германия и Советский Союз были союзниками и перекраивали Европу. Убийство четырнадцати миллионов было отражено в экономических планах или подкреплялось экономическими соображениями, но, строго говоря, не было вызвано экономической необходимостью. Сталин понимал, что произойдет, когда отнимал еду у голодающих крестьян Украины в 1933 году, а Гитлер понимал, чего стоит ожидать, когда морил голодом советских военнопленных восемь лет спустя. Сотни тысяч советских крестьян и рабочих, расстрелянных во времена Большого террора 1937–1938 годов, стали жертвами четких приказов Сталина, а миллионы евреев, расстрелянных и уничтоженных в газовых камерах с 1941 по 1945 год, стали жертвами недвусмысленной политики Гитлера.

Война действительно изменила равновесие убийств. В тридцатых годах Советский Союз был единственным государством в Европе, проводившим политику массовых убийств. До начала Второй мировой войны, в первые шесть с половиной лет правления Гитлера, нацистский режим уничтожил примерно десять тысяч человек. А сталинский режим уже заморил голодом миллионы и расстрелял больше половины миллиона человек. Германская политика массовых убийств начала соперничать с советской в период между 1939 и 1941 годами, после того как Сталин позволил Гитлеру начать войну. Вермахт и Красная Армия напали на Польшу в сентябре 1939 года, немецкие и советские дипломаты подписали «Договор о дружбе и границе», а немецкие и советские войска вместе оккупировали страну почти на два года. После того как в 1940 году немцы расширили свою империю на запад, захватив Норвегию, Данию, Бенилюкс и Францию, Советский Союз оккупировал и аннексировал Литву, Латвию, Эстонию и северо-восточную Румынию. Оба режима расстреливали образованных польских граждан десятками тысяч и депортировали сотнями тысяч. Для Сталина такие массовые репрессии были продолжением старой политики на новых землях; для Гитлера это был большой шаг вперед.

Самые страшные расправы начались, когда Гитлер предал Сталина и в июне 1941 года немецкие войска перешли границу недавно расширившегося Советского Союза. Хотя Вторая мировая война началась в сентября 1939 года с совместного немецко-советского вторжения на территорию Польши, подавляющее большинство убийств последовало за вторым восточным вторжением. В Советской Украине, Советской Белоруссии и Ленинградской области (регионах, где сталинский режим уморил голодом и расстрелял около четырех миллионов человек за предыдущие восемь лет) немецкие войска сумели уморить голодом и расстрелять еще больше всего за четыре года. Сразу после нападения вермахт начал морить голодом советских военнопленных, а специальные отряды под названием «Einsatzgruppen» [1] начали расстреливать политических врагов и евреев. Вместе с полицией, войсками СС и вермахтом, при участии местных полицаев и ополчения, Einsatzgruppen начали тем летом уничтожать еврейские общины как таковые.

«Кровавые земли» были как раз там, где жило большинство европейских евреев, где частично совпали имперские планы Гитлера и Сталина, где сражались вермахт и Красная Армия и где советское НКВД и немецкое СС сосредоточили свои подразделения. Большинство мест массовых убийств находится в «кровавых землях»: в терминах геополитики тридцатых и сороковых это означает Польшу, Прибалтику, Советскую Белоруссию, Советскую Украину и западную часть Советской России. Преступления Сталина часто связывают с Россией, а Гитлера — с Германией. Но Советский Союз убил больше всего людей в своих республиках, за пределами России, а нацисты в основном убивали за пределами Германии. Считается, что в ХХ веке самое страшное происходило в концентрационных лагерях. Но не там погибли большинство жертв национал-социализма и сталинизма. Эти ложные представления о местах и способах массовой расправы не дают нам постичь весь ужас ХХ века.

Германия была средоточием концлагерей, узников которых освободили американцы и британцы в 1945 году. Русская Сибирь, естественно, была средоточием большинства лагерей ГУЛАГа, о которых Западу рассказал Александр Солженицын. Образы этих лагерей, переданные на фотографиях или в литературных произведениях, только намекают на историю немецкой и советской жестокости. Около миллиона человек погибло, поскольку они были приговорены к работам в немецких концлагерях, — в отличие от немецких газовых камер, немецких «полей смерти» и немецких голодающих регионов, где погибло десять миллионов человек. Более миллиона человек умерли раньше времени из-за истощения и болезней в советском ГУЛАГе с 1933 по 1945 год — в отличие от советских «полей смерти» и советских голодающих регионов, где погибло около шести миллионов человек, примерно четыре миллиона из них — «на кровавых землях». Девяносто процентов узников ГУЛАГа вышли из него живыми. Большинство из тех, кто попал в немецкие концентрационные лагеря (в отличие от угодивших в газовые камеры, ямы смерти и лагеря военнопленных), также выжили. Судьба узников концлагерей (какой бы страшной она ни была) не похожа на судьбу тех многих миллионов погибших в газовых камерах, расстрелянных или умерших от голода.

Разницу между концлагерями и местами массовых убийств определить трудно: в лагерях людей и казнили, и морили голодом. И все же есть различие между приговором «отправить в лагерь» и приговором «казнить», между трудом и газом, между рабством и пулей. Подавляющее большинство погибших от рук немецкого и советского режима никогда не были в концлагерях. Аушвиц соединял в себе сразу два назначения: трудовой колонии и места уничтожения. Судьба не-евреев, отправленных на работы, и евреев, отобранных для работ, очень отличалась от судьбы евреев, отправленных в газовые камеры. Таким образом, Аушвиц принадлежит к двум направлениям истории, связанным, но не совпадающим. Для трудовой колонии «Аушвиц» более типичны судьбы большого числа людей, которые пережили немецкую (или советскую) политику концлагерей. А для места массового уничтожения «Аушвиц» более типичны судьбы тех, кого убили. Большинство евреев, отправленных в Аушвиц, просто уничтожали в газовых камерах. Они, как и почти все четырнадцать миллионов, погибших «на кровавых землях», не отбывали сроков в концлагерях.

Немецкие и советские концлагеря окружали «кровавые земли» с востока и запада, смешивая черный с оттенками коричневого. В конце Второй мировой американские и британские войска освободили немецкие концлагеря (например, Бельзен и Дахау), но западные союзники не освободили ни одно из мест массового уничтожения. Немцы проводили свою кровожадную политику на территориях, впоследствии оккупированных Советским Союзом. Красная Армия освободила Аушвиц, а также такие лагеря, как Треблинка, Собибор, Белжец, Хелмно и Майданек. Американские и британские войска не дошли до «кровавых земель» и не увидели ни одного из мест массового уничтожения. Дело не только в том, что американские и британские войска не увидели тех мест, где казнил Советский Союз, тем самым отодвинув документирование преступлений сталинизма на период, когда окончилась холодная война и были открыты архивы. Дело в том, что они так и не увидели места, где казнили немцы. Именно поэтому так много времени потребовалось для того, чтобы осознать преступления Гитлера. Для большинства граждан западных стран знакомство с массовыми убийствами ограничивалось фотографиями и фильмами, сделанными в немецких концлагерях. И какими ужасающими бы ни были эти снимки и кадры, это всего лишь слабый намек на то, что творилось «на кровавых землях». Они не отражают всей истории. К сожалению, они даже не дают хоть какого-то представления о ней.

Массовые убийства в Европе обычно ассоциируются с холокостом, а холокост — с быстрыми казнями, поставленными на поток. Но это представление — слишком упрощенное и чистенькое. В немецких и советских местах убийств способы убийства были достаточно примитивными. На территории «кровавых земель» с 1939 по 1945 год из четырнадцати миллионов гражданских и военнопленных более половины умерли, потому что им не давали есть. Европейцы морили голодом европейцев — и те умирали в чудовищных количествах в середине ХХ века. Два самых крупных массовых убийства после холокоста (голод, санкционированный Сталиным в начале тридцатых годов, и голодная смерть советских военнопленных, санкционированная Гитлером в начале сороковых) основывались на таком способе убийства. Голодная смерть была главным способом не только в реальности, но и в воображении. По «Hunger Plan» [2] нацистский режим предполагал, что зимой 1941–1942 годов от голода умрут десятки миллионов славян и евреев.

На втором месте после голода стояли расстрелы. На третьем — газовые камеры. Во время сталинского Большого террора 1937–1938 годов было расстреляно почти семьсот тысяч советских граждан. Примерно двести тысяч поляков, убитых Германией и Советским Союзом во время их совместной оккупации Польши, были расстреляны. Более чем триста тысяч белорусов и примерно столько же поляков, казненных в ходе немецких «карательных операций», были расстреляны. Евреи, убитые во время холокоста, с одинаковой вероятностью могли быть и расстреляны, и отправлены в газовую камеру.

Фактически в газовых камерах не было ничего нового. Около миллиона евреев, задохнувшихся в Аушвице, были убиты цианистым водородом, веществом, полученным в XVIII веке. Около 1,6 миллиона евреев, убитых в Треблинке, Хелмно, Белжеце и Собиборе, вдыхали окись углерода — еще древние греки знали, что он опасен для жизни. В сороковые годы цианистый водород использовали в качестве пестицида. Оксид углерода получается в результате работы двигателей внутреннего сгорания. Советский Союз и Германия полагались на технологии, которые трудно назвать новыми даже для тридцатых и сороковых годов ХХ века: продукты внутреннего сгорания, железные дороги, огнестрельное оружие, пестициды, колючая проволока.

Но какая бы технология ни применялась, убийства людей всегда совершали люди. За голодающими наблюдали (часто с вышек) те, кто не давал им есть. На приговоренных к расстрелу смотрели через прицелы винтовок. Или двое держали, а третий приставлял дуло пистолета к затылку. Обреченных умереть от газа сгоняли, сажали в поезда и везли в газовые камеры. Все они умерли по-разному, ведь и жизнь у каждого была своя.

Жертв было столько, что за цифрами трудно различить каждого отдельного человека. «Хотелось бы всех поименно назвать, // Но отняли список и негде узнать», — писала Анна Ахматова в «Реквиеме». Благодаря тяжелой работе историков некоторые из этих списков у нас есть. Благодаря тому, что в Восточной Европе открыли архивы, у нас есть где узнать. Мы слышим на удивление много голосов тех жертв: например, воспоминания одной молодой еврейки, которая смогла выбраться из засыпанной ямы в Бабьем Яре в Киеве; или другой, которая тоже выбралась из ямы в Панеряе под Вильнюсом. У нас есть мемуары некоторых из тех нескольких десятков, кто выжил в Треблинке. У нас есть архив Варшавского гетто, собранный по крупинкам, закопанный и позднее найденный (хотя и не полностью). У нас есть дневники польских офицеров, расстрелянных советским НКВД в 1940 году в Катыни, которые выкопали вместе с телами. У нас есть записки, выброшенные из автобусов, которые везли поляков к ямам смерти во время немецких карательных операций в том же году. У нас есть слова, нацарапанные на стене синагоги в Ковеле и на стене в тюрьме гестапо в Варшаве. У нас есть воспоминания украинцев, выживших во время советского голода 1933 года, советских военнопленных, которых немцы не смогли уморить голодом в 1941 году, и ленинградцев, которые выжили в блокаду 1941–1944 годов.

У нас есть записи преступников, отнятые у немцев, когда они проиграли войну, или найденные в российских, украинских, белорусских, польских или прибалтийских архивах после распада Советского Союза в 1991 году. У нас есть отчеты и письма немецких полицейских и солдат, которые расстреливали евреев, немецких антипартизанских отрядов, которые расстреливали белорусов и поляков. У нас есть прошения, поданные активистами Коммунистической партии перед тем, как они учинили голод на Украине в 1932–1933 году. У нас есть квоты казней крестьян и нацменьшинств, которые рассылались из Москвы в местные отделения НКВД в 1937 и 1938 годах. И ответы, в которых просят эти квоты повысить. У нас есть протоколы допросов советских граждан, которых впоследствии приговорили к смерти. У нас есть немецкие подсчеты евреев, расстрелянных над рвами и отправленных в газовые камеры. У нас есть советские подсчеты расстрелянных во время Большого террора и в Катыни. У нас есть обоснованные предположения об общем числе убитых евреев в главных местах массового уничтожения, выведенном из немецких записей и материалов, свидетельств выживших и советских документов. Мы можем оценить количество людей, погибших от голода в Советском Союзе, хотя не все они были учтены. У нас есть письма Сталина к его ближайшим друзьям, застольные беседы Гитлера, ежедневник Гиммлера и многое другое. Выход данной книги стал возможным благодаря работе других историков, тому, что они воспользовались этими источниками и бесчисленным количеством других. Хотя некоторые выводы в этой книге сделаны на основе моей собственной работы в архивах, на ее страницах вы увидите, что я в неоплатном долгу перед коллегами и предыдущими поколениями историков.

Я буду постоянно приводить свидетельства самих жертв, их друзей и родственников. Буду давать цитаты преступников, тех, кто убивал, и тех, кто отдавал приказы. Призову также в свидетели небольшую группу европейских писателей и поэтов: Анну Ахматову, Ханну Арендт, Йозефа Чапского, Гюнтера Грасса, Василия Гроссмана, Гарета Джонса, Артура Кестлера, Джорджа Оруэлла и Александра Вайсберга. (Кроме того, мы понаблюдаем за работой двух дипломатов: американца, специалиста по России Джорджа Кеннана, которому случилось оказаться в Москве в переломные моменты; и японского разведчика Тиунэ Сугихары, принимавшего участие в политических мерах, которые Сталин считал оправданием массового террора, а затем спасавшего евреев во время гитлеровского холокоста.) Кто-то из этих людей описывает одну стратегию массовых убийств, кто-то две или более. Кто-то проводит четкий анализ, кто-то делится ужасающими сравнениями, другие дают описания, которые навсегда врезаются в память. Но всех их объединяет серьезная попытка посмотреть на Европу между Гитлером и Сталиным, зачастую в обход табу тех времен.

Сравнивая советский и нацистский режимы, политолог Ханна Арендт писала в 1951 году, что фактическая действительность «в своем непрерывном существовании зависит от существования нетоталитарного мира». В 1944 году в Москве американский дипломат Джордж Кеннан выразил ту же мысль проще: «Здесь люди решают, что правда, а что нет».

Действительно ли истина — это всего лишь решение властей? Или правдивые исторические свидетельства могут избежать влияния политики? Нацистская Германия и Советский Союз желали сами управлять историей. Советский Союз был марксистским государством, чьи правители объявили себя учеными-историками. Национал-социализм был апокалиптическим видом полной трансформации, которую воплотили люди, полагавшие, что воля и раса могут сбросить бремя прошлого. Двенадцать лет нацизма и семьдесят четыре года советской власти лежат тяжким грузом и мешают нам оценивать мир. Многие люди считают, что преступления нацистского режима были так велики, что стоят особняком в истории. Это тревожный отголосок убежденности самого Гитлера в том, что воля берет верх над фактами. Кто-то уверен, что преступления Сталина — какими бы дикими они ни были — оправданы необходимостью создавать и защищать современное государство. Это перекликается с мнением самого Сталина о том, что у истории всего одно направление, которое он понимал и которое, если оглянуться назад, оправдывает его политику.

Без истории, выстроенной и подкрепленной на принципиально другом фундаменте, мы будем видеть работу Гитлера и Сталина их глазами. Каким же может быть этот фундамент? Хотя такое исследование включает в себя военную, политическую, экономическую, социальную, культурную и интеллектуальную сторону истории, три основных ее метода просты: следует помнить, что никакое событие прошлого не находится за пределами исторического понимания и исторического исследования; следует рассматривать возможности альтернативных вариантов и принимать даже самые страшные варианты развития человеческой истории; следует аккуратно восстанавливать хронологию всех мер Сталина и нацистов, которые привели к массовым убийствам гражданских и военнопленных. Структура фундамента продиктована не политической географией империй, а личной географией жертв. «Кровавые земли» не были политической территорией, реальной или воображаемой. Это просто место, где самые кровожадные европейские режимы творили свои кровавые дела.

На протяжении десятилетий национальная история (еврейская, польская, украинская, белорусская, русская, литовская, эстонская, латвийская) противилась формированию концептуального представления об этих зверствах нацистами и Советским Союзом. Историю «кровавых земель» сохраняли — зачастую разумно и отважно — дробя европейское прошлое на национальные части и затем не давая этим частям соприкасаться. Однако взгляд на любую отдельную группу казненных не может дать полного представления о том, что происходило в Европе с 1933 по 1945 год. Доскональное знание прошлого Украины не объяснит причины голода. Исследование истории Польши не поможет выяснить, почему многие поляки были убиты во время Большого террора. И сколько не занимайся историей Белоруссии, не поймешь, откуда взялись лагеря военнопленных и антипартизанские операции, в которых погибло столько белорусов. Обычно то, что происходило с одной группой, можно понять только в контексте того, что происходило с другой. Нацистский и советский режимы также следует рассматривать в свете того, как их лидеры боролись за господство в этих землях и воспринимали эти группы и взаимоотношения между ними.

Сегодня существует распространенное мнение о том, что массовые убийства ХХ века имеют огромное нравственное значение в XXI веке. Тем удивительнее то, что история «кровавых земель» не написана. Массовые убийства отделили историю евреев от европейской истории, историю Восточной Европы от истории Западной. Убийство не определяет нацию, но обуславливает ее интеллектуальную обособленность даже спустя десятки лет после падения национал-социализма и сталинизма. Это исследование сводит вместе нацистский и сталинский режимы, еврейскую и европейскую историю, истории отдельных наций. Оно описывает жертв и преступников. Оно говорит о идеологиях и планах, системах и обществах. Это история людей, убитых политикой лидеров, сидевших где-то далеко от них. Родные земли жертв простираются от Берлина до Москвы. После прихода к власти Гитлера и Сталина они стали кровавыми землями.

ВСТУПЛЕНИЕ. ГИТЛЕР И СТАЛИН

Истоки нацистского и советского режимов и их действий «на кровавых землях» лежат в Первой мировой войне 1914–1918 годов. Эта война расколола старые империи Европы и дала пищу мечтам о новых. Она заместила династический принцип правления императоров на хрупкую идею народного суверенитета. Она показала, что миллионы людей будут выполнять приказ сражаться и умирать по причинам, весьма абстрактным и далеким от них, ради своей родины, которая либо разваливалась, либо еще не появилась на свет. Новые государства строились буквально из ничего. Огромные группы гражданских лиц перемещались или уничтожались с применением простых методов. Более миллиона армян было убито османскими властями. Российская империя депортировала немцев и евреев. После войны национальные государства обменивались болгарами, греками и турками. Что не менее важно, война пошатнула объединенную мировую экономику. Никто из взрослых европейцев, живших в 1914 году, больше не видел относительно свободной торговли. Никто из взрослых европейцев, живших в 1914 году, больше не достиг хоть какого-то уровня благополучия до конца своей жизни.

По сути Первая мировая война была вооруженным конфликтом между Германской империей, монархией Габсбургов, Османской империей и Болгарией («Центральные державы») с одной стороны и Францией, Российской империей, Великобританией, Италией, Сербией и Соединенными Штатами («Силы Антанты») с другой. Победа сил Антанты в 1918 году положила конец трем европейским территориальным империям: Габсбургской, Германской и Османской. По условиям послевоенных договоров, подписанных в Версале, Сен-Жермене, Севре и Трианоне, многонациональные государства заменялись национальными, монархии — демократическими республиками. Великие державы Европы, уцелевшие после войны, — Британия и в большей степени Франция — утратили свою силу. Среди победителей господствовало заблуждение о том, что после 1918 года жизнь каким-то образом может вернуться в прежнее довоенное русло. Среди революционеров, которые надеялись повести за собой побежденных, бытовала мечта о том, что кровопролитие может оправдать радикальные преобразования в будущем, что придаст войне некий смысл и компенсирует нанесенный ею урон.

Самой важной политической концепцией была концепция коммунистической утопии. К концу войны исполнилось семьдесят лет с тех пор, как Карл Маркс и Фридрих Энгельс написали свои самые знаменитые слова: «Пролетарии всех стран, объединяйтесь!». Марксизм вдохновил несколько поколений революционеров призывами к политическим и нравственным изменениям: конец капитализма и конфликта, источником которого считалась частная собственность, замена его на социализм, который должен освободить рабочий класс и восстановить неиспорченную душу во всем человечестве. Для марксистов исторический прогресс проистекал из борьбы классов, набирающих силу, и классов, ее теряющих, групп, создаваемых и преобразуемых переменами в способах экономического производства. Каждому господствующему политическому порядку бросали вызов новые социальные группы, сформированные новыми технологиями. Современная классовая борьба происходила между теми, кто владел заводами, и теми, кто на них работал. Соответственно Маркс и Энгельс предполагали, что революция начнется в более развитых промышленных странах с большим рабочим классом, например в Германии и Великобритании.

Подорвав капиталистический строй и ослабив большие империи, Первая мировая война обеспечила удачную возможность для революций. Однако большинство марксистов к тому моменту уже привыкли работать в рамках национальных политических систем и во время войны предпочли поддержать свои правительства. Впрочем, Владимир Ленин, гражданин Российской империи и лидер «большевиков», пошел своим путем. Его волюнтаристское понимание марксизма, вера в то, что историю можно подтолкнуть в верном направлении, привели к тому, что он счел войну своим звездным часом. Для таких волюнтаристов, как Ленин, уступка в вердикте истории давала марксистам право написать его самостоятельно. Маркс не считал историю определенной заранее, он полагал, что это результат работы отдельных личностей, которые понимают ее принципы. Ленин вещал из страны, по большей части крестьянской, в которой не было — с точки зрения марксизма — экономических предпосылок для революции. И опять же у него была революционная теория для оправдания собственной тяги к революции. Он полагал, что колониальные империи сдали жизнь капиталистической системе в долгосрочный найм, но война между империями приведет к мировой революции. Первой рассыпалась Российская империя, и Ленин сделал решительный шаг.

Страдающие солдаты и обнищавшие крестьяне Российской империи начали бунтовать в начале 1917 года. После того как народные восстания привели к свержению российской монархии в феврале, новые либеральный режим пытался победить в войне с помощью еще одного нападения на врагов — Германскую империю и монархию Габсбургов. Немцы отправили Ленина из швейцарской ссылки в российскую столицу Петроград в апреле того же года, чтобы тот совершил революцию, которая отвлечет Россию от войны. В ноябре с помощью своего харизматичного союзника Льва Троцкого и своих вышколенных большевиков, а также при поддержке народа Ленин совершил переворот. В начале 1918 года новое правительство Ленина подписало мирный договор с Германией, по которому Белоруссия, Украина, Прибалтика и Польша оказались под контролем Германии. Ленин внес свою лепту в то, что Германия выиграла войну на восточном фронте и получили в подарок восточную империю.

Ленин купил мир ценой немецкого колониального правления на западных землях бывшей Российской империи. Но ведь Германская империя скоро падет вместе с остальными деспотичными капиталистическими системами, рассуждали большевики, а Россия и другие революционные страны распространят свой новый строй на Запад, в их земли и дальше. Война, утверждали Ленин и Троцкий, приведет к неотвратимому поражению Германии на западном фронте, и тогда революция рабочих случится в ней самой. Ленин и Троцкий себе и другим марксистам объясняли собственную русскую революцию ожиданием неизбежного пролетарского восстания в промышленных странах Центральной и Западной Европы. В конце 1918 и в 1919 году казалось, что Ленин, возможно, прав. Осенью 1918 года немцы в самом деле были разгромлены французами, британцами и американцами на западном фронте, и им пришлось отступить (не потерпев поражения) из своей новой восточной империи. Немецкие революционеры попытались захватить власть. Большевики подобрали брошенную Украину и Белоруссию.

Распад старой Российской империи и поражения Германской империи создали державный вакуум в Восточной Европе, который большевики, как ни пытались, заполнить не могли. Пока Ленин и Троцкий использовали свою новую Красную Армию в гражданской войне в России и на Украине, пять стран вокруг Балтийского моря (Финляндия, Эстония, Латвия, Литва и Польша) стали независимыми республиками. После таких территориальных потерь большевистская Россия стала менее западной, чем была царская Россия. Из этих новых независимых государств Польша была более густонаселенным, чем остальные четыре, вместе взятые, а стратегически — самым важным из всех. Польша изменила баланс сил в Восточной Европе больше любого другого из новых государств, которые появились в конце войны. Она была слишком мала, чтобы стать крупной державой, но достаточно велика, чтобы создать проблему для любой крупной державы, желающей расширяться. Она отделила Россию от Германии — впервые за более чем сто лет. Польша одним своим существованием создало буфер и для российской, и для германской держав, чем вызвала серьезное возмущение в Москве и Берлине.

Идеологией Польши была ее независимость. Польское государство перестало существовать в конце XVIII века, когда Речь Посполитая была расчленена имперскими соседями и перестала существовать. Польская политика продолжалась и в рамках империи на протяжении XIX века, идея польской нации, как бы то ни было, складывалась постепенно. Провозглашение независимости Польши в ноябре 1918 года стало возможно только потому, что все три расчленившие ее державы (Германская, Габсбургская и Российская империи) исчезли в пучине войны и революции. На этом крутом повороте истории воспользовался ситуацией польский революционер Юзеф Пилсудский. В юности Пилсудский был социалистом, но с годами стал прагматиком, который способен сотрудничать с одной империей в пику другой. Когда все империи развалились, он и его соратники, успев за время войны образовать военные легионы, оказались самой подходящей силой, которая способна объявить об образовании польского государства и защитить его. Главный политический соперник Пилсудского националист Роман Дмовский изложил доводы Польши странам-победителям в Париже. Новая Польша была провозглашена демократической республикой. С одобрения победивших сил Антанты Варшава могла рассчитывать на более или менее добрососедские отношения с Германией на Западе. Но вопрос с восточной границей Польши оставался открытым. Поскольку Антанта никакой войны на восточном фронте не выигрывала, Восточной Европе она своих условий диктовать не могла.

В 1919 и 1920 годах поляки и большевики бились друг с другом за приграничные земли между Польшей и Россией, и эта схватка была решающей для европейского порядка. Красная Армия вошла на Украину и в Белоруссию, когда немцы отступили, но это продвижение не было признано польскими властями. Пилсудский считал эти пограничные земли независимым политическим субъектом, чья история неразрывно связана с историей Польши и чьим лидерам следует взяться за восстановление старой конфедерации в Белоруссии и Литве. Он надеялся, что при поддержке украинских союзников польская армия сможет способствовать созданию украинского государства. Как только большевики взяли Украину под свой контроль в 1919 году, Ленин и Троцкий решили, что принесут свои революционные идеи в Польшу, штыками вдохновив рабочих на исполнение их исторической роли. А после падения Польши немецкие товарищи, поддерживаемые молодой Красной Армией, используют богатые ресурсы Германии, чтобы спасти русскую революцию. Но в августе 1929 года советские войска, направлявшиеся в Берлин, были остановлены польской армией в Варшаве.

Пилсудский отдал приказ о контрнаступлении, которое отбросило Красную Армию назад — в Белоруссию и Украину. В качестве военно-политического руководителя в частях Красной Армии на Украине Сталин оказался в числе побежденных. Его собственные просчеты там помешали нормальной координации большевистских войск, и Пилсудский воспользовался этим преимуществом. Военная победа Польши не означала поражения большевистского строя: польские войска были слишком истощены, чтобы идти на Москву, а польское общество слишком разобщено, чтобы поддержать этот смелый поход. В конце концов территории, населенные белорусами и украинцами, были поделены между большевистской Россией и Польшей. Так Польша стала многонациональным государством. Две трети ее населения составляли поляки, если считать всех носителей польского языка, в оставшуюся треть входили пять миллионов украинцев, три миллиона евреев, миллион белорусов и где-то от полумиллиона до миллиона немцев. Официально Польша была государством «польского народа», но по количеству проживавших в ней евреев она была на первом месте в Европе, по количеству украинцев и белорусов — на втором (после большевистской России). У Польши и ее восточного соседа три самых крупных нацменьшинства были одинаковыми — евреи, украинцы и белорусы.

Поскольку восточные европейские границы были определены на полях сражений Украины, Белоруссии и Польши, победители в Первой мировой войне диктовали свои условия в Центральной и Западной Европе. Пока Польша и большевики сражались на территории, где позже пройдет восточный фронт Второй мировой войны, пораженная Германия пыталась показать свои мирные намерения победителям. Германия объявила себя республикой, чтобы было легче обсуждать условия с французами, британцами и американцами. Большинство немецких социал-демократов оставались верными Германской империи во время войны. И теперь они сочли объявление Германии республикой прогрессивным шагом. Но все эти попытки задобрить не помогли ей. Послевоенное устройство скорее диктовалось, чем предлагалось к обсуждению: в нарушение давней европейской традиции побежденным не позволили занять место за столом мирных переговоров в Париже. И немецкому правительству оставалось только подписать Версальский договор в июне 1919 года, однако не многие немецкие политики чувствовали себя обязанными отстаивать его условия.

Поскольку проект договора был написан победителями, склонными к морализаторству, в нем легко было усмотреть лицемерие. Ведя войну против континентальных империй, силы Антанты объявили себя сторонниками освобождения народов Центральной Европы. Американцы, например, характеризовали свое участие в войне как «крестовый поход» ради национального самоопределения. А французы, которые пострадали больше любой другой державы, желали, чтобы Германия была наказана, а союзники Франции вознаграждены. Версальский договор на самом деле противоречил самому принципу, за который поклялись сражаться в войне силы Антанты, — принципу национального самоопределения. В Версале (как и в Трианоне в июне 1920 года и в Севре в августе 1920 года) народы, которые Антанта считала союзниками (поляки, чехи, румыны), получили больше территорий и, соответственно, большую численность национальных меньшинств в своих границах. Народы, которые сочли врагами (немцы, венгры, болгары), получили меньше территорий и, естественно, более высокий процент представителей этого народа на территории государства.

Польско-большевистская война шла в период между началом дискуссий в Версале и подписанием договора в Севре. Поскольку Европа по-прежнему находилась в состоянии войны на Востоке, когда эти договоры обсуждались и подписывались на Западе, новое послевоенное устройство было несколько эфемерным. Ему угрожали революции со стороны левых, поддержанные или даже осуществленные большевиками. Пока шла польско-большевистская война, немецкие революционеры могли тешить себя надеждой, что Красная Армия спешит к ним на помощь. Новая немецкая республика также казалась уязвимой перед революцией со стороны правых. Немецкие солдаты, вернувшиеся с восточного фронта, где чувствовали себя победителями, не видели причин соглашаться на то, что казалось им унижением их родины, — на новую республику и Версальский договор, который она подписала. Немецкое социал-демократическое правительство, полагая, что альтернативы нет, призвало к себе военные образования правых, чтобы подавить попытки коммунистов поднять восстание.

Победа поляков над Красной Армией в Варшаве в августе 1920 года положила конец надеждам на социалистическую революцию в Европе. Договор между Польшей и большевистской Россией, подписанный в Риге в марте 1921 года, был истинным завершением послевоенного урегулирования. Он установил восточные границы Польши, сделал разделенные Украину и Белоруссию яблоком раздора на ближайшие годы и превратил большевизм из вооруженной революции в государственную идеологию. Советский Союз, образованный в следующем году, по крайней мере был государством с границами, такой же политической единицей, как другие. Конец масштабного вооруженного конфликта стал также концом надежд правого крыла на то, что революция может вызвать контрреволюцию. Тем, кто мечтал уничтожить новую Германскую республику, будь то ультраправые или ультралевые, оставалось только рассчитывать на свои собственные силы. Немецкие социал-демократы продолжали поддерживать республику, а немецкие коммунисты славили советскую модель и выбирали советский путь. Они получали инструкции от Коммунистического интернационала, основанного Лениным в 1919 году. Немецким правым пришлось переосмыслить конец послевоенного порядка как цель одной Германии, которую можно достичь только после того, как сама Германия будет перестроена и переделана.

Перестройка Германии казалась сложнее, чем это было на самом деле. Германия, которую все обвиняли в развязывании войны, утратила не только территории и население, но также и право иметь нормальные вооруженные силы. В начале двадцатых годов она пережила гиперинфляцию и политический хаос. И даже несмотря на это Германия оставалась — по крайней мере, потенциально — самой могущественной страной в Европе. По количеству населения она стояла на втором месте после Советского Союза, а по производственному потенциалу — на первом. На ее территорию во время войны никто не вторгался. Ее возможности расширения были косвенно вплетены в канву мирных договоров. Как только бои в Европе прекратились, немецкое правительство быстро нашло общий язык с Советским Союзом. В конце концов, и Берлин, и Москва хотели изменить европейский порядок за счет Польши. Каждая из двух стран мечтала принимать больше участия в мировой политике. Поэтому именно германское правительство подписало Рапалльский договор с Советским Союзом в 1922 году, восстановив дипломатические отношения, облегчив торговлю и согласившись на тайное военное сотрудничество.

Для многих немцев самоопределение было и наказанием, и надеждой. Около десяти миллионов носителей немецкого языка, бывших подданных Габсбургской монархии, оказались за пределами Германии. Около трех миллионов таких людей жили на северо-западной окраине Чехословакии, прямо на границе Чехословакии и Германии. В Чехословакии немцев было больше, чем словаков. Почти все население Австрии, находившейся между Чехословакией и Германией, говорило по-немецки. Тем не менее, по условиям Сен-Жерменского договора Австрия должна была стать отдельным государством, хотя большая часть его граждан предпочла бы полное воссоединение с Германией. Адольф Гитлер, лидер Немецкой национал-социалистической рабочей партии, основанной в 1920 году, был австрийцем и сторонником «Anschluss» — объединения Австрии и Германии. Такие цели национального единения, какими бы патетическими они ни были, не раскрывают в полной мере всех амбиций Гитлера.

Позднее Гитлер станет канцлером Германии и подпишет с Советским Союзом договор о разделе Польши. Совершив такой шаг, он доведет до крайности идею, которую разделяли многие немцы: границы Польши не являются законными, а ее народ не достоин государственности. Отличало Гитлера от прочих немецких националистов его мнение о том, что должно произойти дальше, после объединения немцев в Германии и подчинения Польши. А именно — искоренение европейских евреев и уничтожение Советского Союза. Попутно Гитлер предлагал дружбу и Польше, и Советскому Союзу и скрывал свои радикальные планы от немцев, пока не стало слишком поздно. Впрочем, катастрофические воззрения наличествовали в национал-социализме с самого начала.

Когда в 1921 году бедствия войны в Восточной Европе, наконец, закончились, Ленину и его революционерам пришлось перегруппироваться и подумать. Поляки отняли у них европейский триумф, и большевикам оставалось только окунуться в революционный омут и построить что-то вроде социалистического государства. Ленин и его соратники считали само собой разумеющимся, что власть должна находиться в их руках; в самом деле, провал европейской революции стал оправданием их невероятного стремления к политической власти. Власть следовало сделать централизованной, чтобы завершить революцию и затем защитить ее от врагов-капиталистов. Они спешно запретили другие политические партии и преследовали политических соперников, называя их реакционерами. Они проиграли на единственных честных выборах, которые провели, поэтому впредь их больше не устраивали. Красная Армия, несмотря на поражение в Польше, была вполне способна победить всех вооруженных противников на территории старой империи. Спецслужба большевиков, которая называлась ЧК, убила тысячи человек во имя укрепления нового Советского государства.

Преуспеть в жестокости было легче, чем установить новый порядок. Марксизм как программа построения многонациональной страны крестьян и кочевников помогал не всегда. Маркс предполагал, что революция сначала случается в промышленно развитом мире: вопросу крестьянства и национальному вопросу он уделял весьма мало внимания. Теперь же крестьян России, Украины и Белоруссии, а также кочевников Центральной Азии предстояло как-то убедить построить социализм для рабочего класса, который жил в крупных русскоговорящих городах. Большевикам надо было преобразовать доиндустриальное общество, доставшееся им в наследство, и построить индустриальное, которое еще не сложилось в ходе истории. Только в этот момент они могли изменить индустриальное общество так, чтобы лучше всех в нем жилось рабочим.

Большевикам сначала следовало проделать всю созидательную работу капитализма, а уж только потом начинать преобразовательную работу социализма. Они решили, что создание промышленности повысит политическую преданность представителей огромного числа народов Советского Союза, которая со временем поможет преодолеть границы национальных различий. Повести за собой и крестьян, и различные народы — цель, поистине грандиозная, и большевики скрыли ее основной подтекст: что они стали врагами собственного народа, и в классовом, и в национальном понимании этого слова. Они считали, что общество, которым они управляют, с исторической точки зрения было покойником, закладкой, которую следует убрать, прежде чем перевернуть страницу.

Чтобы упрочить свою власть после войны и завоевать преданность кадровых работников для грядущей экономической революции, большевикам пришлось пойти на компромиссы. Разумеется, народам, попавшим под их власть, не разрешалось образовывать свое государство, но и забвение им не грозило. Хотя марксисты в целом считали, что привлекательность национализма снизится в ходе модернизации, большевики решили привлечь все народы, или, по крайней мере, их элиты, к своему проекту по индустриализации Советского Союза. Ленин одобрял национальное самоопределение нерусских народов. На деле Советский Союз был федерацией России с соседями. Политика благоприятствования при получении образования и найме на работу должна была способствовать росту доверия и благонадежности нерусских народов. Родившись подданными одного многонационального государства и став во главе другого, большевики оказались тактичными и способными к тонкой аргументации в национальных вопросах. Сами главные революционеры были далеко не русского происхождения. Ленина все считали и считают русским, но в его венах также текла шведская, немецкая, еврейская и калмыцкая кровь. Троцкий был евреем. А Сталин — грузином.

Нации следовало создавать по новой коммунистической мерке. Крестьян нужно было приласкать, пока не удастся их победить. Большевики пошли на компромисс с сельским населением, который по их представлениям был временным. Крестьяне понимали это и боялись последствий. Новый советский режим разрешил крестьянам оставить себе ту землю, которую они отняли у бывших владельцев, и продавать продукты своего труда на рынке. После войны и революции в стране началась нехватка продовольствия. Большевики реквизировали зерно в свою пользу и в пользу тех, кто был им предан. В 1921 и 1922 годах от голода и сопутствующих болезней умерло несколько миллионов человек. Из этой ситуации большевики усвоили, что еда — это тоже оружие. Но как только конфликт закончился и большевики победили, им потребовались надежные запасы продовольствия. Они пообещали народу мир и хлеб. И им предстояло обеспечить и то и другое хотя бы по минимум и на какое-то время.

Ленин проводил политику сдерживания в преддверии экономической революции. Его Советское государство признавало разные народы, хотя марксизм обещал мир без наций. А его советская экономика разрешала рынок, хотя коммунизм обещал коллективную собственность. На момент смерти Ленина в январе 1924 года уже шли горячие споры о том, когда и как эти временные компромиссы должны уступить место второй революции. Именно дискуссия в рамках нового советского порядка определила судьбу советского населения. От Ленина большевикам достался принцип «демократического централизма», перевод марксистской историософии на язык бюрократической реальности. Рабочие представляли прогрессивное течение истории. Вышколенная Коммунистическая партия представляла рабочих. Центральный Комитет представлял партию. Политбюро, немногочисленная группа людей, представляло Центральный Комитет. Общество подчинялось государству, которое контролировалось партией, а ей на деле управляла горстка людей. Споры между членами этой горстки были скорее историческими, чем политическими, а их результаты выдавались как окончательные решения.

Сталинская трактовка ленинского наследия имела решающее значение. Говоря о «социализме в отдельно взятой стране» в 1924 году, Сталин подразумевал, что Советскому Союзу придется построить рай для пролетариев, не ожидая помощи от пролетариев всех стран, которые все никак не объединялись. Хотя коммунисты не могли прийти к единому мнению относительно приоритетов в сельском хозяйстве, все сходилось на том, что советская деревня в скором времени должна будет сама профинансировать свое уничтожение. Но где же взять начальный капитал для болезненного перехода от аграрной к индустриальной экономике? Придется отнимать «излишки» у крестьян, которые можно потом продавать за валюту, столь необходимую для импорта производственного оборудования, а также набивать животы растущему рабочему классу. В 1927 году, когда государственные инвестиции значительно сместились в сторону промышленности, этот спор вошел в критическую стадию.

Дебаты о модернизации стали, прежде всего, дуэлью Троцкого и Сталина. Троцкий был самым образованным из соратников Ленина. Сталина же поставили во главе партийной бюрократии в качестве генерального секретаря Коммунистической партии Советской Союза (большевистской). Пристальное внимание к кадрам и прагматичность Сталина на собраниях комитета помогли ему добраться до вершины. Он не блистал красноречием в теоретических прениях, но знал, как собрать коалицию. В рамках политбюро он сначала вступил в союз с теми, кто выступал за медленный путь экономических перемен, и расправился с теми, кто казался более радикальным. Затем он сам стал более радикальным и уничтожил бывших союзников. К концу 1927 года его бывшие левые противники (Троцкий, Григорий Зиновьев и Лев Каменев) были изгнаны из партии. К концу 1929 года Сталин стал поддерживать политику своих уничтоженных противников и избавился от главного правого союзника Николая Бухарина. Бухарин, как и Зиновьев с Каменевым, остался в Советском Союзе, но лишился былой власти. Тем временем Сталин нашел преданных сторонников в политбюро, в первую очередь Лазаря Кагановича и Вячеслава Молотова. Троцкий из страны уехал.

Каким бы ловким ни был Сталин в определении советской политики, теперь ему пришлось сделать так, чтобы государство сдержало свое обещание. К 1928 году в рамках плана первой пятилетки Сталин предложил изъять сельскохозяйственные земли, заставить крестьян обрабатывать их посменно под надзором государства и считать урожай государственной собственностью. Это была политика «коллективизации». Земля, техника и люди принадлежали одному и тому же колхозу, большому образованию, которое должно (как предполагалось) работать эффективнее. Колхозы собирались вокруг машинно-тракторных станций, которые должны распределять современную технику и на которых будут жить политические агитаторы. Коллективизация позволяла государству контролировать сельскохозяйственную продукцию, таким образом кормя своих рабочих и поддерживая в них доверие к себе, а также экспортировать эту продукцию в другие страны и зарабатывать твердую валюту, которую можно инвестировать в промышленность.

Чтобы убедить всех в том, что коллективизация — неизбежная мера, Сталину пришлось ослабить свободный рынок и заменить его на государственное планирование. В июле 1928 года его соратник Каганович заявил, что крестьяне участвуют в «хлебном бунте», а единственное решение проблемы — реквизировать у них весь урожай. Узнав, что плоды их трудов могут отнять, крестьяне решили не продавать их, а просто спрятать. Так рынок стал еще менее надежным — хотя виновато в этом на самом деле было государство. Сталин, конечно, мог возразить (что он и делал), что рынок вдруг стал фундаментальной проблемой и государство вынуждено взять запасы продовольствия под свой контроль.

Начавшаяся Великая депрессия вроде бы подкрепляла правоту Сталина о ненадежности рынка. В «черный вторник» 29 октября 1929 года рухнул американский фондовый рынок. А 7 ноября 1929 года, в двенадцатую годовщину большевистской революции, Сталин дал описание социалистической альтернативы рынку, которая вскоре возникнет в Советском Союзе благодаря его политике. Он пообещал, что 1930 год будет «годом великих перемен», когда коллективизация принесет спокойствие и процветание. Старая деревня перестанет существовать. Тогда революцию можно будет завершить и в больших городах, где пролетариат возмужает благодаря продовольствию, произведенному усмиренным крестьянством. Эти рабочие образуют первое социалистическое общество в истории человечества и могучее государство, которое сможет защититься от иноземных врагов. Отстаивая идеи модернизации, Сталин попутно закреплял за собой право на власть.

Пока Сталин трудился, Гитлер набирался вдохновения. Пока Сталин занимался индустриализацией и обеспечивал себе место на вершине однопартийного государства, Гитлер строил свою политическую карьеру, отвергая организации и объединения. Большевики унаследовали принцип «обсудить, затем подчиниться», пришедший к ним из времен подпольной работы в Российской империи. У национал-социалистов (нацистов) не было никакой серьезной традиции подчинения и конспиративной работы. Как и большевики, нацисты отрицали демократию, но во имя Лидера, который лучше всех мог выразить волю расы, а не во имя Партии, которая понимает предписания истории. Мировой порядок строился не капиталистами-империалистами, как считали большевики, а скорее евреями-заговорщиками. Проблема современного общества была не в накоплении собственности, которое приводило к господству класса. Проблема была в том, что евреи контролируют и финансовый капитализм, и коммунизм, а заодно и Америку, и Великобританию, и Советский Союз. Коммунизм — это всего лишь еврейская сказочка о невозможном равенстве, придуманная для того, чтобы заполучить наивных европейцев в еврейское рабство. Ответом на бессердечный еврейский капитализм и коммунизм может быть только национальный социализм, то есть справедливость для немцев за счет других народов.

В демократические двадцатые годы нацисты были склонны подчеркивать то, что у них было общего с остальными немцами. Гитлеровские национал-социалисты были похожи на многие другие немецкие партии двадцатых годов в своем резком неприятии Версальского договора. Нацисты были несколько одержимы своей доктриной предначертанности на Востоке: где немецкие солдаты побеждали на полях сражений Первой мировой войны и где Германия правила большой оккупированной территорией, объединившей Польшу, Белоруссию, Украину и Прибалтику в 1918 году. В отличие от европейских соперников, таких как Франция и Великобритания, Германия не была владычицей большой мировой империи. Она отказалась от своих скромных заокеанских владений после поражения в войне. Тем привлекательнее была для нее восточная европейская граница. Советскому Союзу, который воспринимался как незаконный и деспотичный еврейский режим, предстояло пасть. Через Польшу, которая лежит между Германией и ее восточной судьбой, придется перешагнуть по пути. Она не сможет стать препятствием для германской державы: в грядущих войнах за восток ей предстоит стать либо слабым союзником, либо пораженным врагом.

В ноябре 1923 года Гитлер попытался, но не смог начать немецкую национальную революцию в Мюнхене и в итоге оказался ненадолго в тюрьме. Хотя суть национального социализма была придумана им самим, вдохновили его на переворот успехи итальянских фашистов, которыми он восхищался. За год до этого Бенито Муссолини захватил власть в Италии после «марша на Рим», который Гитлер безуспешно пытался повторить в Мюнхене. Итальянские фашисты, как и Гитлер со своими нацистами, говорили о превосходстве национальной воли над безликостью политического компромисса. Муссолини, а вслед за ним и Гитлер, использовал Советский Союз в своей внутренней политике. Восхищаясь строгим порядком Ленина и моделью однопартийного государства, оба использовали угрозу коммунистической революции как аргумент в пользу собственного правления. Хотя эти двое очень отличались друг от друга, они оба представляли новый тип правого европейского политика, который принимает как данность то, что коммунизм — это злейший враг, при этом подражая некоторым аспектам коммунистического строя. Как и Муссолини, Гитлер был выдающимся оратором и единственной властной личностью в своем движении. Ему не составило труда вернуть себе власть в нацистской партии, после того как он вышел из тюрьмы в декабре 1924 года.

Сталин взял власть в свои руки в значительной степени во второй половине двадцатых годов благодаря кадрам, которые назначил и которым доверял. Гитлер получал поддержку благодаря личной харизме и ожидал от соратников и последователей, что те будут разрабатывать курс действий и язык в соответствии с его риторикой и полетом фантазии. Сталин трактовал идею марксизма как необходимость ускорить его продвижение вверх и защитить его курс, но как минимум вплоть до 1933 года он не считал, что волен трактовать марксизм, как ему вздумается. Гитлер же, напротив, воодушевлял других проводить в жизнь его практические идеи. В тюрьме Гитлер написал первый том своего биографического манифеста «Mein Kampf» («Моя борьба»). В нем и в других его произведениях (особенно в так называемой «Второй книге») ясно изложены его планы, но они не были частью канона. Поначалу Сталин опасался того, что его товарищи могут сделать, впоследствии — того, что они могут сказать. Гитлер никогда даже не делал вид, что хотя бы внешне имитирует диалог или логичность.

Гитлер пошел на компромисс с Германской республикой после выхода из тюрьмы. Он попрактиковался в парламентской политике в качестве лидера Национал-социалистической партии, пусть даже и только ради того, чтобы провести пропаганду, распознать врагов и приблизиться к институтам власти. Он старался больше не попадать в тюрьму, хотя нацистские вооруженные формирования участвовали в потасовках с врагами из левого крыла. В 1928 году, когда немецкая экономика уже несколько лет подряд демонстрировала уверенный рост, нацисты занимали всего двенадцать мест в парламенте, получив всего 2,6 процента голосов. Затем случилась Великая депрессия, которая для Гитлера стала еще большим подарком, чем для Сталина. Крах немецкой экономики стал предзнаменованием коммунистической революции. И то и другое помогло Гитлеру прийти к власти. Международный экономический кризис как бы оправдывал радикальные перемены. На горизонте замаячила революция, возглавляемая большой Коммунистической партией Германии, и это породило страх, который Гитлер смог использовать на благо национализма. В сентябре 1930 года нацисты получили 18 процентов голосов и 107 мест. А затем победили на выборах в июле 1932 году, получив ни много ни мало 37 процентов голосов.

К 1932 году немецкие парламентские выборы стали скорее демонстрацией народной поддержки, а не прямой дорогой к власти, поскольку демократия в Германии существовала формально. За последние два года главы правительства (канцлеры) убедили президента подписать указы, которые имели силу закона. В 1932 году парламент (рейхстаг) созывался всего тринадцать раз. В январе 1933 года Гитлер был назначен канцлером не без помощи консерваторов и националистов, которые полагали, что смогут использовать его, чтобы не пустить большое левое крыло Германии во власть. Но неожиданно для них Гитлер объявил досрочные выборы и воспользовался своим положением, чтобы обеспечить своей партии превосходство в немецком обществе. Когда 5 марта 1933 года объявили результаты, оказалось, что нацисты победили социал-демократов и коммунистов с колоссальным отрывом: 43,9 процента голосов и 288 из 647 мест в рейхстаге.

Весной 1933 года Гитлер переделывал немецкую политическую систему — в то же время, когда Сталин укреплял свою личную власть в Советском Союзе.

***

В 1933 году советское и нацистское правительства объединяла способность делать вид, что они могут отреагировать на мировой экономический крах. Оба изображали бурную деятельность, в то время как либеральная демократия казалась неспособной спасти людей от нищеты. Большинство правительств Европы, включая немецкое правительство до 1933 года, считали, что в их распоряжении недостаточно средств для решения экономических проблем. Преобладало мнение о том, что бюджет следует сбалансировать и затянуть пояса потуже. Казалось, что Великая депрессия поставила под сомнение политическую реакцию на окончание Первой мировой войны: свободный рынок, парламенты, национальные государства. Рынок стал причиной катастрофы, парламентам нечего было на это ответить, а у национальных государств вроде бы не было механизмов для защиты своих граждан от обнищания.

И у нацистов, и у советов была наготове своя убедительная версия того, кто виноват в Великой депрессии (евреи-капиталисты или просто капиталисты), и самобытные радикальные подходы в политэкономии. И нацисты, и советы не только отвергали законные политические формы послевоенного порядка, но также ставили под вопрос его экономический и социальный фундамент. Они оглядывались назад на экономические и социальные корни послевоенной Европы, переосмысливали жизни и роли мужчин и женщин, которые обрабатывали землю. Во многих странах Европы тридцатых годов крестьяне еще составляли большинство, а сельскохозяйственные земли были драгоценным природным ресурсом, который подпитывал экономику, по-прежнему управляемую животными и людьми. Калории считали так же, как сейчас, но по другой причине: те, кто вел экономическое планирование, должны были сделать так, чтобы население было сыто, здорово и работоспособно.

У большинства стран Европы не было шансов на социальные изменения, а стало быть, не было и способности противостоять нацистам и советам или соперничать с ними. В двадцатых годах Польша и другие новые государства Восточной Европы попытались провести земельную реформу, но им не хватило на нее сил. Землевладельцы смогли убедить власти, чтобы им оставили их собственность, банки скупились на кредиты крестьянам. Конец демократии в странах этого региона (за исключением Чехословакии) поначалу не принес ощутимых изменений в экономической сфере. Авторитарные режимы в Польше, Венгрии и Румынии испытывали меньше сомнений относительно арестов своих оппонентов и лучше умели красиво говорить о нации. Но во время Великой депрессии ни у кого не было действенных решений в вопросах экономической политики.

В 1933 году советская и нацистская альтернативы демократии зиждились на отрицании простой земельной реформы, которую теперь считали не оправдавшей себя банальностью демократических стран-неудачниц. Гитлер и Сталин — несмотря на все их многочисленные различия — предполагали, что одна из причин проблемы кроется в сельскохозяйственном секторе. А решение этой проблемы — серьезное вмешательство государства. Если государство сможет запустить радикальные экономические преобразования, это послужит поддержкой новому типу политической системы. Сталинский подход, обнародованный в 1928 году в плане пятилетки, сводился к коллективизации. Советские лидеры позволили крестьянам неплохо жить в двадцатые годы, но отняли у них землю в начале тридцатых, чтобы создать колхозы, где крестьяне должны были работать на государство.

Гитлер ответил на крестьянский вопрос не менее изобретательно и не менее завуалировано. До прихода Гитлера к власти в 1933 году и даже несколько лет спустя казалось, что он печется превыше всего о немецком рабочем классе и собирается бороться с недостатком продовольствия внутри страны с помощью импорта. Политика быстрого (и противозаконного) перевооружения привела к тому, что безработные мужчины попали в казармы и на военные заводы. Через несколько месяцев после прихода Гитлера к власти заработал план строительства общественных сооружений. Оказалось, что нацисты намерены делать меньше для немецких земледельцев, чем говорили. Хотя Нацистская партия обещала перераспределение земли от богатых к бедным, этот традиционный вариант земельной реформы под шумок убрали в долгий ящик, как только Гитлер стал канцлером. Его заботили международные соглашения, а не аграрная политика и перераспределение земель. Он мечтал подписать торговые договоры на особых условиях с европейскими соседями, чтобы по сути обменивать немецкие промышленные товары на продовольствие. Сельскохозяйственная политика Гитлера в тридцатые годы напоминала аналогичную политику Ленина в двадцатые: это была политическая подготовка к идеологии коренных экономических перемен. И национал-социализм, и советский социализм кормили крестьян сказками о земельной реформе, но на будущее строили гораздо более радикальные планы.

Подлинная аграрная политика нацистов состояла в создании империи на восточных границах. Сельскохозяйственные проблемы Германии решались бы не на ее территории, а за ее пределами: на плодородных землях польских и советских крестьян, которые умрут от голода, ассимилируются, будут депортированы или обращены в рабство. Вместо того чтобы импортировать зерно с востока, Германия хотела экспортировать на восток своих фермеров. Им предстояло колонизировать Польшу и западную часть Советского Союза. Гитлер, хотя и говорил в основном о необходимости увеличить «жизненное пространство», никогда не объяснял немецким фермерам, что многим из них придется переезжать на восток. Так же и большевики не стремились донести до советских крестьян, что им надлежит сдать свою собственность государству. В ходе коллективизации в начале тридцатых годов Сталин воспринимал свою кампанию против собственного крестьянства как «войну» за хлеб. Гитлер рассчитывал на победу в грядущей войне, чтобы накормить Германию. Советская программа строилась во имя общечеловеческих принципов. Планы нацистов завоевать Восточную Европу должны были послужить расе господ.

Гитлер и Сталин пришли к власти в Берлине и Москве, но их взгляд на изменения касался, прежде всего, территорий, лежавших между этими столицами. Их утопичные стремления взять все под свой контроль схлестнулись на Украине. Гитлер помнил краткую колонизацию 1918 года, когда немцы смогли запустить руки в украинскую житницу. Сталин, который внес свой вклад в революцию, служа на Украине вскоре после этого, воспринимал эти земли примерно так же. Ее сельскохозяйственные угодья и крестьян следовало использовать на благо современного индустриального государства. Гитлер считал коллективизацию фатальной ошибкой и представлял ее в качестве доказательства общего провала советского коммунизма как такового. Но он не сомневался в том, что немцы смогут превратить Украину в сказочный край с молочными реками и кисельными берегами.

И для Гитлера, и для Сталина Украина была не просто источником продовольствия. Она была местом, которое позволит им нарушить правила традиционной экономики, спасти свои страны от бедности и изоляции и переделать весь континент по своему усмотрению. Их проекты и их власть зависели целиком и полностью от того, контролируют ли они плодородные земли Украины и миллионы ее крестьян. В 1933 году украинцы умирали миллионами из-за самого крупного в истории человечества голода, спровоцированного приказом власти. И это было началом особенной главы в истории Украины, а не ее концом. В 1941 году Гитлер отнимет Украину у Сталина и попытается воплотить в жизнь собственный план колонизации, начав с расстрела евреев и лишения пищи советских военнопленных. Сталинцы колонизировали собственную страну, нацисты оккупировали Советскую Украину: а жители Украины все страдали и страдали. В те годы, когда Сталин и Гитлер были у власти, на Украине погибло больше людей, чем в любом другой регионе «кровавых земель», в Европе и даже во всем мире.

Реплика редактора: «Кровавые земли» — выражение, по смыслу противоположное «выжженной земле». На выжженной земле, уничтоженной бомбардировками, не осталось живых людей, только сама эта земля свидетельствует в суде о совершенном преступлении. А кровавые земли помнят ушедших, пока о них помнят живые. Эта память живых, страшная, невыносимая — мотив книги Снайдера. В книге Снайдера ничего нет о танковых атаках, но много говорится о тех границах, которые отделяли геноцид от мнимо благополучной жизни. Оцепленный во время коллективизации голодающий район мог быть недалеко от города, в котором вроде бы жизнь шла своим чередом, — но в воздухе чувствовалось, что жизнь изменилась навсегда. Словами А.А. Ахматовой, «Как вышедшие из тюрьмы, Мы что-то знаем друг о друге Ужасное. Мы в адском круге». Сталинизм нельзя понимать ни как отход от прямого пути, ни как историческую неизбежность. Оба эти понимания описывали бы сталинизм как тактику выжженной земли, тогда как неслучайность сталинизма — именно в том, что это кровавая земля закономерности и целесообразности, возведенной в культ. Если Ханна Арендт описала банальность зла, то Снайдер попытался описать недальновидность зла, возомнившего себя закономерным, зла, ослепленного собой. — А. Марков.

Источник: Snyder T. Bloodlands: Europe between Hitler and Stalin. N.Y.: Basic Books, 2010.

Примечания

↑1. «Эскадроны смерти» (здесь и далее прим. переводчика).
↑2. «План голода».