Ожог родного очага

Социум №8, 1991. С. 40-49

Интервью политолога Глеба Павловского с историософом Михаилом Гефтером.

Дом Евразия

— Я бы хотел задать вам сразу вопрос, важный для каждого в нашей стране, которая, мучительно ища сегодня свое лицо, отступает перед ликами, являющимися из ее недр. Вопрос таков: кто мы?

— Уже в наименовании нашем какая-то странность. «Советский народ», «советские люди». Что это, национальность или верноподданство? Будучи французом, вы можете быть коммунистом, монархистом или католиком, кем угодно; Франция может переменить строй, но останется Францией. Мы «советские» и оттого обязаны ими оставаться? Мы все навечно приписаны к этому идеологическому этнониму?

Тут налицо капитальное затруднение. Самое имя наше как бы запрещает смену состояний, исключает выбор, лишает нас той жизненной суверенности, которая достигает основных вопросов человеческого бытия.

Каков же выход? Перередактировать имя? Просто вернуться к прежним именам? Но в рамках нынешней общности «просто» не получится. За лингвистической препоной — история, какую в окошко не выбросишь. Ее нельзя отменить, ее доступно лишь превозмочь. А это вряд ли удастся, если от единства не перейти к совместности. Стать тем, что скрыто пока в конвульсиях высвобождения из принудительной связи: не единым сообществом стран и цивилизаций.

— У нас из поля зрения ушла сталинская борьба с многоцивилизационной Россией — не только с крестьянством.

Замечено — каков кто сам, таков и Бог его… Эти, по темноте своей, стали орудием Антихриста. Ломать — не строить верой или традицией, а с тем симбиозом российских земель, упраздненным еще до коллективизации, в ходе так называемой «административно- территориальной реформы» 1923-1929гг. Была Россия земель и земств, местных учреждений, краев — и краеведческих обществ, волостей — и волостных властей, наиболее приближенных к человеку и к его быту. Все было стерто с карты, как ластиком. И поразительно, что сегодня мы как бы принимаем сталинскую картину страны за основу, принимаем за данность этот унифицированно-безличный массив.

— Сталинская система — это паровой каток, сильнейшая из унификаций нашего столетия. Человек, находясь внутри этой системы, присоединен к власти, так или иначе соучастен в ней, и вместе с тем чего-то в любом случае лишен, а может быть немедленно лишен и всего сразу. Эта система распоряжения судьбами выравнивает все местные обстоятельства и условия. Ради этого она упразднила, сровняла с землей три России: старую, многоземельную, естественную; рухнувшую имперскую и новую, многоукладную, фрагментарную «нэповскую Россию». Результатом, однако, стала наша мировая держава — такая, какой до войны вообще не было. И теперь, в сущности, речь идет о том, чтобы вернуть на первый план развитие, соподчинив ему все практические цели, все инструменты, всю инфраструктуру могущества. Нам надо стать мировой державой внутри себя.

Престарелый английский политик Каллагэн заметил в наш адрес: если вы не собираетесь пройти фазу ухудшения положения, сопровождаемого всем, что «полагается» при ухудшениях, — вам не стоит делать капиталовложения в перестройку! А мы из каждой следующей кризисной ситуации выходим все хуже: сказывается отсутствие солидарно вырабатываемых механизмов разрешения кризисных ситуаций.

Сейчас совпали во времени явления: агония сталинского массива и кризис самой перестройки.

Нам предстоит пережить время, когда, выходя из-под власти сталинской унификации и всего, что с нею связано, мы должны будем пережить времена внутренних трудностей, раздоров, появления импровизированных лидеров, неумных или совсем дурных страстей, но мы должны найти демократический способ преодоления этих трудностей.

Итогом может быть либо катастрофа, либо выход на действительный источник развития. Но он беспрецедентен. Есть чужие опыты удач и поражений, но нет рецепта! Загоняя же свое новое (кооперативную экономику, полугосударственные структуры, трудовые сообщества) в Подновленный социум власти, мы лишь приближаем конец. Ибо перестановка «мест» в нашем случае не только не меняет суммы, но убавляет и извращает ее. Следствие — еще более злокачественное — показуха и безъязыкий мозг.

Сегодня мы неожиданно близки к тому, что было в голове Ленина незадолго до смерти — «опасно» близки к тому, над чем он тщетно бился. Он чувствовал, что проблема Союза Республик — не отдельная проблема, а ключевая, вбирающая в себя и экономические, и социальные, и политические несовпадения и отталкивания. Вот что сегодня страшными толчками выходит наружу. А все радикальные и мыслящие люди ищут одно-единственное решение для всех в стране! Задача же состоит в том, чтобы найти модель интегрального развития, которая бы была ориентирована на различия — различия цивилизаций, отношение к труду и собственности на местах, не говоря уж о климатах, ресурсах и т.п.

Может быть, мы подошли к тому, что диахрония исторического прошлого России сейчас развертывается в синхронию? Многое становится одновременным для нас: реформа Александра, Петр и даже Смута! По мере продвижения, если это продвижение будет, генезис его неминуемо уйдет в глубь времен, основание его станет причудливо расширяться…

— Россия — страна, не причастная Западу и не могущая отвлечься от него, вечно обращенная к Западу своими идеалами, мечтами, страхами… С середины нашего тысячелетия и доныне мы ощущаем себя Европой — и оспариваем все европейское. Правда, сегодня мы спорим с Западом все неуверенней.

— Да, русский образ Мира тревожен. Россия с самого начала формируется как продукт мирового исторического процесса, обобщенного европейским Западом. Империи колониального типа складывались совершенно иначе, чем Россия: метрополии и отдаленные от них колонии. Тут же царство-империя представляло собой сплошную территорию, в которой старые образы жизни и этносы перемежались с массовой русской колонизацией. Иногда эту колонизацию стимулировала центральная власть, часто власть сама шла по ее следам…

Что здесь оригинального? Россия — Европа плюс Азия. Это и так, и не вполне так. Можно представить себе Россию Азией, которая отграничила и тем самым сформировала окончательно Европу. Тогда мы — Азия, которая участвовала в оформлении, утверждении Европы. Но также можно сказать, что Россия —это та же Европа, которая навсегда вошла в самое тело Азии и, утвердившись, оказывает определенное воздействие на течение всех процессов здесь. Если угодно, Россия — первый полигон Мира, и эта наша уникальность, которая составляет сейчас скорее минусовую, затрудняющую и опасную сторону нашего существования, может стать огромным нашим вкладом в нахождение общей картины Мира, который будет состоять из миров. Мира миров. Теперь мы достигли критической точки, когда люди выяснили, что они могут стать человечеством непосредственно в одной только роли — роли взаимных уничтожителей. Сейчас просто необходимо искать выход из нее.

Невозможно строить это новое целое, исходя из предположения, что жизнь человеческая будет строиться совершенно одинаковым образом везде и всюду. И если мы останемся жить, мы в России — СССР будем представлять из себя разные цивилизации, в сложных отношениях друг с другом — новое целое. Тогда и проблема демократизации приобретает уже иной характер: приведение конституционного устройства в соответствие с выявившейся проблематикой.

Колесо экстремальности

— Бытует суждение, что русские — это люди, которые по привычке плохо живут, компенсируя неумение устроить собственную жизнь причастностью к власти. Это суждение есть как бы парадигма современного недоверия к русским; оно — отражение «антимосковских» настроений.

— Что ж, если брать анкетные данные верхушки аппарата, все так. Но вопрос в следующем: действительно ли эти люди выступают в качестве русских, распоряжаясь людьми и обладая властью над судьбами людей — той властью, которой согласно духу русской культуры вообще не должно быть! Которой и отличается социум власти от государства: государство распоряжается аспектами жизнедеятельности человека в меру отпущенных ему прав, но ему не предоставлена власть над судьбами.

Итак: есть ли это специфически русская ситуация? Я бы это подверг сомнению. Это российский механизм застревания экстремальных ситуаций. Говоря языком историософии (и, прошу прощения, несколько велеречиво), это заданный генезисом России конфликт пространства со временем.

В России были заведены европейские часы, но они не могут идти равномерно на таком пространстве — не просто в силу его величины, но и в силу его многоликости, несводимости к общему знаменателю. Россия множественна, но, вымеренная властью, одномасштабна. Это тот же, по сути, конфликт, что между европейской цивилизацией с ее масштабом и Миром вообще.

Либо пространство подавляет время и образуется какая-то аритмия, подобно Смуте, либо время взрывает пространство, и тогда целые эпохи валятся в пропасть, бесследно, одна за одной…

Существует повторяющийся российский феномен, когда распоряжение человеческими судьбами в чрезвычайных условиях задерживается на целую эпоху, утверждается и институциализируется — так что оно «легально» продлевает застрявшую экстремальность. В такие эпохи происходит массовое вовлечение людей коренной национальности в распорядительство чужими судьбами. Но эти эпохи как раз и представляют собой низшие точки падения русскости — и власти, и народной жизни вообще в той мере, в какой она поглощается распорядительством.

Люди, именующие себя русскими, на самом деле разного происхождения, смешанного — «русские татары», «русские эстонцы», «русские евреи». В результате образовалась русскоязычная культура, но выступающая не как культура русских. Переведя на свой язык европейскую проблематику, она приняла форму систематического диалога с властью, настаивая на своем равноправном сотрудничестве: вам — тела, нам — души! Но власть в России тоже притязает на души. Именно поэтому русская культура влезла со всеми потрохами в проблематику власти. И потому ни одна культура мира не имеет такого мартиролога, как русская. Убийства, самоубийства, ранний творческий износ, старение, исковерканные жизни, гибели, гибели во всех смыслах…

Власть, обращенная ко всем, кто понимает русскую речь, обращается с ними как со своими подданными. Эта власть — смертный враг, но также и сподвижник культуры, притязающей на души и тщащейся освободить их средствами и в пределах власти. И все это завязалось на русскость, делая ее заложницей мучительного колеса повторений. Чем выше вовлеченность в экстремальные ситуации, тем убывающе меньше «русскости» в государстве и в человеке. В то же время реально, по ту сторону власти, Россия атомизирована и фактически разделена на свои протоцивилизации, больше увязанные со своими межнациональными средами, чем с такими же русскими в других местах страны: где — вологодско-архангельско-мурманский Север, где — казачий Юг… Как их ни вытаптывали, сибиряки остались сибиряками, донцы остались донцами. Русскоязычная культура — космополитична. Поле пересечения — поле власти. Выход из круга состоит в том, чтобы вывести русскую культуру за пределы этого поля! Путь двояк: изменение природы властвования и возрождение собственной русской локализации. Вместо «местной специфики» и аппаратно-территориальных мафий — цивилизации и протоцивилизации России.

Русские — суперэтнос, который, сжимаемый со всех сторон, уже не может превратиться в этнос или нацию в обычном смысле этого слова. В чем решение проблемы? В том, чтобы у русских не было бы проблем, которые не были бы проблемами других. У них не должно быть проблем — «своих», в узком, только национальном смысле. Они не могут уйти в себя в качестве национальной общины. Следовательно, они должны сделать проблемы союзных народов своими национальными проблемами. И тогда у тех не будет повода решать что-либо, отделяясь от русских! Но, если мы захотим решать через власть, и лишь через власть, то взорвем мир.

Страна стран

— Вам не кажется, что тяжба о национальных притязаниях — подчас не разрешимых при любом политическом строе — отвлекает нас от насущных экономических реформ? Не накормить ли сперва людей?

— Экономика у нас почти тождественна государству, и эта сторона дела доведена до такой степени, когда никакой политики, в сущности, уже нет. Даже нэп имел дело с миллионами независимых товаропроизводителей. Где у нас нечто аналогичное?

Ядром альтернативы — что превратить и во что? — я считаю принципиальный отказ от мысли о возможности какого-то одного решения. Мы должны осознать, что составляем не страну, а целый мир в Мире, и должны устроиться в качестве такового. А все наши теории и политическое самосознание основаны на унитарной модели. Особенно опасно, когда они накладываются на РСФСР —огромное, необозримое пространство, которое фактически никаким суверенитетом не пользуется, отличаясь в этом даже от Армении и Литвы. Все понимают, что правительство России — это полуфикция, потому что основные вопросы жизни решаются центральным правительством, а на долю «Российской республики» остаются какие-то мелочи, сводящиеся к переписыванию всего на свои бланки.

И это не остается без последствий для всех в СССР! Наличие такого огромного и абсолютно несуверенного, водимого на помочах из Центра колосса накладывает печать на отношение Центра ко всем республикам! Это наша модель десуверенизации самих себя..

— Но существует набор форм национальной суверенности, например, автономии.

— Ни один уровень автономии не делает людей хозяевами своих ресурсов и своего продукта. Необходим один уровень: суверенитет любого народа СССР.

— Но тогда речь пойдет о расширении участников Союзного договора?

— И о некотором выравнивании их по величине. Пока есть громада РСФСР, способ управления ею определяет способ отношения ко всем составным частям СССР. Это совершенно неизбежно. Думаю, что, предлагая «Союз Советских Республик Европы и Азии», Ленин имел в виду не разрастание состава, а новизну суверенитета — республик и континентов. Он искал Мир внутри России — эволюционное, «цивилизаторское» продолжение несбывшейся мировой революции. Фанатичный сторонник права наций на самоопределение, он повторял, что это пустой звук, пока речь не идет о праве на отделение и выход. Перед самой смертью только вдруг понял: какое там право наций на отделение! В русле мировой революции отделение было еще реальностью, но теперь, когда все замкнулось в пространстве России, а власть над ним ушла из его рук?.. И вдруг идея — все объединяются на равных началах, независимо от своей величины, на принципе возобновляемого Союзного договора. Все!

— Теперь мы можем только гадать: нашел ли бы он политический эквивалент новому облику Мира, России?..

—Я не предрешаю вопроса о контурах, размерах, названиях. Будут ли это Западно- и Восточносибирские республики либо Дальневосточный, Урало-Волжский регионы? Я не предрекаю и радикальных шагов «вертикальной» интеграции: например, преобразование Совета Национальностей в Совет Республик и Земель (регионов) с расширением постоянных полномочий последнего. Тут, убежден, ключ к решению и «русского вопроса», который нельзя больше стыдливо игнорировать. Именно русские в роли функционеров сталинской нивелировки в наибольшей степени теряли распоряжение собой; это игнорирование подчеркнуто «поглощением» столицей Союза собственной столицы Великороссии… Русский национальный вопрос способен решаться именно тем, что районы с преобладанием русского населения становятся — как и другие — интегратами, странами, очагами распоряжения основными условиями человеческого существования. Не подданные, а хозяева своей земли!

— А что делать Центру?

— Власть освобождается! Давайте поймем наконец, что мы — не страна. Мы могли быть империей. Мы могли быть центром мировой революции. Но мы не можем быть «просто» страной в национальных границах. Мы можем стать миром в Мире — либо, в очередной раз, жертвой. Жертвой Мира, жертвой самих себя.

— Вы верите в повторение прошлого?

Нарастающий процесс суверенизации совершенно не сопровождается поисками и развитием нового интегрирующего начала. И в этот зазор может ворваться насилие с той или с другой стороны.

Именно потому, что суверенизация сегодня практически не затрагивает русских, она принимает болезненно антирусский оттенок!

В качестве соучастников этого процесса русские не были бы объектом нынешней бессмысленной неприязни. Ибо человек у власти нуждается в национальности лишь до утверждения у власти.

Агония сталинской системы ведет к тому, что агентами ее вырождения становятся настолько мелкие люди, что их претензия распоряжаться судьбами делает ситуацию особенно невыносимой: гришины, романовы делают ситуацию безнадежно скучной, тоскливой.. И попытка Центра свести процесс к общему знаменателю может одним ударом все опрокинуть в прошлое.

Надо конституционно реорганизоваться. Надо ввести понятие мирового суверенитета внутри страны, суверенитета в международном смысле без выхода за пределы. Решить эту задачу, не разрушая государственных границ, на основе нового Союзного договора.

***

Если брать создание государства из нынешнего социума власти, то наиболее заинтересованным народом мне представляется именно русский. Именно в качестве строителя государства — первого нормального государства в нашей истории — русский народ может вернуть моральное лидерство, во всяком случае сделать больше любого отдельно взятого народа СССР.

И здесь надо ясно подчеркнуть разницу между децентрализацией и суверенизацией СССР. Децентрализация сохраняет в принципе систему, которая становится более гибкой, функционально локализованной, приспособляемой… Суверенизация — это множественная интеграция, предполагающая выход из агонии в другое состояние. Болезненный выход, но полный. Только врожденное разнообразие, возникновение протоцивилизаций русскими россиянами, строя равноправное сообщество народов одной шестой части Мира еще не имеющих имени, еще ищущих себя и свое место в Мире миров. Другого выхода нет. Сегодня мы еще должны реализоваться.

Из книги «Ожог родного очага», М., Прогресс, 1990