Оскорбление чувств: границы политического смысла

Алексей Миноровский. Оскорбление как феномен современного политического процесса

Диканьковский кузнец Вакула так знатно намалевал черта на стенах местной церкви, что черт страшно рассердился и поклялся кузнецу мстить. Что из этой мести получилось, мы все прекрасно знаем благодаря пасечнику Рудому Паньку, под маской которого немного бесхитростно спрятался Гоголь, большой мастак высмеять все недостойное и уродливое. Кузнец слетал при помощи все той же разгневанной, но в которой раз униженной нечистой силы в Петербург, привез царицыны черевички и женился на красавице Оксане. Да вот беда ― Оксана, перед тем как выйти замуж за Вакулу, знатно над ним, кузнецом, тоже поиздевалась. Собственно, и сам вызов на брачный поединок ― «достанешь черевички ― выйду за тебя замуж» ― ничем другим, кроме оскорбления, по сути, не является. Но мы и тут не обижаемся, а следим за судьбами героев с нескрываемым удовольствием и интересом.

Так в чем же дело? Почему мы в одном случае негодуем, называя оскорбляющего хамом и вообще недостойным нашего общения человеком, а в другом гордимся героем и весело смеемся над его проделками?

Такова природа борьбы со злом. Чтобы победить зло, его надо высмеять. Тогда оно теряет свою силу. Над бедным чертом насмехались во все времена все народы, у которых зло имеет персонифицированный характер.

Природа метафоры вообще такова, что, обыгрывая противоречие между формой и содержанием, практически все в определенном контексте позволяет превратить в оскорбление. Оскорбление ― как часть борьбы за превосходство.

И если взглянуть, кому в истории мировой литературы больше досталось ― положительным персонажам от плохих или наоборот ― то с уверенностью можно сказать, что «плохим» есть на что жаловаться. Над ними издевались, их высмеивали, их выставляли ну совсем в неприличном виде. И еще не раз им достанется на орехи ― такова природа смешного, таковы инструменты словесного искусства.

Словесность выработала целую систему жанров, так или иначе построенных на оскорблении: анекдот, сатира, комедия, басня и так далее. Не отстает и графическое искусство ― есть и шаржи, и карикатуры. Метод пародии вообще очень интересен с точки зрения реализации в различных видах искусств. И в его основе так же лежит одна из форм оскорбления: например, гиперболизация. Всюду, где встречается преувеличенное авторское эго, муза пародии готова в любой момент направить свой боевой отряд эстетического реагирования: будь то поэзия, живопись или музыкальные жанры.

Итак, оскорбление есть уничтожение зла. Его десакрализация, умышленное изнеможение противника путем осмеяния, придания наиболее сильным его сторонам вид откровенной немощи.

В таком контексте оскорбление становится рядовым явлением политической жизни, ее непременным атрибутом, поскольку суть политики ― борьба, конкуренция, сражение за власть. Речь только о форме, о пределе допустимого.

Когда в древности сходились два войска, сначала происходила словесная дуэль. Происходит она и сейчас: «Курить давай? ― Я не курю. ― Я не спрашиваю, куришь ли ты. Я говорю, курить давай?!»

Когда в поединке сходятся представители разных культур, разных социальных слоев, то каждый из них говорит в меру своей испорченности, с одной стороны, а с другой ― в меру своего таланта превратить метафору в оскорбление. Кому сейчас обиднее: сторонникам действующей власти или оппозиции, которая в своем искрометном проявлении даже обрела новое название ― «креативный класс»? Не стоит забывать, что сутью этого креатива стало все тоже оскорбление. Каким только ни рисовали Путина, даже прозвище придумали ― ботокс. Разве это не обидно? Разве это не оскорбительно? Но когда в ответ называют белые ленточки символом презервативов ― это тоже является оскорблением. На том уровне эстетики, который понятен тем, кто с другой стороны.

Но кто будет судьей в этом споре? Кто может определить грань, где заканчивается дозволительное и где начинается вероломство? Для этого должны быть общие представления о морали, об этике общественной дискуссии. Но их нет. Пока нет. Но имеют ли они вообще возможность появиться в таком радикализированном обществе, каким является Россия 2012 года?

Ирина Дуденкова. Оскорбленный и оскорбитель не молчат…

Вследствие желания подучить матчасть по теме круглого стола, я наткнулась на монографию Джерома Неу «Палки и камни. Философия оскорблений» [1], выпущенную в издательстве Оксфордского университета и вызвавшую резонанс несколько лет назад. В ней, как мне показалось, предложена довольно точная рубрикация темы оскорбления, состоящая из трех пунктов: природа оскорбления, роль оскорблений в социальной жизни, поскольку в оскорбления вовлекаются как минимум двое, правовая регуляция отношения, которое квалифицируется как оскорбительное. Постараюсь высказаться по каждой из этих рубрик, чтобы обосновать, почему я считаю, что хотя действия феминистской панк-группы являются откровенным кощунством и провокацией, она не должна подвергаться преследованию.

Дело в том, что существует большая разница между двумя состояниями: быть оскорбленным и чувствовать себя оскорбленным. Вопрос в том, можно ли разработать более или менее объективные стандарты или нормы сензитивности: как быть в той ситуации, когда некто хочет быть оскорбленным, его оскорбляет само существование другого. Например, критическая философия, либеральный дискурс в целом проводит свои атаки с заведомо жертвенных ущемленных позиций. Это мазохистская сензитивность довольно интересно исследовалась и продолжает исследоваться в современной философии; но ничего не меняется просто потому, что такова структура критического аргумента.

Следствием такой гиперчувствительности и уязвимости социальной критики является трансформация публичной сферы, подвижность границы между публичным и частным для художника и религиозного человека (за неимением лучшего, будем использовать понятие исповедника). Для художника допустима и даже необходима экспансия частного за счет публичного, любое частное высказывание устремляется к тому, чтобы приобрести публичный статус (достаточно открыть «Критику способности суждения» Канта). Иначе говоря, для исповедника его частное пространство устремляется к нулю, сжимается в точку за счет захвата публичным полем; и, как ни странно, медиа только способствуют этому. Особенно это касается христиан, которые оказались буквально заложниками ложно понятого принципа «истина сделает вас свободными». То есть выражение оскорбленных чувств исповедника — абсолютно частная проблема, тогда как оскорбленные чувства художника — серьезная общественная проблема, таков расклад сил.

Но не только поэтому нельзя было допускать преследования панк-группы. Сам перевод действий, которые на языке церковного права называются богохульством или кощунством, на язык естественного светского права, за который ратуют представители этики дискурса, например Хабермас, оказывается ущербным и редуцирующим, оскорбительным (почему не наоборот?). Но самая главная причина уклонения от преследования хулителей выражается двумя высказываниями, которые должны приниматься одновременно: «Бог поругаем не бывает» и «Блажени есте, егда возненавидят вас и изженут, и рекут всяк зол глагол на вы лжуще меня ради». Не там христиане должны искать защиты и утешения, где они собираются его искать, не там.

Примечания

↑1. Neu J. Sticks and Stones: The Philosophy of Insults. N.Y.: Oxford U.P., 2008.