Заговор опоздавших. Что дальше?

За считанные часы мы все в нашей Евразии — и немногочисленные, как ни считай, непосредственные участники августовских событий, и миллионы людей, волею рождения и жизни вовлеченные в них, сделали невероятный, непредсказуемый шаг.

От самого края пропасти — в Неведомое.

Подумать только, что десяток персонажей, убогость мысленно-речевого аппарата которых сопоставима лишь с их укорененной бессовестностью, оказались способными задать такую скорость процессам, какие при иных обстоятельствах весьма возможно растянулись бы на куда большее время, измучив всех полумерами, уже ставшими хрестоматийными, а также закулисными сделками, камуфлируемыми под компромисс. Теперь и скептик скажет, что процессы эти все равно пробились бы в главное русло жизни. И потому заговор опоздавших был обречен еще до того, как наши отечественные аббревиатуры обогатились звукосочетанием «ГКЧП». Я сам так думал, имея ввиду прежде всего судьбу планетарного тела, именуемого СССР, немыслимость и противоестественность сохранения его и в первозданном и даже в «обновленном» виде. Теперь я полагаю, что в моих давних размышлениях скрывалась ошибка.

Вероятно, я недоучитывал внезапность пробуждения вулкана. Впрочем, даже тот, кто был точнее в определении сроков, обладает ли он способностью прервать извержение? Самое большее, что можно сделать сейчас, — уберечь от лавы и шлаков обыкновенного человека, желающего жить обычной жизнью. Но сие, если и доступно, то только способами необыкновенными, питаемыми мыслью, которой дано превозмочь любые каноны, не исключая притязающих на сверхмодерн.

Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить, что событие, которое сегодня называют путчем, имеет своей начальной датой не четыре часа утра 19-го августа. В его прологе и десятилетия, и месяцы. Если это путч, то особенный: направленный не против власти, а исходивший от нее. Изоляция Президента СССР, конечно же, существенный момент происшедшего, но, полагаю, все же частный. Куда большее значение имел вывод грозной военной техники на улицы и площади, дабы сочетанием ее сокрушающего вида с афишируемым народолюбством восстановить священное разделение труда — между теми, кто наделен единственным правом решать за всех, и теми, кому не отпущена возможность выходить за рамки исполнения (каким бы оно не было — добровольным или принудительным, инициативным либо обыденно-пассивным…)

Когда экс-премьер Павлов, уже в новой роли схваченного и подследственного, недоуменно бормотал что-то вроде «ничего такого в наших действиях не было, к чему бы дело ни шло», я мысленно готов был согласиться. Действительно, разве не витал в воздухе переворот внутри перестройки в виде лоскутных антикризисных программ, своею усредненостью способных лишь запутать дела и возмутить людей, в виде ли разных дополнительных полномочий, в которых и нужды-то не было, поскольку нечрезвычайных у «центра» хватало с избытком? Беспомощность жаждала ухватиться за привычное. Привычным же была жизнь в «чрезвычайных» условиях, коими наделила нашу Евразию ее многовековая история; жизнь (если это можно назвать жизнью), которую Сталин с недюжинной изобретательностью облек в формы политического механизма и народного нрава. Заговорщикам не требовались исторические справки, чтобы выйти на тропу «мирной» войны. Они дышали ее воздухом сызмальства. Откуда им было знать, что времена коренным образом переменились, если человек, которому мы и Мир в огромной степени обязаны изжитием «равновесия посредством гарантированного взаимного уничтожения» долго пытался удержать треснувший аналог этого же «равновесия» в собственном Доме?

…К чему об этом сегодня? Да к тому, убежден я, что, отразив бездарно-опасную игру в спасение силой, мы не ушли от «мирной» войны. А, может, в чем-то, еще трудно уловимом, продвигаем себя к новому витку ее. Попытаюсь объяснить, что я имею в виду.

Прежде всего это неуемная, почти инстинктивная тяга к выравниванию всех по одному образцу. Был коммунистический — по происхождению, монопольно-унитарный и милитаристско-паразитический — по конечной сути. Теперь нам предлагают рыночный образец в единственном же числе. Плюрализм, если вглядеться, ныне становится такой же словесной виньеткой, как и будто сделанный раз и навсегда «социалистический выбор». А что это не только издержки схваток дня завтрашнего с днем вчерашних, подтверждает участь кооперации. Не единицы, а легион в ее врагах: старо-новые монополисты, симбиоз номенклатуры и дельцов. Но что-то не очень заметны защитники и поборники ее в демократическом стане. А между тем как раз кооперация, поддержи ее закон и общественное мнение, могла бы стать и наиболее эффективным и самым социально значимым видом «приватизации», способом вовлечения человека труда в строительство истинной свободы.

От частного — к общему. Два дня подряд я вслушивался в то, что раздавалось с трибуны Верховного Совета СССР. Грустное зрелище, подтверждаемое благородными исключениями. Кажется, что кто-то искусно придал призракам человеческую плоть. У немногих, совсем немногих хватало мужества признать: назад не вернуться. Нет и больше не будет на карте Земли Союза Советских Социалистических Республик. Каждое из этих слов уже вычеркнуто или вычеркивается — прямо и исподволь. Союз — предельной суверенизацией его составных частей. Социализм — его отвержением. Советы — нарождением полуавторитарных структур исполнительной власти. Пожалуй, остаются лишь республики, но как же непохожи они друг на друга и на западные парламентские «эталоны».

Сокрушаться по этому поводу? Искать злодеев-искусителей? Наивно и опасно. Наивно, поскольку, устранивши насильственную связь, не предложишь ее же в качестве добровольной. Лица необщее выраженье — непреоборимый дух времени. Кажется, чего очевидней: наше «тело» соткано из разных цивилизаций, отличающихся и средой обитания, и экологией человека, ценностями и строем речи, своеобычаем в труде и воспроизводстве жизни. Как же не дорасти этим отличиям до существенной разницы социальных и государственных устройств!

Повторю: неумно пугать вакуумом союзной государственности. Опасен набат там, где нужны спокойствие, такт, уступчивость, гибкость. победи то большинство среди сановных вершителей «союзных» судеб, которое двинуло танки, следствием была б война народов, от которой бы содрогнулась планета. Возведем Залив в степень, чтобы получить бледную картину неминуемого тогда. И наоборот: не потому ли выручила всех суверенная Россия, что она еще раньше, в споре с «центром», обернулась лицом к Прибалтике, к нерусским народам Евразии, ставящим независимость впереди всего, что составляет сущее человека?!

На другой же день после избирательного триумфа Ельцина, я писал, касаясь этой темы и воздавая должное мужеству и дальновидности российского президента: «Рискуйте же так и впредь, Борис Николаевич! Следуйте этому примеру, демократы и либералы, неозападники и неопочвенники!»

Сегодня риск вырос — тот, что был тогда, и уже другой. Сегодня рискнуть во имя будущего — значит перешагнуть через себя, победившего. Сегодня победители ответственны, каждый лично, за всякую новую кровь, новое насилие, новый произвол.

Опасности не ушли. Они тут как тут. Опасна ядерная держава в пределах Садового кольца. Отчаянье и смерть способны принести новые волны людских перемещений. Независимость народов оспаривает свободу личности. Социальные беды идут по стопам разрухи. Но именно потому нельзя цепляться за обломки от кораблекрушения. Надо совместно добраться до тверди. Добраться и зажить заново — равноразной, неслиянно совместной жизнью. На исходе лета 1991-го в нашу дверь постучался XXI век. Не пропустить бы момент!

28 августа 1991 г.