Про-стихи – 1. На фоне Брейгеля

Этот странный формат — наш с редакцией «Гефтер.ру» совместный эксперимент. Я пока его еще не очень понимаю, — это не то чтобы обзор и не то чтобы колонка. Не знаю, что из этого получится, может быть, не получится ничего. Идея в том, чтобы время от времени, нечасто, но регулярно, отслеживать не самые очевидные медийные сюжеты. (Очевидные сюжеты, как то было с райтовской «Анной Карениной», — другая история, с ними проще и понятнее). А с неочевидными сюжетами приблизительно как с повседневной метафизикой или… со стихами: они всегда существуют, но где-то на обочине; всегда есть люди, которые их читают, но едва ли не больше людей, которые их пишут. При этом они редко выходят из тени, они не в мейнстриме и не в актуальных трендах, они просто где-то есть, пылятся в магазинах по углам, едва ли оказываясь в «лидерах продаж», в качестве сюжета они не попадают в рейтинги гугла-яндекса, но и не пропадают вовсе через день-два. О них пишут не часто, но всегда. Короче говоря, я веду к тому, что этот странный проект-формат — о стихах. Вернее, о том, как выглядит на сегодняшний день разговор «о поэтах и поэзии».

Самый естественный жест ведущего такой разговор критика или литературного колумниста — жест указательный: собственно, цитата. Делаем мы это с удовольствием, и зачастую честность и красота жеста искупает его беспомощность. По крайней мере, в лучших на сегодняшний день образцах жанра — в конспективных обзорах Ст. Львовского (Poetry News Weekly) — это обыкновенно происходит так: сам факт поэтической публикации зарегистрирован, те, кто тщатся писать о стихах, так или иначе кратко охарактеризованы, стихи как таковые лишь упомянуты или процитированы. Скорее всего, Львовский прав: лишь так можно и нужно писать о стихах в тех поспешных форматах, которые оставляют литературным обозревателям нынешние торопливые медиа. Впрочем, в неторопливых медиа — в журналах толстых и в журналах специальных — все обстоит несколько иначе, но и там опыты разговора о стихах редко бывают убедительны. Тем более интересно, как это бывает и как это получается у тех, у кого, в самом деле, получается. Равно интересно, как и почему это не получается. Короче говоря, я нашла выход: я буду писать не о стихах даже, но о тех, кто пишет о стихах.

Всерьез писать о стихах, в самом деле, сложно, — гораздо сложнее, чем о прозе, и не в последнюю очередь потому, что стихи сложно (некоторые полагают, что невозможно) пересказывать. Между тем первый шаг всякого анализа — пересказ, иногда критики этим ограничиваются, и с сюжетной прозой это зачастую проходит. Про стихи однажды было сказано, что там, где это в принципе возможно, «там, где обнаружена соизмеримость вещи с пересказом, — там простыни не смяты, там поэзия… не ночевала». На это мандельштамовское мотто из «Разговора о Данте» часто ссылаются, сама идея кажется бесспорной, во всяком случае, именно с этой оглядкой до недавнего времени никаких серьезных попыток «синтагматического анализа» стихов не предпринималось. Пока М.Л. Гаспаров однажды не поставил перед собой парадоксальную задачу: «пересказать-перевести» раннего Пастернака, иными словами, «спрямить», выровнять по синтагме предельно парадигматические тексты. Ключевое слово здесь — «перевод», и непосредственным поводом стала книга Кэтрин О’Коннор «Boris Pasternak’s “My Sister — Life”: the Illusion of Narrative» (Ann Arbor, 1988). Суть ее в том, чтобы облегчить чтение трудных стихов для англоязычного читателя, и коль скоро подстрочники (буквальные) сделать невозможно, Кэтрин О’Коннор делала «экспериментальные переводы» в гаспаровском понимании. Перевод в принципе — проблема герменевтическая, возможно, даже в большей мере, нежели эстетическая. Но помимо опыта переводческого, М.Л. Гаспаров обратился к опыту филолога-классика, т.е. к практике комментирования латинских текстов, где существует interpretatio — «очень близкий к тексту пересказ (синонимия, раскрытие метафор и эллипсов, упрощение синтаксиса)». Разборы, которые затем были собраны в небольшую книгу «Сверка понимания» (РГГУ, 2008, сост. К.М. Поливанов), суть классические interpretations. В предисловии Гаспаров пытался обосновать уместность такого рода пересказа-перевода, в одном случае прибегая к аргументам «честного ритора» — к необходимости отделить «украшение» от «предмета», поэтическую структуру от «допоэтического субстрата», в другом — объясняя разницу между восприятием и пониманием: «Мы воспринимаем в тексте больше, чем можем пересказать, но понимаем — только то, что можем пересказать».

Гаспаровские «опыты пересказа» пока не стали вузовским учебником, и вряд ли станут. Подобно давнему «Анализу поэтического текста» Ю.М. Лотмана, это скорее «демонстрационное», нежели методическое пособие: это то, что можно показать, но нельзя повторить. Хотя в пропедевтическом смысле всякая такого рода попытка не лишена смысла. С лотмановским «Анализом» все обстоит еще сложнее: если гаспаровские interpretations сводятся к одной, пусть трудно воспроизводимой, модели пересказа, то т.н. «структурный анализ» предполагает много уровней, от метрики и фонетики до синтаксиса и семантики. Он претендует на стереоскопию, и его трудно заподозрить в пренебрежении парадигматикой, но его точно так же трудно выстроить «по узору», не рассыпав всю конструкцию: для этого нужно с самого начала видеть этот «узор», т.е. интуитивно найти ключ или, если угодно, «точку сборки». Это редко получается, и когда журнальные критики пытаются вести «профессиональный разговор» о форме-содержании, мы, как правило, получаем опыты школьных анализов: нам рассказывают про ямбы-хореи, аллитерации и метафоры, даже какие-то культурные цитаты показывают, но чуда не происходит — мухи отдельно, и мясо отдельно.

Есть еще один способ профессионального разговора о стихах, он не рассчитан на чудо, и, кажется, он довольно доступен, разве что требует специального читательского усердия и эрудиции. Здесь нет установки на имманентный анализ, это своего рода комментирование с выходом на некие внешние стиху сюжеты и реалии — исторические, культурные, биографические и т.д. Проблема лишь в том, что такой разговор, как правило, требует некоторой дистанции, это реже ситуативная критика, чаще попытка литературной истории, пусть и написанной по свежим следам. Недавний и, судя по резонансу, небесполезный опыт такого «культурного комментария» — «элегическая поэтология Сергея Гандлевского», не без некоторого наукообразного косноязычия изложенная Генрихом Киршбаумом в 118-м номере «НЛО». Титульное заглавие — «Охотники на снегу», и речь идет о «брейгелевских пейзажах» Гандлевского. В том, что касается собственно Гандлевского и «Охотников», там не сказано ничего нового и ничего такого, что не было сказано у самого Гандлевского. 15 лет назад ровно это описал Глеб Шульпяков в статье под названием «Сюжет Питера Брейгеля». Тем не менее, статья в «НЛО» спровоцировала некоторый «шум в каналах связи», отдельные треды в блогах и едва ли не «реактивное» брейгелевское стихотворение Алексея Цветкова. Фокус в том, что Киршбаум вывел брейгелевский сюжет из самодовлеющего поэтического экфрасиса в культурную реальность конца 1960-х — начала 1970-х, описал феномен его популярности, кинематографической прежде всего (от Тарковского до Козинцева), и обозначил его смысл как «ландшафт экзистенциальной трагедии» героя 70-х. Прочие аллюзии (на Пушкина с Заболоцким, на прозу Казакова и т.д.) там проговорены не столь очевидно и убедительно, иные формулировки выдают смешной стилистический микс аспирантской учености с импрессионистической критикой (ср.: «Интертекстуальность выступает не столько проявлением постмодернистской цитатности, сколько автопоэтологическим зеркалом, в которое с греющей и играющей горькой улыбкой вглядывается поэт»). Неслучайно из всех этих наблюдений над «предзимним элегическим пейзажем» Гандлевского всерьез резонировали только брейгелевские «Охотники», вызвав перепалку в блогах, новые аллюзии, немедленную «поверку памятью», неверную и анахронистическую отчасти, но таков вообще феномен нашей памяти. В конечном счете, Алексей Цветков добавил в брейгелевский «топ-лист» «Между волком и собакой» Саши Соколова, несколько растянув календарные 70-е, и это уже не совсем про Гандлевского, скорее про Сашу Соколова. После чего последовало собственное «брейгелевское» стихотворение Цветкова (сам он настаивает, что это «случайное совпадение», наверное, так и есть: это стихи о памяти в характерной оптике «аэронавта»). Но коль скоро стихи не так уж часто становятся «ответом» на «ученые статьи», то я приведу их полностью, закончив тем, с чего начинала: в разговоре о стихах самый естественный жест — указательный.

к чьим ландшафтам душа пристрастна
ей и с теми порвать пора
эти снежные сны пространства
эти брейгелевы поля
где насупится сельский сумрак
и накинется тем лютей
предвечерняя чистка суток
если с крапинками людей

лопасть льда в человечьей саже
летаргический звон сурка
в зимнем гробике но не вся же
так презрительна к ним судьба
чтоб редели ряды народа
и снежинки во рту горьки
где душе норовить в ворота
прижимая к груди коньки

либо тенью по насту либо
юрко в сумрак и вся молва
помнишь как хорошо там было
но прошло если взгляд с холма
доля олова в том свинце ли
и латунь если спеть смогу
поточней чем в ночном прицеле
у охотника на снегу