Дидро, Пушкин и мы

Отсутствие в России Просвещения — это вовсе не отсутствие критерия разума и представления о разуме как всеобщем судье; рационализм был вполне усвоен и превращен в один из политических инструментов. Проект «Энциклопедии», Дидро и Д’Аламбера подразумевал еще и освобождение людей от той неизбывной вины, которую навязывает им власть или общество. При распаде старых отношений, в которых было ясно, кто перед кем виноват, виновными могли быть объявлены все, именно так власти видели мир. Любой человек если не допустил ошибки, то может допустить ошибку, может поступить неосмотрительно, забыться или промахнуться, а потому заранее виноват перед начальством. Это нечто противоположное исповеди: исповедуется человек в личных грехах, а здесь грехи ему навязывает социальное воображаемое. Именно против такого образа вины и восстало радикальное Просвещение.

Энциклопедия была первым проектом, отделившим ошибку в тексте от ошибки в человеческом поведении. В Энциклопедии не может быть ошибок, более того, ее сложная систематизация представляет собой станок-комбайн, исправляющий и ошибки реальной социальной жизни. Если логика текста важнее логики бытовых эмоций, если правильная работа типографии может покончить с бытовыми неурядицами, то зачем нужно обвинять людей в том, что они несовершенны? Гораздо важнее найти пробелы в наших знаниях, чем воспринимать каждый недочет или неловкость как роковое и разрушительное зияние в социальной жизни.

По сути дела, все пресловутые инициативы, вроде «оскорбления чувств», «штрафов за отсутствие регистрации» или «официальной исторической политики», исходят из допросвещенческой антропологии, в которой человек не может совладать со своими чувствами. Разум ничего не может исправить: поэтому нужно объявить всех виноватыми, чтобы потом, как только человек выходит за границы привычного социального взаимодействия, применять к нему санкции. Это именно не та вина, которая возникает внутри социального взаимодействия и структура которой может быть прослежена полицией или следственными органами; это та вина, которая возникает экспромтом, — вина-выскочка, вина-парвеню. В истории России XIX века и тем более ХХ века было немало случаев, когда человек не хотел идти на конфликт с властью, но логика саморазивающейся авантюры, логика увлеченного эмпатического «превышения полномочий» всеми сторонами и приводила к политическому конфликту.

Роберт Дарнтон в свое время заметил, что таксономия «Энциклопедии» принципиально не считается с понятием ценности: функциональность для нее важнее, суеверия могут оказаться в одном ряду с развитыми религиозными представлениями, адаптивные механизмы природы — с дерзкими человеческими изобретениями. И меньше всего здесь нужно видеть проповедь атеизма или опрощения, при том что в Просвещении и этого было достаточно, — скорее всего, это избавление публичной сферы от чувств. Если знание становится публичным, если книги и журналы доступны всем, то нельзя, чтобы к прямому содержанию знания присоединились те косвенные намеки и речевые ассоциации, которые и превращаются в оскорбленные чувства. В частной жизни как раз оскорбление чувств приобретает предельную серьезность — и поэтому исключительно рациональный в своих замыслах Пушкин был «человеком с предрассудками».

И как раз судьба образа Пушкина в отечественной культуре показывает, что Просвещение у нас не состоялось. Иначе почему у нас воспринимают сверхрационального и сверхэффективного человека, трудягу, историографа, журналиста и редактора, создателя литературного языка и проекта народного просвещения — как баловня, как игрока, как должника и недотепу? Очевидно, что если после Пушкина остались долги, то это говорит не о его проектах, а о состоянии общества, а точнее, о допросвещенческом состоянии дворянства. Дворянство чувствовало себя задетым в лучших чувствах, когда читало что-то вроде «Истории села Горюхина» или «Истории Пугачева» — документы, в которых лучше всего показано, к чему приводит контрпросвещение, содержание народа в скотском состоянии. Образ Пушкина как баловня Муз — это Пушкин, которому не повезло дважды: это и дворянская карикатура на парвеню, у которого «все получается», и карикатура парвеню на дворян, которые «пользуются всем готовым, и даже формы труда у них готовые», — ничем не лучше карикатур на Наполеона как на парвеню-авантюриста, из-за которых лентяй Раскольников отождествил себя с рациональнейшим создателем Гражданского кодекса. Пушкин оказался двойной жертвой, хотя когда он писал «враг труда» про государя, он имел в виду все различия между трудягой Наполеоном и грезами и фантазиями александровской эпохи.

В этих грезах и фантазиях мы и живем до сих пор. Просвещение усвоено у нас в допросвещенческом ключе: все дискуссии о содержании среднего и высшего образования у нас сводятся к тому, должно ли оно давать «широкий взгляд на вещи», который сразу становится социальным достоянием, или «профессиональные навыки», обслуживающие индивидуальные потребности. Значит, у нас еще не случилась просвещенческая энциклопедическая революция, которая сделала «широкий взгляд на вещи» достоянием именно индивидуального опыта читателя, а социальное поле конфигурировала как поле профессионального знания, профессиональной работы и профессионального экспертного понимания. Энциклопедическое Просвещение доказало, что чем образованнее человек, тем легче им управлять: он лучше разберется, что надо делать и как. Поэтому настоящими агентами Просвещения оказываются руководители фирм, берущие в секретари людей с хорошими дипломами, а не тех, кто умеет только «скачивать курсовые из Интернета», потому что им нужны люди, способные самостоятельно разобраться в делопроизводстве и правильно понять распоряжения, не напутать и потому сделать все гибко и «управляемо».