Тренировка по истории

Содержание книги

От автора

Август 2004 г.

Будет наглостью, если я тут возьмусь объяснять, кто такой Михаил Яковлевич Гефтер. С другой стороны, более теневой фигуры среди властителей дум и не встретишь. За 10 лет, прошедшие с его смерти, вышло несколько книг с его текстами, чаще случайными. Архив его по сей день остается неопубликован. Впрочем, ничего, кроме гениальных пометок в блокнотах, там нет. Перед вами старые бумаги из моего портфеля. Читающий заметит это по языку, на котором беседуют эти двое, старик с молодым. К тому времени я разговаривал с Гефтером пятнадцать лет, и лет пять, как перешел с ним на «ты».

Разумеется, в этой книге то, что я выслушивал в Гефтере, а не он сам, и конечно — не он весь. Это не курс философии, а расспрашиваемый политическим активистом философ. Я отвечаю за то, что я это действительно слышал — и, вслушиваясь, записывал честно. Но его или самого себя?

Разумеется, необходимо объяснить, отчего люди, уже втянутые, причем своей волей, в актуальный политический процесс, обсуждают не что-нибудь, а природу России «как нового мирового тела»? Еще в молодости меня оскорбила и потрясла тупая предопределенность русской истории на маршрутах, где та скользит в катастрофу. Не хотелось ждать, когда страну опять понесут зарезанной из подворотни. Нельзя ли что-то сделать практически? На этом мы встретились с Гефтером, и этим прозанимались более 20 лет. Промежутки между разговорами были разные, от недели до месяца, и диктовал их в основном я, своими отлучками «ради дела». Первый раздел и составляют разговоры меня-ссыльного с историком в глубокой опале.

У этой книжки своя неудачная история. Первый ее вариант — «Путешествие в 6 кассетах», я подготовил в 1988 году и подарил как шутку на его день рожденья. Шутка понравилась, Гефтер решил ее издавать, и я начал готовить расширенный вариант.

К тому времени относится большинство бесед второго раздела. Чтобы сохранить представление об этих встречах, я открываю ее записью диалога о проекте «Книжечки», почти непричесанной. Проблемой издания стало, однако, гефтеровское стремление править тексты, вытравляя ход собственной живой речи. Редактируя, Гефтер отяжелял текст ходами мысли, лишая, однако, вольной и головокружительной прихотливости. Процесс затягивался, превращаясь в борьбу между мной и М. Я., заведомо обреченную. К тому времени у нас появился новый предмет для политических разногласий, а именно Ельцин. Начался логический роман Гефтера с Ельциным, достигший кульминации членством в Президентском совете (и оборванный в октябре 1993-го, не без моего участия). Закончить книжку печатанием стало немыслимо, остаток этой обреченной попытки — третий раздел.

Я обязан, наверное, устранить подозрения насчет возможных аллюзий — всюду, где идет речь о Сталине, не подразумевается кто-то другой. Но сегодня замечаю, как упрямо я поворачивал Гефтера в наших беседах на Сталина. Тот влек меня как мастер альтернативной игры, способный переиграть собственную систему власти.

Феномен безальтернативности был мне, советскому студиозусу мирных 60-70-х, незнаком. Я видел в нем некий побочный симптом, травму от насилий в 30-40-е — и был целиком неправ. Гефтер доказывал мне, что последовательность была обратной. Безальтернативность приходит к людям без насилия, без принуждения, честно при свете дня, как вообще любая определенность. И поначалу ни к чему решительному не толкает — ни их, ни самого лидера.

Впрочем, Гефтер не выносил параллелей, сегодня ставших обычными, потому что в истории учил презирать подделки, то есть малодушные аналогии. Читатель, найдя сравнения в книжечке, подчас весьма странные, должен знать, что речь идет о шлюзах реально сходящихся, коммутирующих ситуаций, «ссылках» в сетевом смысле этого слова. И если, например, в контексте Сталина Гефтер вдруг вспоминает о Наполеоне, можно быть уверенным, что такой маршрут действительно есть.

В этой связи следует отметить абсолютный исторический слух Гефтера. Даже не располагая фактической информацией, он редко ошибается в своих реконструкциях. Каким-то образом Гефтер располагал о прошлом инсайдерской информацией, тайну которой унес с собой. Его замечания о прошлом часто можно рассматривать как первоисточники. Я столько встречался с документальным подтверждением его догадок, что со временем перестал их искать. Так, едва начали раскрываться кремлевские архивы, почти все, что он утверждал о Сталине, оказалось истиной, как если бы он лично захаживал на заседания Политбюро. А речь шла о тайне тайн!

Я был ему непослушным, но верным учеником. Трудно сказать, мог ли он иметь учеников вообще. Кто бы еще смог двигаться вольно в токе русской истории? И если даже история в прежнем значении кончалась, как он рассуждал задолго до Фукуямы, каково будет долговременное действие ее конца на Мир и политику этого Мира? Соглядатай из XIX века, Гефтер всегда, всякий день ждал освобождения рабов. Простительно, что он обознался в освободителе — в Горбачеве, а потом в Ельцине. Он не сразу разглядел в революции Августа ее брезгливую чуждость идее свободы.

Гефтеру принадлежала весомая часть идей перестройки. Разумею не пустопорожнюю массу слов из тогдашних журналов, а ряд базовых политических идей; среди них и идея России вместо СССР. Между 1986 и 1989 годами общение Гефтера и группы проектировщиков перестройки — «говнюков из межрегиональной депутатской группы» — было столь тесным, что едва ли можно установить точную долю соавторства.

У него с легкостью воруют идеи. Мало кто был так обкрадываем систематически, многолетне и интернационально, как Гефтер. Список монографий известных историков, философов, партийных лидеров и академиков, которые на него не сослались, длинный и продолжает расти.

Каждый день приносит новые подтверждения его исторического слуха. Собственно говоря, Гефтер переходит в политический здравый смысл и в нем растворяется. Вопрос, неизбежный при этом, таков. Если Гефтер с бесконечной достоверностью предлагает базовое для России понимание ее самой, есть ли ход от абсолютного понимания к такому же точному и экономному и столь же свободному действию? И каким образом это действие переводится на язык современной политики?