Тренировка по истории

— Как соотносится середина с патологией исторического самосознания? Какую роль она играет в отношении к прошлому? И какое из двух отсутствий первично: полномерного прошлого — или усредненной нормы?

— Трудно сказать, что первично, ибо то и другое много раз переворачивалось, не исключая учебников и личных биографий; зато дальнее прошлое — предмет клокочущей ретроспективной ярости. У нас синхронность прошлого навыворот: то его вообще нет, то вдруг оно все разом хлещет изо всех дыр. Такова особенность не достроивших себя наций.

— Существует ли в этом смысле слова «русский образ мира»?

— Думаю, что такого единого «русского» нет, но есть много разных образов Мира, это раз. И конечно, есть множество русских безо всякого образа. Почему? Хотя в России была община, но русские не составляют общину. Если они осознают себя как русских, то всегда либо через кого— то, кто оказался на их территории, либо по отношению к Миру. Мир то сквозь оптику сокровенной враждебности, то как предмет притязаний и посягательств. Есть, есть тут своя ненормальность.

— Но даже если русских образов несколько, у них могла бы найтись общая черта.

— Тревожность… Тревожное отношение к Миру, которое обнаруживает домашнюю неустроенность жизни. Трудно быть собою «всея Руси», трудно человеку быть атомом нескончаемого целого. Тут есть какая-то непонятность, тревожность: то ли мы ниже других, то ли выше? То ли немец нас облапошил, то ли наш Левша блоху подковал! И кому нужна подкованная блоха?

— Тревога из-за величины? Непомерно большая страна, соблазненная ростом размеров и мощи. От Московского княжества — к Варшавскому пакту!

— Да, советский исторический мультик: жили-были восточнославянские племена, из них образовалась Киевская Русь, в свою очередь распавшаяся на удельные княжества, и вдруг монгольское нашествие, княжества стали укрупняться, возвышение Москвы, русское государство, Россия — единый процесс. Так, да?

— Разве, обладая огнестрельным оружием, нельзя за сотню лет дойти от Москвы хоть до Тихого океана? Отчего ж…

— А я вот усомнюсь, что все это так было… Думаю, своим собственным ходом славянские княжества не могли дорасти до огромного исторического и внеисторического пространства, от границ Европы до Тихого океана. Пространства, которое, организовавшись в одно тело, в Россию, тем самым очертило Европу как целое, да и в какой-то мере Азию как целое.

Между крохотными княжествами и огромной махиной России было событие исключительной важности — монгольское нашествие. Величайшее из человеческих извержений Центральной Азии, самое крупное и, в общем, последнее такого масштаба! То не примитивный набег: он впитал в себя и китайскую военную технику, и организацию, и многое другое. Монголы оставили после себя определенным образом завоеванную и административно организованную для сбора налогов огромную территорию.

Это уже было пространством экспансии, по нему монголы прошлись, объединив распространяющимся военным и административным воздействием, а теперь, после них, движение просто поменяло вектор вспять. Пример был дан. И когда внутри всего этого начался откат, измененное прошлой экспансией пространство «подсказало» идею обратной экспансии. Внутри которого Москва и стала спазматически расширяться, наследуя первоэкспансий Востока.

Что существенно? Что Россия выступает сразу как непосредственная часть мировой истории — в тот момент, когда мировая история реально становится самой собой. Огромное евроазиатское тело России, собственно, и очерчивает собой Европу, а с другой стороны, территориально и хронологически примыкает к возникновению европейской диаспоры на американском континенте. Здесь вхождение в Мир, контакты с Европой и движение гигантскими темпами этого времени на Восток, к Тихому океану. Возникает цепная синхрония неоднородных связей и событий. И тут можно говорить об определенном типе непосредственного включения в мировую историю, о типе, который необратимо закрывал для себя возможность внутренне сформироваться в нацию. Средневековые, княжества, по которым ударил поток монгольского нашествия и которые не доразвились до чего-то своего, разделились по судьбам. Среди них и такое великое историческое тело, как Новгород — вполне европейский, новый даже по отношению к Европе, для нее растивший в себе некоторый альтернативный вариант русской нации…

Пространство России не населяется — оно пересоздается. Скорость создания опережает внутренние возможности превращения в национально организованную территорию (нация есть в принципе нечто имеющее меру, границу, свой оптимальный размер). И если одни возможности закрываются и затаптываются в крови, с бесконечной жестокостью и единообразием, то другие тут-то и открываются.

— Открытие одних возможностей закрывает другие — почему? В чем непременность этого? Это что, националъный метод открывания — затаптывание инакого?

— Такое — рывком — включение в мировой процесс неизбежно диктует новые задачи и новый стиль. Иван, шествующий казнить Новгород, — это человек, уже взявший у татар Казань! Само распахивающееся навстречу Москве пространство, которое не пустырь и не целина, также ставит срочные задачи «темпам освоения» в тогдашнем смысле, то есть — примучиванию всех на один манер. Что может политически развернуться изнутри вот этого великорусского княжества — развернуться в управление, в признанную всеми и каждым власть, какая устоялась бы в этих открываемых и тут же осваиваемых землях? Что?

Боярская организация? Та слишком сложна. Все эти серпуховские, дмитровские и прочие князья слишком чужие для Поволжья и Сибири. А вот более примитивное и амебообразное зато более способно развернуться во власть над всем этим пространством. Эта амеба, этот новый ген — государев двор! Государев двор с его обиходной нивелировкой, привычным рассмотрением всех, кто в него попал, как холопов, рабов — подданных в буквальнейшем, телесном смысле, более подготовлен развернуться на новом пространстве, чем сложная иерархизированная удельная система.

— В середине тысячелетия, которое вот-вот закончится, Россия собиралась на востоке христианского мира с двояким обличьем: страны, не причастной Западу — и не могущей отвлечься, вечно обращенной к Западу своими идеалами, мечтами, страхами… С тех пор доныне мы ощущаем себя Европой — и оспариваем все европейское. Правда, сегодня мы спорим с Западом все неуверенней.

— Россия с самого начала формируется как горизонт мирового исторического процесса, обобщенного европейским Западом. Но и Европа становится целым, лишь очерченная такой же, становящейся целым Россией. Можно сказать: что здесь оригинального, если Россия — это Европа плюс (или минус!) Азия? Это и так, и не вполне так. Представим себе Россию Азией, которая отграничила и тем самым сформировала окончательно Европу — своим бытием, своим отграничивающим воздействием. Тогда мы — Азия, которая участвовала в оформлении, утверждении Европы? Верней сказать, Россия — это Европа, которая вошла, и окончательно, навсегда вошла в самое тело Азии, оказывая воздействие на судьбу Азии не только за пределами, но в пределах самой России. Эта внутренняя Европа, навсегда утвердившись в России, оказывает сильнейшее действие на протекание всех процессов здесь. Россия в ее собственных пределах и границах есть фрагмент мирового процесса.

На этой мировой почве и возникает то, что не является ни обществом, ни нацией, имея признаки того и другого, — социум власти, в котором участвуют и человеческая толща, и верхи, в чем-то враждуя, но безусловно нуждаясь друг в друге — друг друга в этом смысле дополняя.

Конечно, такая власть должна была переменить отношения со своими слугами. Уже для царя Ивана боярский принцип равенства в своей среде просто немыслим — в его главной мысли о богоустановленности власти, распоряжающейся каждым человеком как смертным телом, принадлежащим Богу! Высказывая в переписке с Курбским идею, что, собственно говоря, его власть и есть представительство Бога, он искренне недоумевал, как это представительство Бога можно распределять между многими. Оно возможно только в одном лице! В лице, обладающем властью распорядиться человеческой жизнью и смертью. «Из камней сих воздвигну детей Аврааму». Понадобится — и из камня, а тут бояре лезут в равные! Царь Иван IV создает опережающий идеологический аналог этому развертыванию государева двора — уже не в Русь, а в Россию. Культура выступает как оппонент этого процесса, но и она — несвободный оппонент.