Три фрагмента разговоров с Гефтером в 1993 году

От автора: Вот еще один отрывок из книги моих разговоров с М.Я. Гефтером в 1993 году (первый — «Антропология зла: будущее и пережитое»). Разговор начался перед экраном телевизора; показывали антиреволюционную агитку режиссера Гов*на (тогда — шумного ельциниста). У нас зашел спор — редкий случай, когда я был полностью не согласен с МЯ, — по вопросу, как быть с российским status quo? Позиция МЯ никогда не была черно-белой, но на этот раз я отказался вникать. Потому что, как показало дальнейшее, уже решил действовать по-своему. Глеб Павловский

(Фрагмент первый — глядя в телевизор)

Михаил Гефтер: Нам не обойти проблему своей причастности, к этому вот… Прямой причастности, во-первых, причастности равнодушием, во-вторых, и, в-третьих, причастности неподготовленностью. Это главная причастность, как бы нам с тобою в нее не влипнуть. Неподготовленность человека к встрече со злом — очень важная тема. Я теперь отказываюсь трактовать победу фашизма вне провала антифашизма. Победа первого — только следствие проблемного и интеллектуального поражения второго. И мы с тобой причастны неподготовленностью, даже когда говорим событиям нет!

В случае Гов*на ты же видишь, как у него грубо состряпано. Но вместе с тем это сделано психологически расчетливо и умело. Он перетасовывает хронологию. Он создает навязчивое клише из фотографий Ленина перед смертью, где тот уже почти лишен человеческого облика. А потом это его страшное письмо, расстрел царя… бомбы народовольцев… Представляю миллионы зрителей — как им объяснишь, что суд оправдал Веру Засулич, потому что Трепов [1] был такой негодяй, какого даже сановная среда отринула из-за его негодяйства?

Я подумал: если начинать спорить, разве переборешь этого Гов*на? Ты разве владеешь телеэкраном? Прежде всего, туда тебя не пустят! И я понял, что они могут успеть сделать свое дело.

Гов*н, Невзоров, Захаров — их достаточно много, кто оплакивает эту Россию, которую мы потеряли. А России этой не было. Кроме объявлений о том, что свежие устрицы продавались в Елисеевском магазине. И баек, как «Россия кормила весь мир»… Слушайте, вы же ничего не знаете, вы врете на каждом шагу. Даже там, где вы могли бы быть правы, вы и то врете!

Глеб Павловский: Марк Захаров рядом с Невзоровым не сядет, но вещают они в общем диапазоне слышимости, где никаких переборок нет. И делают одно дело. Они возбуждают рассеянную внеобъектную ненависть, а та ходит по стране и подбирает жертву.

М.Г.: Ты правильно сказал: возбуждают внеобъектную ненависть. Так что, прикажешь запретить им вещать? Мне встать и спросить у Ельцина на Президентском совете, зачем эта дрянь на первый экран выводится? Где же, скажет он, ваш демократизм?!

Я со вчерашнего вечера все думаю, как мы с тобой попали в слабаки по отношению к такому отчетливо грубому негодяю Гов*ну? У него и морда негодяя. От каждого произносимого им слова с экрана несет негодяйством. То, как говорит он, весь его речевой нафталин про «великий духовный народ», все эти пошлости… Вместе с верным расчетом воздействия на нервную систему человека. Мозг не включается, а вегетативная система вздрагивает и запоминает очень крепко. Я сам уже вздрагиваю, слыша слово «совки», просто вздрагиваю! У меня желание залепить кому-то в морду.

Г.П.: Почему нам с тобой не поддаться этому законному желанию?

М.Г.: А вот нет. Я пришел к выводу: прямого противодействия всему этому сейчас нет. Только вот так, понимаешь? Проблема уже не в реабилитации советского прошлого. Кто-то должен сначала в своем кругу нечто в себе прояснить. Чтобы в критический момент наш круг выделил тех, кто сумеет повлиять на процесс.

Надо признать, что русский мир завершился. Мы легко можем показать, как Белая армия вешала, насиловала и устраивала погромы. Но это не решает проблему. Будучи в Лувре, я шел по залам античности… Глеб, однажды все уже было проиграно! А ведь Рим работал на вечность, и как он все масштабно выстаивал… Но — не спасло, и не спаслись.

Г.П.: Проиграно? Что проиграно?

М.Г.: Империю устраивали навсегда, ее устраивали как Мир для каждого. Римляне же были весьма терпимы. Кельн был римской колонией, и при раскопках рядом с храмами в честь императора там нашли и храмы Осирису! Вот она, имперская разновидность унитарного плюрализма. Раз вы подчиняетесь, то в меру вашего подчинения и в его рамках, будьте независимы! Христианским ранним церквам это кстати мешало так же, как гонения. Епископ не мог дисциплинировать верующих, поскольку римлянам неизвестно само понятие «ереси». Но и этот гениально, мощно задуманный Мир отчего-то не смог состояться. Разве варвары погубили Рим? Рим был самопогублен. Варвары пришли расписаться под этим и это реализовать. Вторжение фактора извне при самоисчерпании мира бьет наотмашь.

Исчезновение Советского Союза — гигантское, планетарных масштабов явление! Разве это сделали три человека? Представь себе только это театральное действие. Сцена — Беловежская пуща, охотничий заповедник, безлюдное место для избранных — королей, генсеков… Собираются три человека, и для того лишь, чтобы освободить себя от четвертого, — отменяют Мир! Отменяют Советский Союз.

И тут я тебя спрошу: да, но там ли все отменилось? Что если Советского Союза уже не было в момент, когда они его отменяли? Что если этот низкий акт запоздал? И вообще мог быть по существу другим, если бы не яд горбачевской медлительности? Горбачевской манеры откладывать дела, в геометрической прогрессии насилия с нерешительностью… Где каждое имя собственное становилось и именем нарицательным — Сумгаит, Тбилиси, Баку… Вильнюс… И, наконец, Беловежская пуща.

Единственное, что мне ясно, это что Беловежье произошло не только в мире, но и с Миром. Не только с нами это произошло — с людьми вообще. Так вот в ХХ веке ведутся дела.

Беловежская акция, с одной стороны, похожа на конец колониальных империй, с другой — чем-то напоминает холокост. О таких событиях трудно понять, как они вообще могли произойти? Я абсолютно убежден, что наци без Гитлера не пошли бы на холокост. Да им такое в голову не поместилось — уничтожить всех евреев на планете! И без Сталина террор 1937-го невозможен, как и без Ельцина немыслим 1991-й… Это мистика персонификаций в игре истории. Сперва персона случайна и вроде необязательна, но лишь двумя шагами позже — и та уже неумолима! Персонификации принуждают всех дисциплиной безальтернативности события. Их наружная необязательность, их мнимая персональность сигнализируют о неумолимости, а перед той любые жесты будут недостаточны. Вот мой ход мысли.

(Фрагмент второй)

Г.П.: А знаешь, ведь я не соглашусь с тем, что ты сказал… С главным не соглашусь, с основой твоей картинки — ее созерцательным аспектом. Да, глупо отрицать, что все рухнуло, включая систему жизнеобеспечения. Рухнули все системы социальной защиты человека. Проще стали следовательские фальсификации. Они уже бесконечно множественней, чем лет 10 назад. Абрамкин мне говорил, что лагеря забиты опять, как при Сталине. Уже сидит миллион, столько не сидело с 1956 года. В Бутырках моих снова пытают, впервые после Берии, между прочим, который отменил пытки в 1953-м.

Мы жили с тобой в СССР, как в Перикловых Афинах. Я мог легко привлечь внимание общества к обыску и даже к простой грубости следователя. Ты написал письмо Андропову и получил ответ, Абрамкина выпустили. Сегодня следователей, которые обратят внимание на закон, таких просто нет, их не стало. А тем временем твои друзья по Президентскому совету кричат о «красно-коричневой угрозе».

М.Г.: Ну да, глупцы.

Г.П.: Нет, я даже не спорю с этим Марком Захаровым. Меня удивляет твоя иллюзия — триумфа и неумолимой силы status quo. Сегодня актеры российской сцены моделируют себя так же, как послереволюционное действующее лицо в двадцатые годы — как господин положения. Они себя помещают в основу и центр происходящего, они «субъект-триумфатор».

Но рассмотри ход событий последних пяти лет и увидишь, что наша история была бесперсональной. А этот лже-триумфатор был в ней никем, и звали его никак. Он тогда уклонялся от ответственности за происходившее. Помнишь, как в 1987 году у меня на съезде неформалов твои друзья, гранды гласности прятались на заднем ряду, чтоб их не заметил инструктор Брежневского райкома КПСС?

Весь ход перестройки от Горбачева до Ельцина безразличен к ее персонам. Они столь мелки, что ни уровнем действия, ни массой не могли определить доминанту процесса. Они присосались к обвалу, присвоили катастрофу СССР и стригут с нее купоны. Я и себя не особо вычитаю из этой среды. Да, и я к ним теперь тоже причастен, ты прав. Но что в них такого «неумолимого»?

Я утверждаю, что никакой неумолимости за событиями не стоит, это господское вранье. И нет никакой однозначности, и никакой «неодолимой силы вещей» нет. Потому что не было в 1991 году никакой революции. Вся эта афера с «новой Россией» — надувательство, спекуляция и мыльный пузырь. Этим она вредна. Она толкает одних в мародеры, других к тотальному нигилизму. Все стало вопросом воли. Все догадываются, что, переменив курс на 180 градусов, можно двинуться в другом направлении — и пройдешь, как нож сквозь масло. В этой России можно все!

Сегодня я берусь поставить любую задачу как техническую и ее осуществить. И реконструкцию данного государства в другое можно поставить как техническую задачу. И цели достигнем, но, разумеется, в зависимости от ресурсов…

Шум и гам, вынуждающий всех определяться по отношению к «народному Ельцину», можно же просто выключить! Это речевое поведение, его поменять легко. Его уже несколько раз меняли за последние 5–7 лет, под крики «так жить нельзя». Я не вижу для себя смысла определяться по отношению к беловежской фикции. Я не вижу для себя смысла вникать в беловежское как свое. Оно враг, болезнь. Опухоль нашего мозга. Отказ болезни в реальности является не подвигом, а гигиеной. Способом отмыться от Гов*на и пойти дальше. Ты же переключаешь ТВ на другой канал, когда ждешь, пока кончится реклама «Олби»? Я в рекламе жить не хочу и не буду. Я отключаю канал. Ельцинское status quo — это такой же муляж и маскировка измены себе, как в двадцатые годы — речевое капитулянтство вашего поколения. Подготовившее тридцать седьмой.

М.Г.: Понятно. Весьма возможно, и даже наверняка, если отнять от моих 75-ти лет тридцать, мы б с тобой сговорились. Но есть отягчающие меня обстоятельства. Первый пункт — я лучше, чем ты, могу судить о двадцатых годах. Потому что я просто к ним ближе. Ты еще не был физически запроектирован, а я уже жил.

Знаешь, в чем радикальное отличие 20-х от 90-х? Те люди не были готовы к тому, что вскоре заявит о себе как диктат, как сталинская данность. Люди двадцатых годов испытывали грандиозность случившегося, и оно действительно было грандиозно. Революция подавляла и вдохновляла своим масштабом, пусть жутким, но масштабом.

Двадцатые годы — это же потрясающий расцвет формы! Самого тонкого и самого независимого проникновения в то, что вообще с человеком бывает. А теперь, притом, что случившееся по масштабу не меньше, здесь ничто не видится так! Я не вижу в такой России грандиозности. Ни подавляющей меня, ни вдохновляющей — никакой вообще. И для меня трудный вопрос, на который я пытаюсь ответить, — почему?

Думаю, по двум причинам. Одна причина — мы не заметили и до сих пор не понимаем: рухнул не только коммунизм, не только сверхдержава СССР — закачался и рухнул весь вообще Мир. Гигантское заблуждение — не чувствовать, что в наше дело втянулся весь мир. Он застрял, как мы! А нас тем временем взяли в лапы их витрины прекрасные, их дорогие вещи и деньги.

То, что ты говорил, применимо к началу 30-х годов, там в считанные несколько лет произошел страшный перелом. Да, на начало тридцатых современность похожа. Тут мы сходимся, и, слушая некоторые твои слова, я хотел их прервать, чтоб сказать тебе: да, да!.. Но, понимаешь, ты прав и неправ. От двадцатых это резко отличается! Галковский пишет что угодно, но он не сможет писать, хотя бы как писал Пильняк, я уже не говорю об Андрее Платонове.

В последний раз в революцию русские пытались стать новой тварью, и это очень нас сблизило с миром. В последний раз, и, может быть, оттого, что в последний, мы стали так миру близки, мы сами стали Миром. Но это кончено! Двухтысячелетнюю идею «новой твари и новых небес» русские реализовать больше пытаться не будут. Я не берусь ничего утверждать, я этого вообще не увижу. Но я так предполагаю.

Ты говоришь: не нужно себя соразмерять с речевым поведением, которое здесь утвердилось. Но тебе же самому хочется быть услышанным! Это я могу расхотеть, но ты не имеешь права. Ты хочешь быть услышанным. Значит, дуэль между тобой и твоим речевым поведением совершенно неизбежна. Зачем тебе делать вид, что status quo нет? Ты участвовал в столкновении поколений на моем дне рождения. Дико был интересный спор, ожесточенный…

Г.П.: Сцена из романа «Идиот», выпущенная автором.

М.Г.: Да-да, сцена из романа «Идиот», и капельку еще из «Бесов». Ты должен знать, в чем я с тобой согласен. Это, Глеб, твоя трудная, тяжелая дуэль с речевым поведением, утвердившимся в тебе самом. Твой поединок. И еще неизвестно, прострелят тебе кокарду на фуражке или попадут в лоб. Это пока — вопрос открытый!.. Но ты замечательно высказался. Мне очень понравилось…

В одном я капитально ошибался: то, что случилось, еще не началось. Это не «пролог пролога», как я писал, — ничто из главного еще и не начиналось. А мы приняли за начало то, что не было им, и зазвали в Кремль бойких фарцовщиков. Этим мы их накликали — своей иллюзией наставших якобы новых времен. Да еще приписали этой мелюзге великий масштаб! «Первого президента в тысячелетней истории России», «гайдаровский кабинет камикадзе»… И прочую муру, чепуху и глупость, которой теперь сочится наша жизнь.

(Фрагмент 3)

Г.П.: Наверное, зря я полез к тебе с ассоциациями про 20-е годы, я ж их не знаю. Процесс обыдления начался не вчера и не семь лет назад, а теперь мы попали в корпорацию пользователей. Тех, кто хочет либо умеет извлечь из ситуации выгоду. И я, и ты среди них. Все извлекли для себя желаемое, в разных смыслах, — один деньги, другой Америку, третий знаменитость… А ты и я закрепили то, что имели и в Союзе, — жизнь в эпицентре событий, встречи с русской историей на острие. Якобы без последствий, чего не бывает вообще.

Тем временем в Москве собралась эта шайка мародеров, которым немедленно нужна наличность. Им нужны проценты с конца мировой истории.

М.Г.: Да-да! И ведь мы еще им подсказали масштаб! Знаешь, этот Президентский совет… На меня несоответствие этих людей масштабу событий очень давит. Ощущаешь, как что-то вообще кончается, перестает быть. Вчера глядел, как в прямом эфире шутейно подделывают подпись Ельцина, и повторял себе: нет-нет… такого не бывает, это невозможно, я этого не вижу… Человеку трудней всего согласиться с этими вот штучками, с мерзкими подробностями событий. Ты готов отступить перед истинно жутким, однако масштабным, а вдруг потом не соглашаешься с одной мелочью, но гнусной мелочью. Люди вообще восстают из-за чепухи.

Некоторые вещи и можно познать только в подлых подробностях. Помню, еще при «деле врачей» я слышал про Виноградова — знаешь, был такой профессор Виноградов, медик-терапевт? Он Сталина опекал. У него даже был телефон прямо к Сталину, и когда его увели, телефон еще некоторое время работал. А причину ареста знаешь? Виноградов сказал Сталину, что тот нуждается в длительном отдыхе.

Г.П.: Как, он прописал Сталину отойти от дел? Ну, смельчак…

М.Г.: Он просто, осмотрев Сталина, тихо сказал ему, как врач больному, мол, вам показан длительный отдых. И Сталин в бешенстве кричал: «В кандалы его, в кандалы!» Этот рассказ переменил мое отношение к нему сильней, чем после весь этот ХХ съезд.

Г.П.: Это не аристократизм ли у тебя?

М.Г.: Аристократизм? Возможно. Просто другой взгляд на человека. Но возвращаюсь к нашему разговору. Нужна систематичная работа в малой среде, и никто не знает, когда, как и где это ляжет на чашу весов. Помнишь, мы обсуждали особенность человеческих последействий? Красочная, занимательная, артистичная, но и ужасная сторона человеческого существования! Открывать задним числом преданные имена, умолкнувшие голоса, отклоненные мысли… Открывать им ход в речь и в политику. Дадим время, чтобы процесс возобновился. Ускорить его могут либо совсем плохие дела, либо подход неизвестных еще свежих сил. То и другое не исключено… Но как иначе, Глеб? Попытаться вдруг сразу влиять на миллионы людей? Можно, конечно, пытаться… Но эти Гов*ны тебя все равно обскачут.

Примечания

↑1. Федор Федорович Трепов, 1809–1889, русский государственный и военный деятель. В 1878 году, будучи градоначальником Санкт-Петербурга, приказал подвергнуть политического заключенного порке (в нарушение закона о запрете телесных наказаний), что стало мотивом покушения на него террористки-народницы Веры Засулич, впоследствии оправданной судом присяжных.