Эволюция понятия свободы в Австрийской экономической школе

1870-е годы являются завершающим этапом более чем столетнего периода преобразований европейского общества, связанных с промышленной революцией и разложением меркантилистской системы. Фундаментальные изменения этой эпохи, коснувшиеся политических институтов, экономического устройства, демографических показателей оказали значительное влияние на переосмысление идеи социальной свободы в Европе и формирование ее в том виде, в котором она существует сейчас. На теоретическом уровне этому переосмыслению в дальнейшем способствовали труды авторов австрийской экономической школы, первые важнейшие работы которой, что примечательно, также увидели свет в начале 70-х годов XIX века.

Таким образом, при беглом взгляде на исторический контекст, можно с уверенностью сказать, что Австрийская школа (и, в целом, маржиналистская теория) в отличие от всех своих предшественников начала свой путь в условиях относительно благополучного, полноценного индустриального общества. Ее не ограничивала «мальтузианская ловушка», человечеству уже больше не нужно было трудиться в поте лица ради обычного самовоспроизводства так, как раньше, значительно повысился уровень жизни, конституционные демократические режимы окончательно вытеснили абсолютизм, развивается многосторонняя международная торговля, в которой больше не было места меркантилистским ограничениям. Возможно, из-за этого благополучия ранние представители Австрийской школы (К. Менгер, О. Бем-Баверк) в своих работах не уделяли никакого внимания апологетике своей теории, поскольку теория соответствовала духу своего времени. Другими словами, авторы работали без оглядки на нормативную сторону своей концепции, более того, считая, что попытка снискать политическое одобрение, популяризация идей ведет к профанации научного труда. Тем не менее, во второй половине ХХ века австрийской экономической теории (главным образом, в лице Мизеса и Хайека) не удалось избежать этой участи, и цель нашего очерка состоит в том, чтобы обратить внимание на некоторые внешние предпосылки, а также особенности самой теории, которые привели к подобному развитию событий.

Поскольку наш очерк посвящен идее свободы, то, говоря об основных чертах Австрийской школы того времени, мы в первую очередь обратимся к особенностям субъекта экономического процесса как носителя этой свободы. Австрийское видение экономического субъекта кардинально отличалось от «доиндустриального» представления о нем у Адама Смита. Его известная концепция homo oeconomicus сводилась к тому, что «люди повсюду одинаковы в своих материальных предпочтениях и чаяниях и ведут себя по-разному лишь потому, что реагируют на разные стимулы». То есть, вообще, человек по Смиту свободен, но, тем не менее, принципиально предсказуем в силу ограниченного количества стимулов, находящихся в его распоряжении. Проблему низкого экономического роста были призваны решить правильные стимулы, в частности свободные рынки товаров и труда, низкие налоговые ставки. То есть такое представление об экономическом субъекте является доиндустриальным не только хронологически, но и по самой своей сути. К 1870 году данная проблема (низкого экономического роста) была решена, меркантилистская система — главный тормоз экономического развития по Смиту — окончательно повержена.

Вместе с отжившей свой век экономической системой уходит в прошлое соответствующий этому историческому контексту субъект. На место homo oeconomicus, предсказуемого постольку, поскольку он идеально встроен в систему экономических отношений, приходит человек индустриальной эпохи, обладающий возможностью выбора. Здесь уже нет места никакой невидимой руке, направляющей человека к правильному выбору, поэтому поведение такого субъекта предсказать невозможно в принципе. Повторимся, однако, что у ранних австрийцев подобная идея субъекта не носит никакой нормативной нагрузки, и в первую очередь потому, что непредсказуемость не становится следствием полной свободы. Экономическая свобода, в свою очередь, оказываясь лишь побочным понятием идеи предельной полезности и сопутствующей ей теории субъективной ценности, не является центральным понятием ни у кого из ранних австрийцев (Менгера, Бам-Баверка, Визера). Ведь то, что полезность товара для каждого человека индивидуальна, является не только следствием различных субъективных предпочтений человека, но и различных объективных условий.

Отметим еще одну, на наш взгляд, достойную упоминания особенность этой теории. Авторы Австрийской школы с самого начала отказались от применения в рамках своей концепции математического метода, будучи убеждены, что решения, принимаемые экономическим субъектом, принципиально неформализуемы. Примечательно, по нашему мнению, то, что Вальрас, современник Менгера, одновременно с ним пришедший к идеям предельной полезности, был убежден в крайней необходимости применения к этим идеям математического метода, однако данное убеждение не получило никакого дальнейшего развития.

Австрийская же теория продолжила развиваться. Вполне возможно, что этого не произошло бы (по крайней мере, в формате целой школы, а не отдельных идей), если бы она не стала благодатной почвой для выстраивания аргументов идеологического характера. Речь идет, конечно, не о маржиналистской составляющей теории, но, в первую очередь, о теории субъективной ценности. В определенный момент субъект этой экономической теории стал носителем не только материальных потребностей, но и этических предпочтений, которые также не могут быть универсальными. В качестве примера данной трансформации приведем цитату из работы Мизеса «Человеческая деятельность: трактат по экономической теории», где он критикует возможность универсальной этики на примере христианских ценностей в средневековой Европе: «Суды и судьи являются вопиющим примером нарушения заповеди от Матфея “Не судите, да не судимы будете”». Таким образом, в работах Мизеса и Хайека беспристрастный экономический дискурс теряется за моральным, идеологическим, политическим (вполне вероятно, что принципиальный отказ от формализации сыграл в этом свою роль), причем не всегда удачным образом.

Итак, со временем краеугольным камнем всех политических дискуссий Австрийской экономической школы о свободе стало государство — то, что мыслилось как воплощение, источник, гарант каких бы то ни было универсальных ценностей и, тем самым, ограничивало эту свободу. Дело, конечно, не в историческом контексте самом по себе и даже не в полемике с социалистами, иначе сейчас, за отсутствием добросовестных социалистов, данная теория (существующая уже скорее в ипостаси либертарианства) просто прекратила бы свое существование. Что же касается исторического контекста, то в те времена, когда Австрийская экономическая школа только начинала свой путь, ситуация была ничем не лучше: наблюдалась централизация, усиление исполнительной власти национальных государств после падения империй. Однако тогда конституционные режимы только делали свои первые шаги: к государству относились как к тому, от влияния чего необходимо постепенно избавляться, и этот процесс шел вполне удачно, не требуя (разумеется, мы говорим об одном конкретном этапе европейской истории) никаких дополнительных пояснений.

По мере этого освобождения актуализируется то, что Фуко называет la phobie d’etat — страх перед государством, силу которого он демонстрирует на примере высказывания Бернарда Беренсона: «Бог знает, как я боюсь уничтожения мира атомной бомбой, однако есть по крайней мере еще одна вещь, которой я боюсь в такой же степени, — это поглощение мира государством». Современное либертарианство демонстрирует серьезный потенциал, который несет в себе этот страх. Именно этим явлением, по нашему мнению, можно объяснить то, что до сих пор, когда уже прошли времена «Дороги к рабству», жесткой последовательной критике подвергаются такие, казалось бы, безобидные ценности, как «социальная справедливость» и вообще все «социальное» как обеспечиваемое государством. При этом полемика не всегда переходит на уровень этического, порой за этими аргументами авторы ставят требования эффективности.

В целом все аргументы за и против сторонников welfare / сторонников laissez-faire давно известны. Первые обвиняют вторых в циничности и негуманности, вторые, в свою очередь, критикуют первых за экономическую неэффективность и репрессивность, мы не будем вдаваться в подробности этого спора. Примечательно же в Австрийской экономической школе то, что ее история наглядно демонстрирует интересную эволюцию восприятия человеком собственной свободы, отношений (в первую очередь, психологических) человека с государством, показывая, что их мудрое плодотворное сотрудничество вряд ли возможно. Даже разумная идея критики патетического отношения к государству, присущего социализму, в итоге подвергается опасности превратиться в идею, которую мы резюмируем словами Ницше: «Туда, где кончается государство, — туда смотрите, братья мои! Разве вы не видите радугу и мосты, ведущие к сверхчеловеку?»