Аутсайдер — человек вопроса. № 1

Владимир Библер

ЖИЗНЬ-ПОСТУПОК

Владимир Соломонович Библер (род. в 1918 г.) — историк, философ, культуролог. Однокашник Гефтера по истфаку Московского университета.

Автор книг: «Мышление как творчество (Введение в логику мысленного диалога)» (М., 1975); «Кант — Галилей — Кант: (Разум Нового Времени в парадоксах самообоснования)» (М., 1991); «От наукоучения — к логике культуры: Два философских введения в двадцать первый век» (М., 1991); «Цивилизация и культура: Философские размышления в канун XXI века» (М., 1993); «Школа диалога культур: Идеи. Опыт. Перспективы» (Кемерово, 1993) и др.

Михаила Яковлевича Гефтера я знаю с 1936 года. На нашем курсе Истфака, — где каждый студент был неповторимой индивидуальностью (когда-то — в своих провинциях или в своих московских школах едва ли не малым пророком и общественным центром), Гефтер оказался средоточием этих многих малых Вожаков и неповторимых человеческих судеб. К несчастью, большинство их было унесено Войной.

С тех истфаковских пор наши пути с Михаилом Яковлевичем то сближались, переплетались, то расходились, но все время он как-то внутренне участвовал в моей жизни.

Люди мы очень разные, даже мыслим хотя порой и близко, но как бы в различных ритмах, в разных интеллектуальных контекстах. Может, именно поэтому мне есть что сказать о М.Я. Гефтере, безусловно, значимом человеке наших дней.

Вот несколько, на мой взгляд, определяющих черт.

Прежде всего: Михаил Яковлевич — редкий случай действительно п р и н ц и п и а л ь н о г о человека. С мужественной неукротимой последовательностью он с т р о и т свою жизнь, свои поступки, свое общение с людьми, исходя из велений исповедуемого Принципа. Здесь он не отступит ни перед какой трудностью и опасностью. С той же последовательностью, безоглядностью и самопожертвованием, с какой действовал в принципах коммунизма, партийной романтики («мы идем по узкой тропе, крепко взявшись за руки, окруженные…»), с той же безоговорочностью и твердостью п о с т у п и л он, когда — после долгих и мучительных раздумий — понял и разглядел каверны и зияния этого исходного принципа (отнюдь не отказавшись от каких-то его основ, не перекрасившись; в с е б е сохраняя свое прошлое…). Твердо и спокойно в очень трудные годы, задолго-задолго до всяческих «перестроек», вышел он из партии, как только осознал преступность ее линии, ее политики. «Раз я так думаю, я так поступаю» — вот его максима. Это не только мужество поступка, но и отвага мысли. Ее — мысли — прямая пограничность с действием. Хорошо ли это? Не знаю. Может быть, в чем-то необходим — по самой природе разума — его о т р ы в от дела, бытие разума в своем особом идеальном пространстве… Но сейчас я не оцениваю — я говорю об особенностях человеческого облика.

В образе мыслей и жизни, конечно, очень многое зависит от избранного принципа, от исповедуемой идеи. Вот в 60-х годах идейный мир М.Я. Гефтера (а значит сфера его поступков) сосредоточились в понятии, почти в кодовом слове: а л ь т е р н а т и в а, плюрализм. Тогда Михаил Яковлевич был руководителем Сектора методологии истории в Институте истории (затем в Институте всеобщей истории) Академии Наук. Он и меня пригласил с коллегами (А.С. Арсеньевым, Л.Б. Тумановой) работать в Секторе. Мы же были самостоятельными исследователями, со своим собственным глубоко продуманным пониманием истории, культуры, философии. У нас была своя система мыслей, своя Школа. Решиться войти в иной мир, да еще зная интеллектуальную мускулатуру Михаила Яковлевича, было очень непросто. Однако — решились. И это оказалось почти чудом. Ни разу Гефтер не вмешался в нашу семинарскую жизнь, ни разу — даже намеком — не покусился на интеллектуальную свободу, на право мыслить по-своему. Иногда даже пережимал в этом. Он действительно ни единожды не посетил наши рабочие заседания: стоит ли, полагал, мешать людям думать. Альтернатива — так альтернатива. Идея и поступок не могут быть разделены. Жизнь надо с т р о и т ь. А раз дело касается науки, то и здесь — исходя из возможностей альтернативного мышления.

Так же неуклонно вел Михаил Яковлевич свою линию критического восприятия Ленина, его идей. Это был его д о л г, — коли он так думал. Когда на очередном собрании громили «опасные идеи» Гефтера я — не в шутку — посетовал, что в нашем партийном уставе (было это, наверное, в 68-м году) нет возможности б л а г о д а р и т ь с занесением в личное дело за твердость и мужество в отстаивании своих воззрений. Ведь «случай» Гефтеровой принципиальности и здесь был исключительным.

И еще одна черта образа жизни и мыслей Михаила Яковлевича. На первый взгляд будто бы спорящая с первой. На самом деле — позволяет точнее ее, первую, понять. Гефтеру всегда (внутренне, по особенностям своего душевного устройства) важно каждый свой «руководящий принцип» как-то персонализировать, вникнуть в его исток в собственно человеческой биографии, в каких-то домыслительных импульсах.