Аутсайдер — человек вопроса. № 1

Валентина Твардовская

ИЗЛОМ
(На рубеже 1960–70-х)

Твардовская Валентина Александровна — доктор исторических наук, ведущий сотрудник Института российской истории РАН.

Знакома с Гефтером с 1959 года, с поры совместной работы в секторе истории СССР периода капитализма Института истории СССР АН СССР.

Автор книг: «Социалистическая мысль России на рубеже 1870–1880-х годов» (М., 1969), редактор и автор предисловия М.Я. Гефтер. Книга в переводах издана также в Италии, Испании, Мексике; «Идеология пореформенного самодержавия» (М., 1978); «Достоевский в общественной жизни России» (М., 1991) и др.

По признанию В.А. Твардовской, Гефтер не только оказал огромное влияние на нее как историка, но и помог во многом глубже понять роль в нашей общественной жизни ее отца — Александра Трифоновича Твардовского, его журнала «Новый мир».

Осенью 1967 года Михаил Яковлевич Гефтер подарил мне только что изданную книжечку А.Т. Твардовского «Из лирики этих лет» (М., 1967). «Подарок, конечно, странный (в смысле кто кому), — писал он. — Но мне хотелось сделать его Вам в силу ряда причин, одни из которых кончились вчера, а другие, возможно или наверняка, начнутся завтра». Лирика «этих» — новомирских — лет, с ее стремлением за бегущим днем, погружением в прошлое и заглядыванием в будущее, как раз и проникнута тем же ощущением приближающихся «концов и начал».

Предчувствие крутых перемен, общих и частных, «смены вех» переходит в уверенность после чехословацких событий 1968 года.

В 1969-м фактически ликвидируется основанный и руководимый М.Я. Гефтером сектор методологии истории. Но хотя в официальных структурах академических институтов он уже не значился, заседания не прекратились, а труды сотрудников и руководителя, подготовленные в предшествующие годы, продолжали появляться в печати. В том же 1969 г. вышел сборник «Историческая наука и некоторые проблемы современности», ставший событием…

Это востребовало «мер пресечения». Я и хочу здесь напомнить об эпизоде, своеобразно завершающем многотрудную жизнь возглавляемого М.Я. коллектива. История его еще ждет своего летописца. Недолгая и яркая, она значима не только для понимания происходившего в 1960-е годы в науке: это важный эпизод культурного бытия и человеческого самосознания тех — переломных — лет.

Призывом исследовать историю научного коллектива, объединившегося вокруг Гефтера, стала содержательная статья С.С. Неретиной [1]. Это и своего рода преамбула к будущим трудам. Работа сектора методологии окинута в статье пока самым общим взглядом, но достаточно пристальным и серьезным, чтобы показать важность более обстоятельного и широкого анализа. К сожалению, завершение «истории с историей методологии» оказалось в статье несколько сжатым. Лишь бегло упоминается о заседании бюро Отделения истории АН СССР 10 февраля 1971 года, на котором обсуждалась книга «Историческая наука и некоторые проблемы современности», с отсылкой читателя к опубликованному отчету [2]. Сохранившаяся у меня подробная запись того обсуждения подтверждает, что в отчете — урезанное и искаженное описание происшедшей дискуссии. Между тем она явно заслуживает самостоятельного рассмотрения. Как, по словам Достоевского, «в малой капле воды» может порой отразиться многообразный окружающий мир, так и это заседание 10 февраля 1971 года зафиксировало многое из того, что происходило в науке и в политике на рубеже 1960–70х годов.

В статье С.С. Неретиной говорится, что 10 февраля были заслушаны доклады И.И. Минца и М.П. Кима о сборнике «Историческая наука…». Это не совсем точно. Хотя целью заседания бюро Отделения истории было именно обсуждение (осуждение!) названной книги, проводилось оно под иной вывеской, как посвященное «актуальным вопросам марксистско-ленинской концепции социалистической революции». Именно так определялась тема докладов академиков. Заседания со столь «политически актуальными» повестками обычно проводились в конференц-зале Института и были обязательны для сотрудников. На сей раз доклады «озвучивались» (как теперь говорят) маститыми академиками в небольшой рабочей комнате при Отделении истории, не способной вместить и малую часть желавших присутствовать.

А таковых действительно оказалось множество. Слух, что будет обсуждаться «сборник Гефтера», давно распространился по Институту и за его пределами. Пришли сотрудничавшие с гефтеровским коллективом из других научно-исследовательских институтов, преподаватели учебных заведений, просто интересовавшиеся секторскими трудами. Коллектив, объединенный Гефтером, к этому времени уже стал своеобразным идейным центром не только для историков — к нему тянулись философы, социологи, литературоведы. В статье С. Неретиной приводится список членов сектора и его «актива» [3]. Многие из тех, чьи имена сейчас широко известны, были впервые замечены Гефтером, «открыты» им. У М.Я. особый дар — бесценный для руководителя — распознать в человеке его скрытые, потенциальные способности и возможности, им самим еще, быть может, не осознанные.

Большинство из тех, кто 10 февраля 1971 г. пришел в Институт истории СССР, понимали, что речь на предстоящем собрании пойдет не столько о судьбе сектора методологии и выпущенной им книги, сколько о том, что ожидает историческую науку в ближайшее время.

Однако тех, кто устремился на заседание, туда не пускали: осудить книгу удобнее и безопаснее было при закрытых дверях — ведь у нее могли найтись непредусмотренные защитники, и числом немалым… Стоит только допустить, что все желающие из авторского состава сборника, из специалистов по его проблематике могли бы получить слово наравне с теми, кто явился на заседание с задачей (или с заданием) разоблачить идейные ошибки этого труда — и надо будет признать, что соотношение сил (количественное и качественное) оказалось бы не в пользу последних.

Толпившиеся перед дверьми аудитории послали академику Е.М. Жукову, который вел заседание, записку, где выражали недоумение запретом на посещение столь важного собрания и просили разрешения присутствовать. Помню рядом со своей размашистую, крупную подпись А.М. Станиславской, выступление которой было опубликовано в сборнике. Августа Михайловна, работавшая в Институте с 1936 г., знала иные времена, когда за «идеологические срывы» клеймили и карали прилюдно и открыто, не опасаясь, что кто-либо нарушит заранее предусмотренную процедуру. Сейчас же признавали невозможность столь решительной расправы с инакомыслием.

На записку, подписанную десятками ученых, разумеется, ответа не последовало. Но во время перерыва несколько человек из нерасходившихся — и я в их числе — проникли в опустевшую аудиторию. Напрасно секретарша Е.М. Жукова стыдила нас, доказывая, что явиться без приглашения — верх невоспитанности, напрасно увещевала почти по классику: «Позвольте вам выйти вон». Не вступая в прения, мы своих стульев не покинули. Не силой же нас удалять — это было бы уже непредусмотренным нарушением продуманного сценария заседания.

Прения по докладам, как и сами доклады, сосредоточились на критике сборника «Историческая наука…». Нет смысла сейчас называть имена выступавших: некоторых из них уж нет, а другие успешно разрабатывают гефтеровские идеи, против которых столь непримиримо тогда ополчились. И абсолютно никто ныне не отстаивает чистоту марксистско-ленинской теории. М.Я. рассказывал, что кое-кто из прежних его гонителей просил у него прощения, правда, приватно и в совсем иных исторических условиях.

Люди, «мобилизованные и призванные» на разгром сборника «Историческая наука…», были разными. И те, кто привык воспринимать установления марксистско-ленинской теории как единственно твердые и надежные социально-политические ориентиры, не позволяющие сбиться с пути к социализму (отступление от этих установлений они искренне считали опасным и преступным), и такие, кто понимал значимость идей, разрабатываемых сектором методологии, а «топил» сборник по соображениям, к науке отношения не имевшим, — из страха, угодничества, чисто карьеристских стремлений. Тут были и персонажи, в научном отношении совершенно бесплодные, с подозрением относившиеся к М.Я. Гефтеру уже за одно его яркое дарование. Но оказались здесь и те, кто вынужденно шел на участие в этом побоище, стремясь укрепить свое пошатнувшееся положение. Все они, однако, выступали весьма слаженно и дружно. Кроме редактора сборника (Гефтера), слово получили лишь три его автора (Я.С. Драбкин, К.Л. Майданик и А.А. Галкин), и всего лишь два голоса прозвучало в поддержку их — Е.Н. Городецкого и Г.Г. Дилигенского. В официальном отчете о собрании места всем им не нашлось. О выступлениях редактора и авторов сборника было сказано лишь только то, что они «заняли крайне негативную позицию по отношению ко всем критическим замечаниям, высказанным в их адрес» [4]. Зато сами эти критические замечания — «причесанные», освобожденные от явных несуразностей — оказались довольно обстоятельно изложенными в обзоре.