Борис Минаев. «Регулятор». Заметки по поводу текста

«Отсутствие ясной легитимной национальной полемики», о которой пишет Минаев — оно ведь производно от того, что как раз тех самых «ясных» и «определенных» групп нет — тех, которые претендовали выступать от своего имени, от имени своей общности, которую были бы способны консолидировать и мобилизовать. Каждый претендует говорить и действовать от имени «народа» — причем, и это, на мой взгляд, главное — без посредствующих ступеней, непосредственно, либо же от имени «правильной» совокупности, которая противопоставляет себя «народу».

Если говорить о «подавляющем большинстве» и «народе» наших дней, то он возникает именно постольку, поскольку оппоненты власти не смогли (или не пожелали) говорить от имени «народа» или по отношению к «народу». Они предоставили возможность выстроить эту бинарную оппозицию; и здесь возникновение «большинства» — лишь подобранный вариант, «вторая позиция», которая была предоставлена власти — причем позиция не слишком привлекательная для самой власти, поскольку связывает ее обязательствами, которые она не желает взять — в силу рисков, в силу того, что, раскручивая эту возможность, она окажется вынужденной пойти гораздо дальше того, чем желает себе.

Почему значительная часть противников существующей власти поступили подобным образом — также достаточно понятно, поскольку для многих из них желательные перемены, тот «образ будущего», который им предстоит, настолько существенно расходится с тем, в чем заинтересованы те, кто составляет «большинство», что достижение «консенсуса перемен» с последними не только сложно — но и нежелательно, поскольку перемены как раз расходятся с ближними целями «большинства». Т.е. в той мере, в какой это самое «большинство» не разлагалось оптикой оппонентов, оно оказывалось «готовой формой реальности», предоставленной власти.

И здесь оказывается значимым другой пассаж заметки: «Вот в этих двух цивилизациях [России, Китае и «примкнувших к ним» государствах Средней Азии — А.Т.] абсолютное национальное единство, любой ценой, пусть внешнее, абсолютно фальшивое, оно является единственным условием мирного устойчивого развития». Проблема в том, что «абсолютное национальное единство» в этих случаях как раз и отсутствует принципиально — поскольку в каждом случае мы ведем речь о государствах, где отсутствует сама «нация»: и, кстати, именно в силу отсутствия возникает такая потребность в «абсолютном единстве» (применительно к России): здесь нет промежуточных состояний между манифестируемой полной гомогенностью и столь же полной расколотостью. Собственно, это одно-единственное состояние в двух режимах — при атомизированности скрепа может быть только внешняя — по отношению ко мне и к другому, моему соседу: поскольку он для меня самая реальная угроза, поскольку мы не можем достигнуть за редчайшими исключениями компромисса, предполагающего минимальный уровень доверия друг к другу, не говоря уже об общем действии, то оба мы готовы принимать внешнюю власть, которая, именно в силу своего внешнего по отношению к нам характера, и оказывается властью — мы страшимся друг друга больше, чем ее, мы ненавидим друг друга больше, чем ненавидим власть — и потому при радикальном выборе скорее поддержим ее, чем договоримся между собой. «Подавляющее большинство» подавляет именно само себя — «подавляет» себя как индивидов («подавление» «меньшинств» лишь другая сторона этого же «давления»), поскольку не имеет другой формы существования, кроме альтернативы гражданской войны. В этом смысле осуждать его как таковое кажется бессмысленным (не говоря уже о том, что зачастую первым актом в этом случае должен был быть акт самоосуждения): куда более важным было бы попытаться увидеть, что существует вне этих рамок — и как, вопреки им, оказываются возможными другие формы сосуществования.