Кровавые земли. Европа между Гитлером и Сталиным. Глава 1

От редакции: Книга Тимоти Снайдера открывается рассказом о голоде в СССР 1930-х годов. В некотором смысле, эта начальная глава оказывается и замыкающей: травма страданий на голодающих землях оказывается и вообще травмой эпохи, в которую беда не приходит одна. Грань между мировой войной и гражданской войной, между голодом и репрессиями, между гражданской войной и уничтожением целых классов провести трудно, но как раз эта первая глава книги Снайдера должна фокусировать те страдания и бедствия, которые происходят в подчеркнуто мирное время, то есть стать идейным итогом исследования. Вопрос Примо Леви «Что остается от Освенцима» можно сформулировать так: что остается от войны за вычеркивание памяти, сменяющейся войной за ее возвращение? Любой ответ выводит на разговор о преодолении последствий чрезвычайных ситуаций, имеющих следствия, в том числе интеллектуального толка.

Глава 1. Голод в Советском Союзе

1933 год был голодным для западного мира. Улицы американских и европейских городов заполонили мужчины и женщины, лишившиеся работы и привыкшие стоять в очереди за едой. Предприимчивый молодой валлийский журналист Гарет Джонс наблюдал, как безработные немцы стекались на голос Адольфа Гитлера. В Нью-Йорке на третьем году Великой депрессии его потрясла беспомощность американского рабочего: «Я видел сотни и сотни бедняков, стоявших вереницей друг за другом. На некоторых были лохмотья когда-то приличной одежды. Все они ждал, когда им выдадут по два бутерброда, пончик, чашку кофе и сигарету». В Москве, куда Джонс приехал в марте, голод в капиталистических странах был поводом для радости. Казалось, что Депрессия предвещает мировую социалистическую революцию. Сталин и его приближенные похвалялись грядущей победой системы, которую они построили в Советском Союзе.

Но 1933-й был также годом голода и в советских городах, особенно на территории Советской Украины. В украинских городах — Харькове, Киеве, Сталине, Днепропетровске — сотни тысяч людей каждый день ждали простой буханки хлеба. В Харькове, столице республики, Джонс стал свидетелем другого уровня нищеты. В два часа ночи люди вставали в очередь у магазинов, которые открывались только в семь. По сорок тысяч человек собиралось в ожидании хлеба. Люди в очереди так боялись, что их вытеснят, что держались за ремни впередистоящих. Некоторые так ослабели от голода, что им приходилось опираться на других. Они ждали весь день, иногда по два дня. Беременных женщин и инвалидов войны больше не пускали без очереди. Им приходилось стоять в очереди с остальными, если они хотели получить еду. Какая-нибудь женщина начала рыдать, и вся очередь подхватывала этот вопль, превращаясь в огромное напуганное животное.

Люди в городах Советской Украины боялись потерять свое место в очереди за хлебом и умереть с голоду. Они понимали, что только в городе была надежда найти хоть какое-то пропитание. За последние пять лет украинские города значительно выросли, крестьяне переехали сюда из деревень и стали рабочими и клерками. Сыновья и дочери украинских крестьян, оказавшись в городах, которые уже давно населяли евреи, поляки и русские, оказались в зависимости от той еды, которую можно было достать в магазинах. У их родственников в деревнях не осталось ничего. И это было необычно. Обычно во время голода горожане бежали в деревню. В Германии и Соединенных Штатах фермеры почти никогда не голодали, даже во времена Великой депрессии. Рабочим и квалифицированным специалистам приходилось продавать яблоки или воровать их. Но всегда где-нибудь в Нижней Саксонии или в Айове им попадался фруктовый сад, силосная яма или кладовая. А горожанам Украины некуда было податься, деревня не могла им ничем помочь. Многим выдавали карточки, которые надо было предъявить, чтобы получить хлеб. Листок, исписанный чернилами, давал им шанс на выживание, и они это знали.

А доказательств вокруг было предостаточно. Голодающие крестьяне просили милостыню в очередях за хлебом, умоляя дать хоть крошку. В одном городе пятнадцатилетняя девочка упросила пустить ее в начало очереди, но продавец забил ее до смерти. Городские домохозяйки, стоявшие в очередях, видели, как крестьянки умирали от голода на тротуарах. Девочка, ходившая из дома в школу и обратно, видела утром умирающих, а вечером уже умерших. Один молодой коммунист назвал крестьянских детей «живыми скелетами». Член партии в промышленном Сталино [1] был поражен трупами голодных, которые он обнаружил у черного хода своего дома. Парочки, прогуливавшиеся в парках, не могли не заметить объявления, запрещавшие рыть могилы. Докторам и медсестрам запрещалось лечить голодных, которые приходили в больницы. Городская милиция ловила голодных беспризорников на улицах и увозила с глаз долой. В городах Советской Украины милиция задерживала несколько сот детей в день. Так, в начале 1933 года харьковская милиция должна была ловить по плану две тысячи в день. В бараках Харькова постоянно ожидало смерти около двадцати тысяч детей. Дети умоляли милиционеров хотя бы дать им умереть под открытым небом: «Дайте помереть спокойно, не хочу помирать в бараках».

В городах Советской Украины голод был куда страшнее, чем в любом городе западного мира. В 1933 году в Советской Украине от голода погибло несколько десятков тысяч горожан. Однако подавляющее большинство умерших и умиравших в Советской Украине были крестьянами, теми самыми людьми, чьими трудами было выращено скудное количество зерна, доставшееся городам. Украинские города худо-бедно выживали, украинская деревня умирала. Горожане не могли не замечать нищету крестьян, которые наперекор всякой логике уходили со своих полей в поисках пропитания. Вокзал Днепропетровска был запружен голодающими крестьянами, у которых не было сил даже просить милостыню. В поезде Гарет Джонс встретил крестьянина, который достал немного хлеба, но его тут же конфисковала милиция. «У меня хлеб отняли», — повторял он снова и снова, понимая, что ему нечего принести своей голодающей семье. На станции Сталино голодающий крестьянин покончил с собой, бросившись под колеса поезда. Этот город, промышленный центр юго-восточной Украины, был основан во времена Российской империи Джоном Хьюзом, валлийским промышленником, у которого работала мать Гарета Джонса. Сначала город назвали в честь Хьюза [2], затем переименовали в Сталино. (Сейчас он называется Донецк.)

Сталинский план пятилетки, осуществленный к 1932 году, принес развитие промышленности ценой страданий народа. Смерть крестьян на железной дороге — страшная иллюстрация контрастов того времени. По всей Советской Украине пассажиры поездов становились невольными участниками страшных аварий. Голодные крестьяне шли в города вдоль железнодорожного полотна и падали без сил на рельсы. В Харцызске крестьяне, которых выгнали со станции, повесились на деревьях поблизости. Советский писатель Василий Гроссман возвращался от родственников из родного Бердичева, и к окну его купе подошла женщина, просившая подать хлеба. Похожая встреча случилась и у политического эмигранта Артура Кестлера, который приезжал в Советский Союз помочь со строительством социализма. Как он вспоминал гораздо позднее, около харьковского вокзала женщины «протягивали в окна купе страшных детей с огромными повисшими головами, тощими руками и ногами и раздувшимися заостренными животами». Он говорил, что украинские дети похожи на «эмбрионов из кунсткамеры». Прошло немало лет, прежде чем эти двое, которых теперь считают этическими свидетелями ХХ века, написали о том, что видели.

Жители крупных городов больше привыкли к тому, что на рынках крестьяне тратят свои сбережения и продают то, что вырастили. В 1933 году крестьяне приходили все на те же городские рынки, но теперь уже просить милостыню, а не продавать. Рыночные площади, на которых теперь не было ни товаров, ни покупателей, стали местом смерти. По утрам там слышалось только едва различимое дыхание умирающих, скрючившихся под тряпьем, которое когда-то было их одеждой. Как-то весенним утром на харьковском рынке среди мертвых крестьян младенец сосал грудь своей матери, лицо которой было безжизненно серым. Прохожие уже видели такое. И не просто кучу трупов, не просто мертвую мать и еще живого ребенка, а именно эту сцену: крошечный ротик, последнюю каплю молока, остывший сосок. Украинцы придумали специальное название для этого. Проходя мимо, они тихо бормотали: «А вот и бутоны социалистической весны».

***

Массовый голод стал результатом сталинского плана пятилетки, охватывавшего период с 1928 по 1932 год. За эти годы Сталин взял под контроль верхушку Коммунистической партии с помощью политики индустриализации и коллективизации и переродился в сурового отца покоренного населения. Он превратил рынок в план, крестьян в рабов, необжитые земли Сибири и Казахстана в сеть концентрационных лагерей. Его политика убила огромное количество людей: десятки тысяч были казнены, сотни тысяч истощены, миллионам грозила смерть от голода. Его по-прежнему и не без основания заботила оппозиция внутри Коммунистической партии, но Сталин обладал большим политическим даром, ему помогали услужливые функционеры, он возглавлял бюрократию, которая утверждала, что предвидит будущее и сама строит его. Будущее было коммунизмом, для чего следовало развивать тяжелую промышленность, а для этого надо было коллективизировать деревню и контролировать самую большую социальную группу Советского Союза — крестьянство.

Крестьянин, и особенно украинский, вряд ли был способен понять, что является инструментом самой крупной механизации истории. Даже если он понимал конечную цель советской политики (что маловероятно), вряд ли он мог поддержать ее. Ему оставалось противиться политике, которая должна была отнять у него землю и свободу. Коллективизация означала величайшую конфронтацию между самой крупной группой советского общества, крестьянством, и советским государством с его полицией, тогда называвшейся ОГПУ. Предугадав это сопротивление, в 1929 году Сталин приказал начать самую большую переброску государственной власти в советской истории. Построить социализм так же трудно, как «поднять океан», говорил он. В декабре того же года Сталин объявил, что «кулаков» нужно «ликвидировать как класс».

Большевики изображали историю как процесс классовой борьбы: бедные совершают революции против богатых, чтобы двигать историю вперед. Посему, с официальной точки зрения, план по уничтожению кулаков был не просто решением растущего тирана и его преданной свиты. Это была историческая необходимость, дар, посланный суровой, но благосклонной Клио. Неприкрытая враждебность органов государственной власти к определенной категории ни в чем не повинных граждан подкреплялась грубой пропагандой. На одном плакате с заголовком «Уничтожим кулаков как класс!» был изображен кулак под колесами трактора, другой кулак в виде обезьяны припрятывал зерно, а третий сосал вымя коровы. Смысл плаката сводился к тому, что они нелюди, животные.

На деле государство решило само, кто кулак, а кто нет. Милиция должна была сообщать о зажиточных крестьянах, которые больше остальных могли пострадать от коллективизации. В январе 1930 года политбюро уполномочило милицию проверить крестьянское население всего Советского Союза. Соответствующий приказ ОГПУ от 2 февраля, в свою очередь, оговаривал меры, необходимые для «ликвидации кулака как класса». В каждом населенном пункте группы из трех человек, «тройки», решали судьбу крестьян. В тройку входили: милиционер, местный чиновник райисполкома и прокурор. Она имела право выносить быстрый и суровый приговор (казнь, ссылка) без возможности обжалования и пересмотра. Члены партии на местах часто составляли рекомендации: «На пленуме деревенского совета, — говорил один председатель райсовета, — мы создаем кулаков, как считаем нужным». Хотя в Советском Союзе были законы и суд, эти три человека принимали решения без их помощи. Около тридцати тысяч советских граждан были казнены по приговору «троек».

За первые четыре месяца 1930 года 113 637 кулаков было насильно выслано из Советской Украины. Это означало, что постепенно опустело примерно тридцать тысяч крестьянских хат. Их жильцам почти или совсем не давали времени собраться в дорогу. Это означало, что тысячи обледенелых товарных вагонов, набитых перепуганным и больным человеческим грузом, были отправлены на север европейской части России, на Урал, в Сибирь и Казахстан. Это означало выстрелы и предсмертные крики ужаса — то, чем провожали родные земли крестьян. Это означало мороз и унижение в поездах, мучения и лишения по приезду, когда крестьян выпускали из поездов в тайге или степи, где они становились рабами.

Украинские крестьяне знали о депортациях в лагеря для политзаключенных, которые происходили с ними с середины двадцатых годов. Они пели песню, которая уже стала народной:

Соловки вы, Соловки,
Дальняя дорога.
Сердце ноет от тоски,
На душе тревога.

Соловки были лагерным комплексом на острове в Белом море. У украинских крестьян Соловки ассоциировались с чем-то чужим, с тяготами и болью ссылки из родного края.

Для верхушки Коммунистической партии Советского Союза Соловки были первым местом, где труд депортированных превращался в доходы государства. В 1929 году Сталин решил применить модель Соловков во всем Советском Союзе и приказал создать «трудовые поселения» и концентрационные лагеря. Концентрационные лагеря были изолированными территориями труда, обычно окруженными заборами и патрулируемые охраной. Трудовые поселения были новыми деревнями, специально построенными их будущими обитателями в голых степях и тайге, где их высаживали из поезда. В итоге около трехсот тысяч украинцев оказались среди 1,7 миллиона кулаков, депортированных в трудовые поселения в Сибири, Европейской части России и Казахстане.

Массовые депортации крестьян в целях наказания совпали по времени с массовым использованием труда по принуждению в советской экономике. В 1931 году трудовые поселения и концентрационные лагеря были объединены в систему, известную как ГУЛАГ. ГУЛАГ, который сами советы называли «системой концентрационных лагерей», появился вместе с коллективизацией в сельском хозяйстве и зависел от нее. В конечном итоге в него вошло 476 лагерных зон, в которых отбывали наказание около восемнадцати миллионов человек. Из них от полутора до трех миллионов человек погибло во время заключения. Свободный крестьянин стал рабом, строящим большие каналы, шахты и заводы, которые, по мысли Сталина, должны были модернизировать Советский Союз.

Украинские крестьяне чаще всего попадали на строительство Беломорканала — канала между Белым и Балтийским морями, которым Сталин был просто одержим. Примерно 170 000 человек копали замерзшую землю кирками и лопатами, иногда осколками керамической посуды или собственными руками — двадцать один месяц. Они умирали тысячами от истощения и болезней, находя последнее пристанище на дне сухого пока канала. Работы были закончены в 1933 году, и оказалось, что для водного транспорта толку от него немного. Уровень смертности в трудовых поселениях был также высок. Советские власти предполагали, что в поселениях умрет пять процентов заключенных. А на деле умерло от десяти до пятнадцати процентов. Житель Архангельска, главного города на побережье Белого моря, жаловался на бесчеловечность проекта: «Одно дело уничтожать кулака в экономическом смысле. А уничтожать его детей физически — это же настоящее варварство». На Крайнем Севере дети умирали в таких количествах, что «их трупы отвозили на кладбища по три-четыре без гробов». Группа рабочих из Вологды спрашивала: «Неужели путь к мировой революции должен быть вымощен трупами этих детей?»

Уровень смертности в ГУЛАГе был высок, но не выше того, который в скором времени установился в украинской деревне. Работавших на строительстве Беломорканала кормили очень скудно: они получали каких-то шестьсот граммов хлеба (примерно 1300 калорий) в день. Но и это было лучше того, что могли найти люди в Советской Украине примерно в то же время. Подневольные рабочие Беломорканала получали в два-три, а иногда и в шесть раз больше, чем крестьяне, которые остались в колхозах Советской Украины в 1932–1933 годах, — если они там вообще что-то получали.

В первые недели 1930 года коллективизация шагала семимильными шагами по Советской Украине и всему Советскому Союзу. Москва рассылала порайонные нормы коллективизации в столицы союзных республик, а тамошние партийные лидеры клялись их выполнить. Украинская верхушка обещала коллективизировать всю республику за год. Местные партийные активисты, стремясь произвести впечатление на свое начальство, рапортовали о еще более сжатых сроках и обещали провести коллективизацию за девять – двенадцать недель. Угрожая депортацией, они принуждали крестьян подписывать отказы от земли и вступать в колхозы. Милиция применяла силу, иногда вплоть до физической расправы, если было необходимо. Двадцать пять тысяч рабочих было отправлено в деревню, чтобы усилить милицию и подавить крестьянство. Им объясняли, что крестьяне виноваты в нехватке продовольствия в городах, и рабочие обещали «сварить мыло из кулаков».

К середине марта 1930 года семьдесят один процент возделываемой земли в Советском Союзе был, по крайней мере теоретически, отдан колхозам. Это означает, что большинство крестьян отказались от своей земли и вступили в колхозы. У них больше не было никакого формального права пользоваться землей в личных целях. Как участники колхоза они зависели от председателя во всем: он давал им работу, деньги и еду. Они уже потеряли или вот-вот должны были потерять весь свой скот. Сельхозтехнику они могли получить только на новых машинно-тракторных станциях, но ее там зачастую не хватало. Эти базы были центром политического контроля в деревне, на них не переводились партийные чиновники и работники ОГПУ.

Крестьяне Советской Украины были в ужасе от потери своих земель, наверное, даже больше, чем крестьяне Советской России, где общинное ведение хозяйства было делом привычным. Вся история украинского крестьянства была историей борьбы с землевладельцами, в которой — как им поначалу казалось — они победили во время большевистской революции. Но сразу после нее, в период с 1918 по 1921 год, большевики реквизировали продовольствие у крестьян в ходе гражданских войн. Так что у крестьян было достаточно причин настороженно относиться к советской власти. Политика компромиссов Ленина, проводимая им в двадцатые годы, благоприятствовала крестьянам, хотя они небеспочвенно подозревали, что в один прекрасный день она закончится. В 1930 году коллективизация показалась им «новым крепостным правом», началом новой кабалы, только теперь под началом не богатого землевладельца, как было недавно, а Коммунистической партии. Крестьяне Советской Украины боялись потерять свою с таким трудом завоеванную независимость. Также они боялись голода. И того, что случится в будущем с их бессмертной душой.

Деревенское общество Советской Украины оставалось по большей части религиозным. Молодые и амбициозные, зараженные официальным коммунистическим атеизмом, уехали в крупные города Украины, а то и в Москву и Ленинград. Хотя атеистический коммунистический режим душил православную церковь, крестьяне продолжали исповедовать христианство. И многие воспринимали вступление в колхоз как соглашение с дьяволом. Некоторые верили, что сам сатана явился на землю в человеческом обличии партийного активиста, записывает колхозников в свою адскую книгу и предвещает муки и проклятье. Новые машинно-тракторные станции казались им похожими на геенну. Некоторые польские крестьяне на Украине, принадлежавшие к Римско-католической церкви, также сочли коллективизацию знамением апокалипсиса. Один поляк объяснял своему сыну, почему они не пойдут в колхоз: «Не хочу душу дьяволу продавать». Видя такую религиозность, партийные активисты распространяли так называемую первую заповедь Сталина: колхоз сначала обеспечивает государство, а уж потом народ. Разумеется, крестьяне прекрасно знали, как звучит первая заповедь из Библии: «Да не будет у тебя других богов пред лицом Моим» [3].

После депортации кулаков в ГУЛАГ в деревне не осталось настоящих лидеров. Но даже без высланных кулаков крестьяне пытались спасти себя и свои общины. Старались сохранить свои маленькие наделы, крошечные территории автономии. Они пытались держать своих близких подальше от государства, теперь и физически присутствовавшего в колхозах и машинно-тракторных станциях. Они продали или забили свой скот, чтобы не сдавать его в колхоз. Отцы и мужья отправляли дочерей и жен отбиваться от партийных активистов, надеясь, что уж женщин-то не сошлют. Иногда мужчины переодевались женщинами, надеясь, что так у них будет шанс воткнуть мотыгу или лопаты в какого-нибудь местного коммуниста.

Но все это оборачивалось для них скверно, потому что у крестьян было мало оружия и они были плохо организованы. А государство установило почти безраздельную монополию на огнестрельное оружие и транспорт. Мощный полицейские аппарат фиксировал все действия крестьян. ОГПУ зарегистрировало почти миллион попыток личного сопротивления на Украине в 1930 году. Из всех крестьянских бунтов в марте того года почти половина произошли на территории Советской Украины. Некоторые украинские крестьяне выразили свое мнение ногами: ушли на запад, перейдя границу с соседней Польшей. Их примеру последовали целые деревни. Они брали хоругви или кресты, а иногда и просто привязывали черные флаги к палкам и шли на запад к границе. Тысячи из них добрались до Польши, по которой расползались сведения о голоде в Советском Союзе.

Побег крестьян в Польшу опозорил Советский Союз на весь мир и крайне озаботил Сталина и политбюро. Это означало, что польские власти, которые в тот момент пытались наладить отношения с собственной большой украинской диаспорой, узнали о ходе и последствиях коллективизации. Польские пограничники терпеливо расспрашивали беженцев, собирая информацию о ходе и провале коллективизации. Некоторые крестьяне умоляли поляков вмешаться, чтобы прекратить их страдания. Наплыв беженцев также дал полякам в руки мощное оружие пропаганды против Советского Союза. При Юзефе Пилсудском Польша никогда не замышляла захватнических войн против Советского Союза, но все же готовила резервный план на случай, если Советский Союз затрещит по национальным швам, и сделала несколько шагов, чтобы подстегнуть такое развитие событий. Даже когда украинцы бежали из Советской Украины, Польша посылала своих шпионов в обратном направлении, чтобы подбить украинцев на бунт. Их пропагандистские плакаты называли Сталина «Царем голода», который продает зерно на экспорт и морит свой народ голодом. В марте 1930 года члены политбюро опасались, что «польское правительство может вмешаться».

Коллективизация была общей политикой, Советский Союз был огромным государством, так что нестабильность на одной приграничной территории следовало рассматривать в контексте общих сценариев войны.

Сталин и советские лидеры считали Польшу западной частью международных капиталистических клещей, в которые попал Советский Союз. Япония стала их восточной частью. Польско-японские отношения были достаточно неплохими. Весной 1930 года Сталин, по всей видимости, больше всего опасался угрозы совместного польско-японского вторжения. Советский Союз, самая большая страна в мире, простирался от Европы до Тихого океана, и Сталину приходилось обращать внимание не только на действия европейских держав, но и амбиции Японии относительно Азии.

Токио создало себе военную репутацию за счет России. Япония превратилась в мировую державу, победив Российскую империю в русско-японской войне 1904–1905 годов. Японии достались построенные русскими железные дороги к портам Тихого океана [4]. Сталин прекрасно понимал, что и Польша, и Япония интересовались Советской Украиной, а также национальным вопросом в Советском Союзе. Похоже, Сталин глубоко переживал историю российского унижения в Азии. Он очень любил песню «На сопках Маньчжурии», в которой японцам обещали кровавую месть.

Итак, когда хаос, вызванный коллективизацией на западе Советского Союза, заставил опасаться польской интервенции, беспорядки на востоке Советского Союза были на руку Японии. В советской Средней Азии, особенно в большом мусульманском Казахстане, коллективизация породила еще более страшный хаос, чем на Украине. Требовались еще более серьезные социальные преобразования. Народы Казахстана были не крестьянами, а кочевниками. И первым шагом советской модернизации была попытка сделать их оседлыми. До того как начинать коллективизацию, кочевников следовало превратить в крестьян. Седентаризация отняла у скотоводов стада и, тем самым, средства к существованию. Люди садились верхом на своих верблюдов или лошадей и уезжали через границу в мусульманский район Китая Синьцзян (иначе — Туркестан), что натолкнуло Сталина на мысль о том, что они — тайные агенты Японии, которая была доминирующей внешней силой во внутренних конфликтах Китая.

Не все шло по плану. Коллективизация, которая должна была защищать советский строй, на деле расшатывала ситуацию в приграничных землях. В советской части Азии, как и в советской части Европы, план пятилетки, который должен был помочь в строительстве социализма, принес ужасные страдания. И государство, призванное стать оплотом справедливости, отреагировало традиционными мерами. Советские поляки были депортированы из западных приграничных зон, пограничные войска были повсеместно усилены. Мировой революции предстояло произойти за закрытыми границами, а Сталину — предпринять шаги для защиты того, что он называл «социализмом в отдельно взятой стране».

Сталину пришлось повременить с внешними врагами и еще раз обдумать внутригосударственные дела. Он попросил советских дипломатов начать дискуссию с Польшей и Японией по поводу пактов о ненападении, при этом привел Красную Армию в полную боевую готовность на западе Советского Союза. Что интересно, Сталин приостановил коллективизацию. В статье от 2 марта 1930 года с гениальным заголовком «Головокружение от успехов» он утверждал, что проблемы с коллективизацией вызваны тем, что она проводилась с некоторыми перегибами. Было ошибкой, писал Сталин теперь, загонять крестьян в колхозы насильно. Сами колхозы распались так же быстро, как и появились. Весной 1930 года украинские крестьяне собирали урожай озимых и сеяли яровые так, как будто земля принадлежала им. Можно простить им то, с какой легкостью они поверили в свою победу.

Отступление Сталина было тактическим. Получив время на раздумья, Сталин и политбюро нашли более эффективные способы подчинить крестьянство государству. В следующем году советская политика насаждалась в деревне гораздо активнее. В 1931 году коллективизация шла, потому что у крестьян не оставалось выбора. На нижнем уровне Компартии Украины прошли чистки, что гарантировало честную и преданную работу тех, кто занимался деревнями, ведь они понимали, что с ними будет, если они сойдут с правильного пути. Независимых крестьян обложили такими налогами, что в итоге им осталось только пойти в колхоз. По мере переформирования колхозы получали право принуждать окрестных единоличников. Например, им разрешили голосованием решать, отобрать ли посевное зерно у единоличников. Посевное зерно, которое откладывают после сбора урожая, чтобы посеять на будущий год, — бесценно в любом хозяйстве. Отбор и хранение посевного материала — это основа земледелия. На протяжении почти всей истории человечества посевное зерно съедали только во времена полной безысходности. Человек, у которого колхоз отнимал посевной материал, больше не мог прокормить себя.

Депортации продолжались, коллективизация набирала обороты. В конце 1930 и начале 1931 года еще 32 127 семей были высланы с Украины — примерно столько же, сколько во время первой волны за год до этого. Крестьяне знали, что умрут либо от истощения в ГУЛАГе, либо от голода рядом с домом, и выбирали второе. Письма от сосланных друзей и родственников иногда проскальзывали мимо цензоров. Вот отрывок одного из них: «Чтобы ни случилось, не приезжайте. Мы здесь умираем. Лучше спрячьтесь, лучше умрите там, но во что бы то ни стало не приезжайте сюда». Как писал один партийный активист, украинские крестьяне, согласившиеся на коллективизацию, решили, что лучше «голодать дома, чем отправиться в ссылку навстречу неизвестности». Поскольку в 1931 году коллективизация шла медленнее, переходя от одной семьи к другой, а не от деревни к деревне, сопротивляться ей было сложнее. Не происходило внезапных обысков, которые могли вызвать отчаянные попытки защищаться. К концу года новый подход принес свои плоды. Примерно семьдесят процентов обрабатываемых земель на Украине прошло через коллективизацию. Снова удалось достичь уровня марта 1930 года. И на этот раз результаты закрепили.

Неудачно начав в 1930 году, Сталин одержал политическую победу в 1931-м. Однако политические победы не помогали в экономике. Со сбором зерна что-то было не так. Урожай 1930 года был на удивление обилен. Фермеры, сосланные в начале 1930 года, успели посеять озимые, урожай которых весной того же года успешно собрали другие люди. В январе и феврале (когда большая часть страны номинально уже была коллективизирована) крестьяне все равно не работают на земле. После марта 1930 года, когда колхозы распались, крестьяне, снова став свободными, успели посадить яровые. В то лето стояла необычайно хорошая погода. Урожай 1931 года не мог сравниться с урожаем 1930-го, даже если бы производительность колхозов была такой же, как частных хозяйств. Удачный урожай 1930 года дал партии в руки цифры, от которых она отталкивалась при составлении планов хлебозаготовок на 1931 год. Москва ожидала от Украины гораздо большего, чем та способна была дать.

К осени 1931 года стало ясно, что первый урожай, собранный колхозниками, не столь обилен. Причин тому было много: плохая погода, насекомые-вредители, нехватка животной тяги, поскольку крестьяне продали или забили свой скот, количество выпущенных тракторов было гораздо меньше, чем ожидалось, самых умелых крестьян сослали, сеять и жать мешала коллективизация, а крестьяне, потерявшие землю, не видели поводов трудиться на совесть. В августе 1931 года украинский партийный деятель Станислав Косиор сообщал, что планы хлебозаготовок были нереалистичны, учитывая скудный урожай. Лазарь Каганович ответил ему, что на самом деле проблема в том, что зерно воруют и прячут. Косиор, конечно, знал правду, но подчиненным давал распоряжения в соответствии с ответом Кагановича.

В 1931 году более половины (неиспорченного) урожая было вывезено с Украины. Многие колхозы смогли выполнить план по сдаче зерна, только сдав семенной фонд. 5 декабря Сталин приказал колхозам, не выполнившим годовой план, сдать семенной фонд. Он, видимо, верил, что крестьяне прячут зерно, и решил, что под угрозой реквизиций семенного фонда сдадут то, что спрятали. Но к тому моменту у большинства действительно уже ничего не было. К концу 1931 года многие крестьяне голодали. Не имея больше своей земли и сил сопротивляться хлебозаготовкам, они просто никак не могли обеспечить нормальное питание своим семьям. А в начале 1932 года им нечего было сеять в качестве яровых. В марте 1932 года украинская партийная верхушка попросила выдать семенного материала, но для посева было уже поздно, а значит, и хорошего урожая в этом году ждать было нельзя.

В начале 1932 года люди просили о помощи. Украинские коммунисты настаивали, чтобы начальство попросило Сталина привлечь Красный Крест. Участники колхозов пытались писать письма государству и партийным лидерам. Одно из них начинается очень официально, а заканчивается жалобным: «Дайте нам хлеба! Дайте нам хлеба! Дайте нам хлеба!». Члены ЦК Компартии Украины через голову Косиора написали прямо Сталину, причем достаточно резко: «Как же нам строить социалистическую экономику, когда нам всем грозит голодная смерть?».

Власти Советской Украины вполне осознавали угрозу массового голода, осознавал ее и Сталин. Партийные активисты и офицеры ОГПУ отправляли бесчисленные донесения об умерших от голода. В июне 1932 года председатель Харьковского облисполкома писал Косиору о том, что из всех районов его области докладывают о случаях голодной смерти. Косиор получил письмо от комсомольца, датированное 18 июня 1932 года, с красочным описанием, которое к тому моменту, наверное, стало обыденным: «Колхозники уходят в поля и исчезают. Через несколько дней находят их тела и хоронят без всяких эмоций, как будто это в порядке вещей. А на завтра могут найти тело того, кто только что рыл могилу другим». В тот же день, 18 июня 1932 года, сам Сталин признал негласно, что в Советской Украине начался «голод». А накануне украинское партийное руководство попросило продовольственной помощи. Но Сталин помогать не стал. И ответил, что все зерно должно быть собрано в Советской Украине согласно плану. Они с Кагановичем считали, что «крайне важно неукоснительно соблюдать условия экспорта».

Сталин прекрасно понимал (не только из донесений, но из личных наблюдений), что будет дальше. Он понимал, что голод при советском строе возможен. Голод свирепствовал по всей России и Украине во время гражданской войны и после нее. Плохие урожаи вкупе с хлебозаготовками привели к тому, что сотни тысяч крестьян голодали, особенно в 1921 году. Именно нехватка продовольствия была первой из причин, по которым Ленин пошел на компромисс с крестьянством. Сталин прекрасно помнил этот отрезок истории, в котором сам принимал участие. Также было ясно, что сталинская политика коллективизации может привести к массовому голоду. К лету 1932 года — и Сталин это знал — больше миллиона человек погибли от голода в Советском Казахстане. Всю вину Сталин свалил на первого секретаря ЦК Компартии Казахстана, но не мог не понимать, что проблема была в самой структуре.

Сталин, мастер переводить все на личности, представил украинский голод как результат ошибок отдельных деятелей. Первым порывом, который потом перерос в укрепившееся мнение, было воспринять голод украинских крестьян как предательство членов Компартии Украины. Он не мог допустить и мысли о том, что виновата его собственная политика коллективизации. Проблема, конечно, виделась ему в реализации, в местных властях — в чем угодно, только не в самой идее. Продвигая свои преобразования в первой половине 1932 года, Сталин беспокоился не из-за страданий народа, а из-за того, что на его политику коллективизации может лечь тень. Он жаловался, что голодающие украинские крестьяне уезжают из своей республики и деморализуют других советских граждан своем «нытьем».

Весной и летом 1932 года Сталин инфантильно полагал, что голод пройдет, если его отрицать. Возможно, ему казалось, что Украина и так перенаселена и смерть нескольких сотен тысяч крестьян, в конечном счете, не сыграет большой роли. Он требовал, чтобы украинские власти соблюдали план по хлебозаготовкам, несмотря на ясную перспективу снижения урожая. Местные партийные чиновники оказались между красным молотом Сталина и грозным серпом крестьян. Перед ними стояли объективные проблемы, которые не получалось решать с помощью идеологии или слов: нехватка посевного материала, просроченная посевная, плохая погода, нехватка техники, которая должна была заменить животных, хаос последнего рывка коллективизации в конце 1931 года и голодные крестьяне, у которых не было сил работать.

Ситуация в украинской деревне — какой ее видели местные партийные власти — описана в этой детской украинской песенке лучше, чем в немногословных приказах и пропагандистских текстах, приходивших из Москвы:

Батьку Сталін подивися,
як ми в СОЗі розжилися,
хата раком, клуня боком,
троє коней з одним оком.

А на хаті серп і молот,
а у хаті смерть і голод:
ні корови, ні свині,
тільки Сталін на стіні.

Тато в СОЗі, мама в СОЗі,
діти плачуть на дорозі,
нема хліба, нема сала,
бо місцева власть забрала.

Не шукайте домовину,
батько з’їв свою дитину.
З бичем ходить бригадир —
Заганяє на Сибір.

Партийных активистов окружала смерть, а начальство все отрицало. Но голод — это факт, с которым не поспоришь, его не изменить словами и формулами, высылками и расстрелами. Наступил такой момент, когда крестьяне больше не могли работать. Ни идеологическая верность, ни личная преданность не в состоянии были что-то с этим сделать. И тем не менее, продвигаясь вверх по инстанциям, эта мысль теряла свою остроту. На пленуме ЦК Компартии Украины 6–9 июля 1932 года в Харькове отчеты об истинном положении дел натыкались на резкое осуждение. Украинские докладчики жаловались, что годовой план хлебозаготовок выполнить невозможно. Но их остановили Лазарь Каганович и Вячеслав Молотов, члены политбюро и посланники Сталина. Сталин поручил им разгромить «украинских смутьянов».

Молотов и Каганович были преданными и надежными соратниками Сталина, вместе с ним держали в руках политбюро и, соответственно, управляли Советским Союзом. Сталин еще не стал безраздельным диктатором, и политбюро еще представляло собой, по сути, коллективную диктатуру. Однако эти двое, в отличие от его предыдущих соратников по политбюро, были безоговорочно преданы. Сталин беспрестанно манипулировал ими, хотя нужды в этом не было. Они служили делу революции, служа ему, и не были склонны отделять одно от другого. Каганович уже называл Сталина «нашим отцом». В июле 1932 года в Харькове они сказали украинским товарищам, что разговоры о голоде заводят ленивые крестьяне, которые не хотят работать, и активисты, которые не хотят приструнить их и заготовить хлеб.

В это время Сталин был в отпуске. Он проехал на поезде, набитом деликатесами, из Москвы, через голодающую Украину в прекрасный курортный город Сочи на берегу Черного моря. Они с Кагановичем переписывались, укрепляя друг друга во мнении, что голод — это заговор против них лично. Сталину удалось поставить все с ног на голову и поверить в то, что крестьяне, а не он сам, превратили голод в оружие. Каганович заверял Сталина, что прогнившая Компартия Украины просто «прикрывается», называя украинцев «невинными жертвами». Сталин написал, что боится «потерять Украину». Из нее следовало сделать «крепость». В итоге они пришли к выводу, что единственное разумное решение в этой ситуации — и дальше строго придерживаться политики хлебозаготовок и продавать зерно на экспорт как можно скорее. Но к этому моменту Сталин уже нашел (по крайней мере, для себя) связь между голодом и предательством украинских коммунистов: голод — результат саботажа, местные партийные активисты — вредители, вероломные партийные деятели прикрывают своих подчиненных. И все они польские шпионы.

Возможно, еще в 1931 году Сталин мог усмотреть в политике Польши и Японии предзнаменование того, что Советский Союз взят в окружение. 1930 год был апогеем польской разведывательной деятельности в Советском Союзе. Польша тайно образовала украинскую армию на своей земле и готовила десятки украинцев и поляков к специальным операциям на территории Советского Союза. Япония была еще опаснее. В 1931 году советы перехватили депешу японского посла в Москве, в которой он советовал начать подготовку наступательной войны с целью завоевания Сибири. В этом году Япония захватила Маньчжурию, район на северо-востоке Китая, граничивший с советской Сибирью.

По данным советской разведки, осенью 1931 года Польша и Япония подписали тайное соглашение о совместном нападении на Советский Союз. Но разведка ошиблась. Хотя между Польшей и Японией складывался союз, развиться ему мешала продуманная советская международная политика. Япония отказалась вести с Москвой переговоры по пакту о ненападении, а Польша согласилась. Советскому Союзу нужен был мирный договор, чтобы он мог вести свои экономические преобразования, не отвлекаясь на войну. Польша никогда не стремилась начинать войну, а в тот момент еще и переживала экономический спад. Ее в целом недоразвитая сельскохозяйственная экономическая система не смогла бы обеспечить возрастающие военные расходы во время экономического кризиса. Советский военный бюджет, долгие годы не очень отличавшийся от польского, теперь значительно вырос. Советско-польское соглашение было принято в январе 1932 года.

Всерьез воспринимать Польшу как угрозу в 1932 и 1933 годах было нельзя. Бюджет польской армии был значительно урезан. ОГПУ и советские пограничники схватили большое количество польских шпионов. Польским агентам не удалось помешать коллективизации во время хаоса 1930 года, не смогли они и поднять голодающее население на бунт в 1932 году. Они пытались, но ничего не вышло. Даже самые ярые польские сторонники агрессивной политики летом 1932 года признали, что надо сделать передышку. Раз советы обещают мир, нет смысла устраивать провокации. Польские дипломаты и шпионы были свидетелями голода. Они знали, что «каннибализм стал в порядке вещей», «целые деревни полностью вымерли». Но к первопричинам голода они никакого отношения не имели и помочь его жертвам ничем не могли. Польша не стала осведомлять весь мир о том, что знала о голоде. В феврале 1932 года, например, в польское консульство в Харькове пришло анонимное письмо, в котором Польшу умоляли рассказать об украинском голоде всему миру. Но к тому моменту пакт о ненападении с Советским Союзом был уже подписан, и Варшава ни за что не решилась бы на такой шаг.

Сталин получил гораздо больше пространства для маневра на западных приграничных землях, чем у него было в 1930 году. Польша приняла такой статус-кво, подписав пакт о ненападении в июле 1932 года, так что теперь украинские крестьяне были отданы на милость Сталина. В августе Сталин (будучи по-прежнему в отпуске) с присущим ему педантизмом предложил своим ближайшим соратникам гипотезу о том, что коллективизации не хватало только верной правовой основы. Социализму, как и капитализму, по его словам, требуются законы, защищающие собственность. Государство станет крепче, если все продукты сельского хозяйства будут объявлены государственной собственностью, любой несанкционированный сбор таких продуктов — воровством, которое будет караться казнью на месте преступления. То есть голодающего крестьянина могли застрелить, если он поднимет картофельные очистки из борозды в той земле, которая еще недавно принадлежала ему. Может быть, Сталину в самом деле казалось, что это поможет. На деле это, разумеется, привело к тому, что у крестьян не осталось никакой правовой защиты от всеобъемлющей жестокости победившего государства. Если у крестьянина просто находили еду, она становилась уликой. Этот закон вступил в силу 7 августа 1932 года.

Советские судьи обычно не вникали в букву закона, но остальные партийцы и государственный аппарат понимали его дух. Зачастую самые активные поборники закона были молодыми людьми, получившими образование в новых советских школах и верившими в посулы новой системы. Членов официальной советской молодежной организации — комсомола — учили, что их «главная задача» — «борьба с воровством и утаиванием зерна, а также с кулацким саботажем». Городской молодежи коммунизм предложил социальный рост. Агитация показывала мир, из которого они вышли, мрачным и страшным. В состав Компартии Советской Украины больше всего входило русских и евреев, однако в этот период в нее вошло много молодых украинцев, которые верили, что деревня реакционна по сути, и жаждали присоединиться к травле крестьян.

В полях возводили смотровые вышки, с которых следили, чтобы крестьяне не воровали у себя же. В одной только Одесской области было построено более семисот вышек. От хаты к хате ходили бригады — пять тысяч комсомольцев — и отнимали все, что только могли найти. Один крестьянин вспоминал, что активисты брали «длинные железные пруты, чтобы обыскивать конюшни, хлева и печи. Искали везде и забирали все до последнего зернышка». Проносились по деревне, «как черная смерть», и кричали: «Крестьяне, где ваше зерно? Признавайтесь!». Бригады забирали все, что хоть отдаленно было похоже на еду, даже готовый ужин из печи — и тут же все съедали.

Словно армия захватчиков, партийные активисты жили за счет завоеванных земель, отнимали все, что могли, и съедали добычу, оставляя после себя только горе и смерть. То ли из чувства стыда, то ли из чувства собственного превосходства, они повсеместно унижали крестьян. Мочились в бочки с солеными огурцами, заставляли голодных крестьян драться на кулаках друг с другом, ползать и лаять, вставать на колени в грязь и молиться. Женщин, пойманных на воровстве в одном колхозе, раздели донага, избили и голыми протащили по деревне. В другой деревне бригада напилась в хате одного крестьянина и по очереди изнасиловала его дочь. Одиноких женщин постоянно насиловали по ночам под предлогом хлебозаготовок. У них в самом деле отнимали еду, надругавшись над их телами. Таков был триумф сталинского закона и сталинского государства.

Налеты и декреты не могли создать провизию там, где ее не было. Разумеется, крестьяне прятали еду, а голодные воровали. Но проблема украинской деревни была не в воровстве и утаивании, иначе ее действительно можно было бы решить, применив насилие. Проблемой были голод и смерть. Планы по хлебозаготовкам не выполнялись, потому что коллективизация провалилась, урожай 1932 года был скромным, а нормы заготовки зерна — слишком высоки. Сталин отправил Молотова на Украину, чтобы подстегнуть «борьбу за зерно» тамошних товарищей. Но даже рвение сталинских подручных не могло изменить того, что произошло. Даже Молотов был вынужден рекомендовать 30 октября 1932 года несколько снизить нормы заготовок на Украине. Сталин внял его словам, но вскоре стал еще категоричнее, чем раньше. По состоянию на ноябрь 1932 года сдана была только треть годовой нормы.

Пока в Кремль летели доклады о провале хлебозаготовок, жена Сталина покончила с собой. Она выстрелила себе в сердце 7 ноября 1932 года, в пятнадцатую годовщину Октябрьской революции. Как Сталин воспринял это событие, мы никогда не поймем до конца. Но оно, конечно, шокировало его. Он грозился тоже покончить с собой. Каганович увидел, что Сталин очень изменился, и сам произнес речь на панихиде.

На следующий день Сталин взялся за проблему голода еще злее. Он повесил вину за проблемы на Украине на украинских коммунистов и крестьян. Две телеграммы политбюро, отправленные 8 ноября 1932 года, говорили об этом: единоличникам и колхозникам Советской Украины, не сдавшим норму зерна, закрыть доступ к другим товарам советской экономики. Для ускорения процесса на Украине создали специальную «тройку», которая осуждала и казнила партийных активистов и крестьян, якобы повинных в саботаже. 1623 председателя колхоза были арестованы в этом месяце. Высылки с Украины все продолжались: еще 30 400 человек покинули республику до конца года. Активисты говорили крестьянам: «Открывайте, или мы выломаем дверь. Мы заберем все, что у вас есть, а вы сдохнете в лагере».

Трактуя катастрофический провал коллективизации в конце 1932 года, Сталин достиг новых вершин дерзости. Голод на Украине, который он признал раньше, когда все было еще не так страшно, теперь стал «сказочкой», клеветой и слухом, которые распространяли враги. Сталин придумал новую занятную гипотезу: сопротивление социализму усиливается по мере роста его успеха, потому что враги отчаянно не желают признавать свое окончательное поражение. Посему любая проблема в Советском Союзе может быть примером вражеских действий, а вражеские действия — свидетельством успехов.

Сопротивление его политике на Украине, как утверждал Сталин, было особенным, возможно, незаметным для ненаблюдательного глаза. Открытой оппозиции не осталось, поскольку враги социализма были теперь «тихими» и даже «святыми». «Нынешние кулаки, — говорил Сталин, — это люди тихие, сладенькие, почти святые». Те, кто кажется непричастным, на самом деле и есть виновные. Крестьянин, медленно умирающий от голода, и есть, несмотря на внешний вид, саботажник, работающий на капиталистов, потому что пытается дискредитировать Советский Союз. Голод и есть сопротивление. А сопротивление — признак того, что победа социализма уже не за горами. И это были не только пустые фантазии Сталина, сидевшего в Москве. Такую идеологическую линию навязывали Молотов и Каганович, разъезжая по регионам, где в конце 1932 города люди массово гибли от голода.

Сталин никогда не видел своими глазами, как умирали от голода, объяснения которому он постоянно находил, но это видели коммунисты на Украине: им приходилось как-то увязывать идеологическую линию с окружающей действительностью. Вынужденные трактовать раздувшиеся животы как политическую оппозицию, они придумали совершенно извращенный вывод: саботажники настолько ненавидели социализм, что намеренно морили свои семьи голодом до смерти. Поэтому обезображенные тела сыновей и дочерей, матерей и отцов были просто фасадом, за которым враги плели заговор, чтобы уничтожить социализм. Даже самих голодающих иногда выставляли пропагандистами врага, решившими подорвать социализм изнутри. Молодых украинских коммунистов в городах учили, что голодающие — это враги народа, «которые рискуют жизнью, только бы омрачить наш оптимизм».

Украинцы в Польше собирали деньги на продовольственную помощь, но советское правительство категорически отвергло ее. Украинских коммунистов, просивших продовольственной помощи из-за границы (которую советские власти приняли в двадцатые годы), на этот раз никто не слушал. Сталин не желал принимать никакой помощи извне по политическим причинам. Возможно, он считал, что остаться у руля партии у него получится, только если он не признает, что его первое серьезное политическое решение привело к голоду. Однако Сталин мог спасти миллионы жизней, не привлекая особого внимания к Советскому Союзу в мире. Достаточно было приостановить экспорт продовольствия на несколько месяцев, открыть запасы зерна (три миллиона тонн) или просто пустить крестьян в их местные зернохранилища. Такие несложные меры, принятые даже в ноябре 1932 года, могли бы уменьшить количество погибших с миллионов до сотен тысяч. Но Сталин не прибег ни к одной из них.

В последние недели 1932 года, не видя ни внешней, ни внутренней угрозы, не чувствуя необходимости оправдывать что бы то ни было, кроме неизбежности своего пребывания у власти, Сталин решил убить миллионы человек на Украине. Он встал на позицию чистого зла, при этом украинский крестьянин был нападающей стороной, а он, Сталин, жертвой. Голодание было нападением: для Кагановича — в рамках классовой борьбы, для Сталина — в рамках украинской национальной борьбы, защититься от которого можно было только голодом. Сталин был намерен продемонстрировать украинскому крестьянству свое превосходство. И казалось, что он испытывал удовольствие, предвкушая, какими страданиями это обернется. Амартия Сен утверждает, что голод зависит «не от запасов продовольствия как таковых, а от того, кто имеет на них права». Миллионы людей на Украине погибли не из-за нехватки продовольствия, а из-за того, как его распределяли. И только Сталин решал, кто и на что имеет право.

Хотя коллективизация обернулась катастрофой по всему Советскому Союзу, признаки того, что это было запланированное массовое убийство миллионов людей, наиболее отчетливо видны на Украине. Коллективизация потребовала широкого применения казней и ссылок на всей территории Советского Союза. Крестьян и кочевников, составлявших костяк рабочей силы ГУЛАГа, присылали из всех союзных республик. В 1932 году голод ударил не только по Советской Украине, но и по некоторым частям Советской России. Тем не менее, реакция властей на украинский голод была особенной. Фатальной. Некоторые серьезные меры были приняты только на Украине в конце 1932 и начале 1933 годов. Каждая из них может показаться аналогом таблетки болеутоляющего — так их в то время и подавали. Однако же все они несли смерть.

1. 18 ноября 1932 года крестьянам Украины было предписано сдать излишки зерна, которые им разрешили оставить себе за выполнение норм хлебозаготовок. Это означает, что в немногочисленных деревнях, где крестьянам удалось собрать хороший урожай, у них отобрали то немногое, что они смогли заработать. Партийные бригады и ОГПУ в этих регионах получили карт-бланш, и они принялись искать продовольствие с удвоенным рвением. Поскольку крестьяне не получали никаких расписок за сданное зерно, проверкам и обыскам не было числа. Верхушка украинской Компартии попыталась сохранить семенной фонд, но тщетно.

2. Через два дня, 20 ноября 1932 года, был введен мясной штраф. Крестьянам, которые не могли сдать свою норму зерна, предписывалась платить специальный налог мясом. Те, кто до сих пор держал скотину, теперь был вынужден сдать ее государству. Крупный рогатый скот и свиньи были последней надеждой выжить в голод. Как вспоминала девочка-крестьянка, «у кого корова была, тот с голоду не умирал». Корова дает молоко. А в совсем уж крайнем случае ее можно забить. Еще одна девочка вспоминала, как у них отняли единственную свинью, а потом и единственную корову. Девочка держала ее за рога, когда ее уводили. Вероятно, девочки-подростки в деревнях привязывались к своей скотине. Но в ней также говорило и отчаянье. Даже после уплаты мясного налога норму по сдаче зерна надо было выполнить все равно. Если они не могли этого сделать даже под страхом потерять скот, значит, не могли, и потеряв его. Они голодали.

3. Через восемь дней, 28 ноября 1932 года, советские власти обнародовали «черный список». Согласно этому новому правилу, колхозы, не выполнившие нормы хлебозаготовок, были обязаны немедленно сдать месячную норму в пятнадцатикратном размере. На практике это снова обернулось тем, что полчища партийных активистов и ОГПУ приходили в деревни, получив задание и законное право отнимать все. Ни одна деревня не могла сдать столько зерна, поэтому целые общины теряли все продовольствие, которое запасли. Попавшие в «черный список» деревни не имели права торговать и получать что бы то ни было из любой другой точки страны. Их отрезали от снабжения продовольствием и всем остальным. Деревни Советской Украины, попавшие в «черный список» (иногда по решению, принятому аж в Москве), превращались в зоны смерти.

4. 5 декабря 1932 года выбранный самим Сталиным председатель ГПУ Украины доказывал, почему нужно держать украинских партийных чиновников в страхе, чтобы заставить их проводить хлебозаготовки. Всеволод Балицкий побеседовал лично со Сталиным в Москве 15 и 24 ноября. Голод на Украине следовало понимать, по словам Балицкого, как результат заговора украинских националистов, в особенности тех, кто пребывал в изгнании и имел связи с Польшей. Таким образом, любой, не выполнивший нормы хлебозаготовок, считался изменником государства.

Однако смысл политического курса был глубже. Увязывание украинского национализма с украинским голодом позволяло наказывать тех, кто ранее проводил в жизнь директивы по развитию украинского народа. Сталин полагал, что суть крестьянского вопроса заключена в вопросе национальном. Нарушив ленинский компромисс с крестьянами, он автоматически нарушил и его компромисс с нациями. 14 декабря Москва санкционировала отправку украинских коммунистов в концентрационные лагеря, объяснив это тем, что они нарушали советские принципы с целью распространить украинский национализм, тем самым давая возможность националистам саботировать хлебозаготовки. Балицкий заявил, что разоблачил «Украинскую военную организацию», а также группы поляков-бунтовщиков. В январе 1933 года он доложил, что обнаружил более тысячи незаконных организаций, а в феврале — что узнал о планах польских и украинских националистов свергнуть советскую власть на Украине.

Доказательства были сфабрикованы, но эта линия поведения имела последствия. Польша отозвала своих агентов с Украины и оставила надежду извлечь пользу из неудачной коллективизации. Пытаясь придерживаться советско-польского пакта о ненападении, подписанного в июле 1932 года, польское правительство не решилось даже привлекать международное внимание к усиливающемуся в Советском Союзе голоду. Тем не менее, политика Балицкого, хоть и была высосана из пальца, привела к тому, что на местах курс Москвы был принят. Санкционированные им массовые аресты и высылки должны были донести простую мысль: любой, кто станет защищать крестьян, будет считаться врагом. В эти страшные недели в конце декабря, когда число погибших в Советском Союзе возросло до сотен тысяч, украинские активисты и чиновники прекрасно понимали, что сопротивляться линии партии нельзя. Если не продолжать хлебозаготовки, то (в лучшем случае) окажешься в ГУЛАГе.

5. 21 декабря 1932 года Сталин (через Кагановича) подтвердил годовые нормы хлебозаготовок для Советской Украины и конечный срок их выполнения — январь 1933 года. 27 ноября советское политбюро обязало Украину сдать треть недоимок по всему Советскому Союзу. Теперь же, когда сотни тысяч уже умерли от голода, Сталин отправил Кагановича в Харьков, чтобы тот взял украинские власти в ежовые рукавицы. Сразу после приезда Кагановича вечером 20 декабря украинское политбюро было вынуждено срочно собраться. Прозаседав до четырех часов утра, оно постановило, что нормы хлебозаготовок надо выполнить. Этим оно подписало смертный приговор трем миллионам человек. Тем серым утром все в кабинете понимали: если у голодающего населения продолжать отнимать зерно, последствия будут ужасающие. Простая отсрочка хлебозаготовок на три месяца никак не повредила бы советской экономике, при этом спасла бы те самые три миллиона жизней. Но Сталин с Кагановичем требовали продолжать. Как выразился Каганович, государство собиралось «яростно» бороться за выполнение плана.

Выполнив задание в Харькове, Каганович проехал по Советской Украине, требуя «стопроцентного» исполнения плана, чиня суд над местными чиновниками и высылая целые семьи по дороге. Он вернулся в Харьков 29 декабря 1932 года, чтобы напомнить украинской партийной верхушке, что семенной фонд также следует сдавать.

6. В первые недели 1933 года, когда на Украине бушевал голод, Сталин закрыл границы республики, чтобы крестьяне не сбежали, и границы городов, чтобы крестьяне не просили там милостыню. Начиная с 14 января 1933 года советские граждане обязаны были иметь при себе паспорт, чтобы находиться в городе на законных основаниях. 22 января 1933 года Балицкий предупредил Москву о том, что крестьяне бегут из республики. Тогда Сталин и Молотов приказали ОГПУ остановить их. На следующий день крестьянам запретили продавать билеты на поезда дальнего следования. Сталин объяснял эти меры тем, что на самом деле крестьяне не хлеба просят, а участвуют в «контрреволюционных заговорах», служа наглядной пропагандой Польше и прочим капиталистическим государствам, которые мечтали опорочить идею колхозов. К концу февраля 1933 года было поймано и отправлено назад умирать от голода 190 000 крестьян.

Сталин получил свою «крепость» на Украине, но эта цитадель напоминала большой голодающий лагерь, в котором были сторожевые вышки, закрытые границы, бессмысленный тяжелый труд, а люди все умирали и умирали, что было вполне предсказуемо.

7. Даже после того, как годовые нормы хлебозаготовок на 1932 год были выполнены к концу января 1933 года, сбор зерна продолжался. Реквизиции шли своим чередом в феврале и марте, поскольку члены партии искали зерно для весеннего сева. В конце декабря 1932 года Сталин одобрил предложение Кагановича отобрать семенной фонд, чтобы выполнить годовую норму. В результате колхозам нечего было сажать весной и в перспективе нечего было бы собирать грядущей осенью. Семенной материал для весеннего сева можно было взять из экспортного зерна, которое поездами уходило за границу, или из тех трех миллионов тонн, что Советский Союз заготовил про запас. Однако его нашли, отняв у крестьян Советской Украины то немногое, что еще оставалось. Зачастую это были последние крошки еды, на которых крестьяне могли протянуть до урожая. 37 392 человека были арестованы в деревнях Советской Украины в этом месяце, многие из которых, видимо, пытались спасти свои семьи от голодной смерти.

Последнее изъятие зерна было равносильно убийству, даже несмотря на то что проводившие его зачастую верили, что их дело — правое. По воспоминаниям одного активиста, той весной он «видел людей, умиравших от голода. Видел посиневших женщин и детей с раздувшимися животами — они еще дышали, но глаза их уже были пустыми, безжизненными». Но все же, «видя все это», он «не сошел с ума и рук на себя не наложил». Он верил: «Как и раньше, я верил, потому что хотел верить». Были, конечно же, и другие активисты, кто-то верил больше, кто-то меньше. В предшествовавшем году на всех уровнях украинской Компартии прошли серьезные чистки. В январе 1933 года Сталин отправил своих людей, чтобы проверить верхушку. Коммунисты, больше не выражавшие своей веры, сформировали «стену молчания», которая означала смерть для тех, кого окружала. Они усвоили: сопротивляться — значит попасть в чистку, а попасть в нее — значит разделить судьбу тех, кого они сами обрекли на смерть.

В начале 1933 года на Украине активисты Коммунистической партии, собиравшие зерно, оставляли у себя за спиной мертвенное безмолвие. В деревне свои звуки, своя музыка — она более нежная и медленная, чем в городе, но не менее понятная и успокаивающая для тех, у кого она в крови. В 1933 году Украина погрузилась в тишину.

Крестьяне забили скотину (или сдали ее государству), зарезали куриц, убили кошек и собак. Распугали птиц, охотясь на них. Люди тоже разбежались, если успели. А скорее либо умерли, либо так ослабели, что не могли издать ни звука. Отрезанные государством, контролировавшим прессу и передвижение иностранных журналистов, от всего мира, отсеченные линией партии, которая приравнивала голод к саботажу, от любой официальной помощи и сочувствия, выброшенные крайней нищетой и несоразмерным планированием из экономики, отделенные законами и кордонами ГПУ от всей страны, люди умирали в одиночестве, семьи умирали в одиночестве, целые деревни умирали в одиночестве. Двадцать лет спустя политический философ Ханна Арендт покажет, что этот голод на Украине был краеугольным камнем в создании современного «автоматизированного» общества, отчуждения всех ото всех.

Голод привел не к бунтам, а к нравственному разложению, росту преступности, безразличию, безумию, параличу и, в конце концов, к смерти. Месяц за месяцем крестьяне терпели неописуемые муки. Неописуемые не только из-за их продолжительности и тяжести, но еще и потому, что люди были слишком слабы, слишком бедны и слишком неграмотны, чтобы записывать то, что с ними происходило. Но выжившие ничего не забыли. Как вспоминал один из них, что бы ни делали крестьяне, «они умирали, умирали и умирали». Эта смерть была медленной, унизительной, повсеместной и заурядной. Почти никому не удавалось умереть от голода с достоинством. Петр Вельдий проявил невероятную силу воли, дотащившись через всю деревню до могилы в день, когда он ждал своей смерти. Односельчане спрашивали, куда это он. «На кладбище, себя хоронить», — отвечал Петр. Он не хотел, чтобы чужие люди пришли и отволокли его тело в яму. Поэтому сам выкопал себе могилу. Но доковыляв до кладбища, увидел, что в ней лежало другое тело. Он выкопал себе другую могилу, лег и стал ждать.

То, что происходило в эти самые жуткие месяцы, видели и смогли описать очень немногие люди со стороны. Журналист Гарет Джонс оплатил билет до Москвы и, нарушив запрет о въезде на Украину, 7 марта 1933 года сел в поезд до Харькова. Он вышел на случайном полустанке и пошел по селам, закинув на спину рюкзак, который был набит едой. Он увидел «голод колоссальных масштабов». Куда бы он ни пришел, его встречали двумя фразами: «Все опухли от голода» и «Ждем, когда смерть нас заберет». Он спал на грязном полу с голодающими детьми и узнал правду. Как-то раз он поделился едой с маленькой девочкой, и она воскликнула: «Я поела так вкусно, теперь умру счастливой».

Мария Левитская той же весной ездила по Советской Украине вместе с мужем, который пытался продать вещи собственного производства. Деревни, в которых они бывали раньше, теперь стояли заброшенные. Они пришли в ужас от бесконечной тишины. Редкий крик петуха вызывал в них такую радость, что им становилось страшно. Украинец Иосип Панасенко и его капелла бандуристов были отправлены властями нести культуру голодающим крестьянам. Государство отнимало у крестьян последнюю еду, но при этом стремилось культурно развить умирающих и поднять им настроение. Музыканты ходили из одной опустевшей деревни в другую. Наконец, они наткнулись на людей: двух девочек, умерших в постели, две мужские ноги, торчавшие из печи, и старуху, копавшую ногтями пыль. Как-то вечером партийный деятель Виктор Кравченко приехал в одну деревню помочь с урожаем. Наутро он нашел семнадцать трупов на рыночной площади. Такие картины можно было увидеть в деревнях по всей Советской Украине: весной 1933 года в день умирало более десятка тысяч человек.

Те украинцы, которые пошли в колхозы, верили, что их, по крайней мере, не сошлют. Но теперь и их могли сослать, потому что из колхозов ничего путного не получилось. Пятнадцать тысяч крестьян было депортировано с Украины с февраля по апрель 1933 года. К востоку и югу от Советской Украины, на территории Советской России, где проживали украинцы, шестьдесят тысяч человек были сосланы за то, что не выполнили норму по сдаче зерна. В 1933 году 142 000 советских граждан были отправлены в ГУЛАГ, в основном все они голодали или болели тифом, многие из них были с Украины.

В лагерях они пытались найти пропитание. В ГУЛАГе политика была простой: кормить сильных, не тратить ресурсов на слабых. А эти люди приезжали уже слабыми от голода, поэтому выжить им было еще сложнее. Когда голодные заключенные травились ядовитыми растениями и отбросами, лагерное начальство наказывало их за тунеядство. В 1933 году как минимум 67 297 человек умерли от голода и связанных с ним болезней в лагерях, 241 355 погибли в трудовых поселениях, многие из них были родом с Украины. А сколько еще тысяч умерло в долгой дороге с Украины в Казахстан и на Крайний Север! Их тела вынимали из вагонов и хоронили рядом с путями, ни имен, ни числа умерших никто не фиксировал.

Те, кого отправляли по этапу голодающими, почти не имели шансов выжить на новом месте. Как записал один государственный чиновник в мае 1933 года, «в пути я часто видел поселенцев, которые рыскали по деревням, как тени, в поисках хлеба или отбросов. Он ели мертвечину, убивали собак и кошек. Деревенские запирали двери домов. Те, кому удавалось войти в дом, падали на колени перед его владельцем и умоляли дать хоть крошку хлеба. Я видел, как люди умирали на дороге между деревнями, в банях и амбарах. Я своими глазами видел голодающих людей, в агонии ползущих по тротуарам. Их подобрала милиция, они умерли через несколько часов. В конце апреля мы с одним инспектором проходили мимо амбара и нашли труп. Мы позвали милиционера и медика, они нашли еще один труп внутри амбара. Оба человека умерли от голода, следов насильственной смерти не было». Украинская деревня уже снабдила своим зерном весь Советский Союз, теперь же снабжала голодающими ГУЛАГ.

Дети, родившиеся на Украине в конце двадцатых — начале тридцатых годов, очутились в мире смерти, их родители были беспомощны, а власти настроены враждебно. Средняя продолжительность жизни мальчиков, родившихся в 1933 году, не превышала трех лет. Но даже в таких обстоятельствах маленькие дети умудрялись находить поводы для радости. Ханна Соболевская, лишившаяся во время голода отца и пятерых братьев и сестер, вспоминала, как ее младший брат Иосиф не терял надежды. Опухая от голода, он продолжал видеть признаки жизни. Однажды ему показалось, что он увидел, как из земли растут колоски. В другой раз — что он нашел грибы. «Вот теперь мы заживем», — повторял он каждый вечером перед сном. Но как-то утром он проснулся и сказал: «Все умирает». Сначала школьники писали в инстанции, надеясь, что голод — это результат какого-то недоразумения. Так, один класс младшей школы отправил письмо в ЦК партии, прося о «помощи, потому что мы падаем от голода. Нам надо учиться, а у нас нет сил ходить».

А вскоре на такие истории уже никто не обращал внимания. В школе восьмилетнего Юры Лысенко в Харьковской области одна девочка просто упала на уроке, как будто уснула. Взрослые бросились к ней. Но Юра знал, что ей уже ничем не поможешь, «что она умерла, что ее похоронят на кладбище, как хоронили людей вчера, позавчера и каждый день». Мальчики из другой школы пошли рыбачить на пруд и выловили отрубленную голову одноклассника. Вся его семья умерла. А может, они съели его первым? Или он пережил своих родных, только чтобы попасть в руки людоедов? Никто не знает. Но такие вопросы часто задавали дети на Украине в 1933 году.

Родители не могли исполнять свой долг перед детьми. Семьи разваливались, когда жены, иногда с разрывающего сердце согласия мужей, отдавались партийным чиновникам за муку. Даже если у ребенка были родители, которые делали, что могли, толку от этого было мало. Один отец из Винницкой области пошел хоронить одного из двоих своих детей, а когда вернулся домой, увидел, что и второго не стало. Одни родители запирали детей в домах, чтобы спрятать от банд людоедов. Другие отсылали подальше, надеясь, что там их кто-нибудь спасет. Родители отдавали детей дальним родственникам или совсем незнакомым людям, оставляли на вокзалах. Отчаявшиеся крестьяне, поднимавшие на руках младенцев в окна вагонов, не всегда просили хлеба: часто они пытались отдать ребенка пассажирам, которые, скорее всего, были горожанами, а стало быть, им не грозило умереть от голода. Отцы и матери отправляли детей побираться в город, кончалось это по-разному. Кто-то умирал по дороге, кто-то уже в городе. Других ловила милиция, и они умирали в темноте в незнакомом городе. Их хоронили в общих могилах рядом с другими маленькими трупами. Даже если дети возвращались, хороших новостей они с собой не приносили. Петр Савгира пошел с братом в Киев просить милостыню, а вернувшись, узнал, что два другие его брата умерли.

Столкнувшись с угрозой голодной смерти, некоторые семьи распадались: родители ополчались на детей, дети — друг на друга. ГПУ пришлось вести учет таких случаев на Украине, когда «родители убивали самых слабых в семье, а их мясо съедали». Количество родителей, которые убили и съели своих детей, а затем все равно умерли от голода, не поддается подсчету. Одна мать сварила своего сына для себя и дочери. Одну шестилетнюю девочку спасли родные: она видела, как ее отец точит нож, чтобы убить ее. Друг друга убивали разные родственники. Одна семья убила невестку и бросила ее голову свиньям, а тело пожарила.

Однако в широком смысле семьи разрушал не только голод, но и политика, настраивавшая молодое поколение против старого. Комсомольцы служили в бригадах, которые отнимали еду. Дети помладше, пионеры, должны были стать «глазами и ушами партии в семье». Те, что были покрепче здоровьем, отправлялись в поля следить, чтобы не разворовывали урожай. Летом 1933 года полмиллиона мальчиков и девочек в возрасте от 9 до 15 лет стояли на сторожевых башнях и следили за взрослыми. Всем детям предписывалось доносить на родителей.

Чтобы выжить, нужно было бороться не только физически, но и морально. Одна женщина-врач писала подруге в июне 1933 года, что пока не стала людоедкой, но «не могла сказать с уверенностью, что не станет ею, пока это письмо идет к тебе». Добрые люди умирали первыми. Те, кто не мог воровать или продавать свое тело, умирали. Те, кто отдавал свою еду другим, умирали. Те, кто брезговал есть трупы, умирали. Те, кто не хотел убивать себе подобных, умирали. Родители, сопротивлявшиеся людоедству, умирали раньше своих детей. В 1933 году по Украине бродили сонмы сирот. Иногда незнакомые люди брали их к себе. Но без еды даже самые добрые из них ничем не могли помочь этим детям. Мальчики и девочки лежали без сил на простынях и одеялах, ели собственные экскременты и ждали смерти.

В одной деревне Харьковского района несколько женщин изо всех сил старались помочь детям. Как вспоминала одна из них, они устроили «что-то вроде детского дома». Их подопечные выглядели жалко: «Вздувшиеся животы, раны и струпья по всему телу. Их кожа рвалась. Мы выносили их на улицу, клали на простыни, а они стонали. А однажды вдруг замолчали. Мы обернулись посмотреть, что случилось, а они ели самого младшего, маленького Петруся. Отрывали кусочки от его тельца и ели. И Петрусь делал то же самое, отрывал от себя кусочки и ел. Съел, сколько влезло. Другие дети пили кровь из его ран. Мы унесли мальчика подальше от других и заплакали».

В литературе людоедство запрещено так же, как в жизни. Люди пытаются сохранить лицо, замалчивая случаи такого способа выживания. Украинцы, жившие за пределами Советской Украины, очень стыдились таких случаев тогда, стыдятся и по сию пору. Тем не менее, каннибализм на Украине в 1933 году характеризует скорее советскую систему, чем сам украинский народ. За голодом всегда приходит каннибализм. На Украине настал такой момент, когда зерна не было совсем, а мясо было только человеческое. И сразу возник черный рынок человеческого мяса. Оно даже чуть не вошло в систему экономики. Милиция следила за продавцами мяса, а государственные власти не спускали глаз со скотобоен и мясных магазинов. Один молодой коммунист из Харьковской области сообщал своему начальству, что может выполнить план по заготовке мяса, но только сдавая человечину. В деревнях если из трубы поднимался дым, это уже было подозрительно, потому что зачастую означало: людоеды едят свою жертву или семья — кого-то из родственников. Милиция шла на дым и проводила аресты. В 1932 и 1933 годах на Украине минимум 2505 человек были осуждены за людоедство, хотя на самом деле количество таких случаев было гораздо больше.

Украинцы никогда не принимали каннибализм. Даже во времена самого страшного голода деревенские жители приходили в ярость, обнаружив среди своих людоеда. Их часто избивали до смерти или сжигали. Большинство людей не опускались до людоедства. Если ребенок оставался сиротой, это означало, что его не съели родители. И даже те, кто ел человечину, делали это из разных побуждений. Кто-то был каннибалом самого страшного типа. У Василия Гранивича, например, каннибал съел брата Колю. Арестовав его, милиционеры нашли в его дома голову Коли и еще десять голов. А иногда людоедство было преступлением без жертв. Одни матери и отцы убивали детей и съедали их. И в таких случаях дети, конечно, были жертвами. А другие родители велели детям съедать их мясо, если они умрут. Не одному украинскому ребенку пришлось сказать брату или сестре: «Мама велела, чтобы мы съели ее, когда ее не станет». Такой была забота и любовь.

Одной из последних обязанностей государства было захоронение трупов. В январе 1933 года украинский студент писал: «Не всегда получается похоронить мертвых, потому что голодающие умирают в полях, бродя из деревни в деревню». Города по утрам объезжали телеги, собиравшие трупы умерших за ночь крестьян. В деревнях крестьяне, у которых еще были силы, сбивались в отряды, собиравшие и сжигавшие трупы. Ни сил, ни желания рыть глубокие могилы у них уже не было, поэтому часто из-под земли торчали руки и ноги. Похоронным отрядам платили по количеству собранных тел, что приводило к перегибам. Они забирали ослабевших вместе с мертвыми и хоронили живьем. В процессе они беседовали с ними, объясняли голодающим, что скоро они все равно умрут, так какая разница, когда? Несколько раз заживо погребенным удавалось вылезти из мелких общих могил. Могильщики, в свою очередь, тоже слабели и умирали, а их тела оставались лежать там, где упали. По воспоминаниям одного агронома, тела «сжирали одичавшие собаки, которых не успели съесть».

Осенью 1933 года в деревнях по всему Советскому Союзу урожай собирали солдаты Красной Армии, активисты Компартии, рабочие и студенты. Полуживых крестьян заставляли работать, и весной 1933 года они посеяли хлеб, который им уже не суждено было собрать. Новые переселенцы приехали из России и получили их дома и деревни. Однако сначала им предстояло убрать трупы прежних хозяев. Часто разложившиеся трупы разваливались у них в руках. Иногда новоприбывшие возвращались домой, поняв, что эту вонь ничем не оттереть и не закрасить. А иногда они все-таки оставались. «Этнографический материал» Украины, как сказал один советский чиновник итальянскому дипломату, претерпел изменения. Как это случилось чуть раньше в Советском Казахстане, где перемены были еще страшнее, в демографии Советской Украины стали преобладать русские.

***

Сколько людей умерло от голода в Советском Союзе и в Украинской республике в начале тридцатых? Точных цифр мы никогда не узнаем. Учет велся не всегда. Но судя по существующим записям масштаб бедствия был колоссальным: например, органы здравоохранения Киевской области зафиксировали 493 644 голодающих только в этой области в апреле 1933 года. Местные власти опасались делать записи о голодных смертях, а вскоре уже не имели возможности записывать что бы то ни было. Нередко единственные представители власти, которые видели умерших, были отряды могильщиков. А они никаких записей не вели.

В ходе советской переписи населения 1937 года оказалось, что численность населения на восемь миллионов меньше, чем ожидалось: большая часть этих миллионов составляли жертвы голода в Советской Украине, Советском Казахстане и Советской России и их нерожденные дети. Сталин скрыл ее результаты и расстрелял главных демографов. В 1933 году в личных беседах советские власти чаще всего говорили о 5,5 миллионах погибших от голода. По всей видимости, эта цифра отражала действительность в Советском Союзе (включая Украину, Казахстан и Россию) в начале тридцатых годов, хотя и была несколько занижена.

Одно демографическое исследование предполагает, что на Украине умерло от голода 2,5 миллиона человек. Это очень близко к зафиксированному числу повышенной смертности — 2,4 миллиона. Последняя цифра, должно быть, значительно ниже реальной, поскольку многих погибших просто не учитывали. Другое демографическое исследование, проведенное под эгидой властей независимой Украины, приводит цифру 3,9 миллиона. Подлинное число погибших, видимо, где-то между этими цифрами, на что указывают предположения многих маститых ученых. Разумно предположить, что от голода и связанных с ним болезней в 1932–1933 годах на Украине погибло 3,3 миллиона человек. Из них три миллиона были украинцами, остальные — русскими, поляками, немцами, евреями и представителями других народов. Из приблизительно миллиона умерших в Российской Советской республике, наверное, как минимум двести тысяч были украинцами, поскольку голод ударил больше всего по районам, где жили именно они. Вероятно, еще сто тысяч украинцев были среди 1,3 миллионов человек, которые умерли чуть ранее во время голода в Казахстане. В целом не менее 3,3 миллиона советских граждан погибло на Украине от голода и связанных с ним болезней. Примерно столько же этнических украинцев погибло на остальной территории Советского Союза.

Рафаэль Лемкин, юрист, позднее введший термин «геноцид», назвал украинский голод «классическим примером советского геноцида». Ткань сельского населения Украины проверили на прочность и порвали. Украинские крестьяне умерли, были унижены или разбросаны по лагерям по всему Советскому Союзу. У выживших осталось ощущение вины и беспомощности, а иногда еще и воспоминания о сотрудничестве с властями и людоедстве. Сотни тысяч сирот выросли и стали советскими гражданами, но не украинцами, по крайней мере, не такими украинцами, которыми их вырастили бы в украинской семье и украинской деревне. Украинская интеллигенция, пережившая голод, утратила уверенность в себе. Главный писатель и главный политический активист Советской Украины совершили самоубийство: один в мае, другой в июле 1933 года. Советский Союз одержал победу над теми, кто жаждал, чтобы Украинская республика была хоть немного автономной, и теми, кто жаждал аналогичной автономии для себя и своих близких.

Иностранные коммунисты, проживавшие в Советском Союзе и видевшие голод, каким-то образом смогли увидеть в нем не национальную трагедию, а шаг вперед навстречу гуманизму. Писатель Артур Кестлер считал тогда, что голодающие были «врагами народа, которые предпочитали побираться, а не работать». Его сосед в Харькове физик Александр Вайсберг знал, что умерли миллионы крестьян, но все равно продолжал верить. Кестлер наивно жаловался Вайсбергу на то, что советская пресса не пишет, что украинцам «нечего есть, и поэтому они мрут, как мухи». И он, и Вайсберг понимали, что это правда, как понимал всякий, кто бывал в республике. Но, написав о голоде, можно было потерять веру. Каждый из них верил, что уничтожение деревни можно оправдать движением по пути человеческого прогресса. Смерть украинских крестьян стала той ценой, которую заплатили за развитие цивилизации. Кестлер уехал из Советского Союза в 1933 году. Провожая его на вокзале, Вайсберг сказал на прощанье: «Чтобы ни случилось, высоко неси флаг Советского Союза!»

Однако голод не привел к социализму ни в каком смысле (кроме сталинского). В одной из деревень Советской Украины триумфальная арка, построенная в честь выполнения плана пятилетки, была окружена трупами крестьян. У советских властей, расправившихся с кулаками, было больше денег, чем у их жертв, а у членов партии, проживавших в городах, жизненные перспективы были получше. Крестьянам не давали продовольственных карточек, а партийная элита покупала деликатесы в специальных магазинах. Но если им случалось растолстеть, им следовало опасаться бродячих «колбасников», особенно по ночам. Богатые женщины в украинских городах, в основном жены чиновников, обменивали свои пайки на крестьянскую вышивку или украшения, украденные в деревенских церквях. Коллективизация лишила украинскую деревню своей индивидуальности еще и таким образом, помимо того что уничтожила крестьянство морально и физически. Голод заставлял украинцев снимать последнее с себя и выносить последнее из церквей, что, в конечном счете, приводило к их уничтожению.

Хотя Сталин, Каганович и Балицкий объясняли репрессии на Украине украинским национализмом, она была многонациональной республикой. Голод коснулся русских, поляков, немцев и многих других. Евреи Советской Украины в основном жили в больших и малых городах, но те, кто жил в деревнях, голодали не меньше остальных. В 1933 году штатный корреспондент партийной газеты «Правда», которая отрицала голод, получил письмо от отца-еврея. «Сообщаю тебе, — говорилось в нем, — что мать твоя умерла. Много месяцев страдала, и вот умерла от голода». Ее последним желанием было, чтобы сын прочитал кадиш по ней. Эта переписка показывает, какая пропасть лежала между родителями, воспитанными до революции, и детьми, воспитанными после. Не только в среде евреев, но и в среде украинцев поколение, получившее образование в двадцатые годы, гораздо легче принимало советскую власть, чем поколение, воспитанное в Российской империи.

Немецкие и польские дипломаты докладывали начальству о страданиях и гибели немецких и польских меньшинств на территории Советской Украины. Немецкий консул в Харькове писал: «Почти каждый раз, когда я решаюсь выйти на улицу, вижу людей, падающих замертво от голода». Польские дипломаты видели бесконечные очереди голодающих, мечтавших получить визу. Один из них сообщал: «Нередко люди, взрослые мужчины, рыдают, рассказывая о женах и детях, умирающих и пухнущих от голода». Дипломаты знали, что многие крестьяне Советской Украины, не только поляки и немцы, ждали вмешательства других государств, которое окончило бы их мучения. До середины 1932 года самые большие надежды возлагались на Польшу. Пять лет сталинская пропаганда твердила им, что Польша планирует захватить и присвоить себе Украину. Когда начался голод, многие украинские крестьяне хотели верить, что так и будет. Как сообщал один польский шпион, они хватались за соломинку, надеясь, что «Польша или любое другое государство придет и освободит их от страданий и притеснений».

Когда в июле 1932 года Польша и Советский Союз подписали пакт о ненападении, этой надежде пришел конец. Теперь крестьянам оставалось надеяться только на немецкое вторжение. Восемь лет спустя выжившие смогли сравнить советский строй с немецким.

Основные факты массового голода и гибели, хотя и появлялись время от времени в европейских и американских СМИ, четкости и однозначности так и не приобрели. Почти никто не говорил о том, что Сталин собрался уморить украинцев голодом. Даже Адольф Гитлер предпочитал винить марксизм. Само упоминание того, что голод был, вызывало споры. Гарет Джонс написал о нем несколько статей в газету. И, похоже, он был единственным иностранным журналистом, который рассказывал о нем по-английски под собственным именем. Летом и осенью 1933 года венский архиепископ кардинал Теодор Иннитцер попытался организовать продовольственную помощь для голодающих, но советские власти грубо осадили его, ответив, что в Советском Союзе нет ни кардиналов, ни каннибалов — что было правдой лишь наполовину.

Хотя журналистам было известно меньше, чем дипломатам, большинство из них понимали, что от голода умирали миллионы человек. Влиятельный московский корреспондент «Нью-Йорк Таймз» Уолтер Дюранти прилагал немало усилий, чтобы опровергнуть точные отчеты Джонса. Дюранти, лауреат Пулитцеровской премии за 1932 год, назвал сообщения Джонса о голоде «страшилкой». Дюранти утверждал, что «на самом деле голода нет», а есть «повышение смертности из-за недоедания» — тем самым повторяя советские формулировки и лицемерные эвфемизмы. Все это напоминало произведения Оруэлла. И сам Джордж Оруэлл считал украинский голод 1933 года главным примером мрачной правды, которую мастера слова раскрасили в яркие цвета. Дюранти знал, что миллионы людей умерли от голода. Однако в своих материалах он продолжал писать о том, что голод служил высокой цели. Он полагал, что «невозможно сделать омлет, не разбив яиц». Помимо Джонса, единственным журналистом, который писал серьезные репортажи по-английски, был Малколм Маггеридж. Он анонимно печатался в газете «Манчестер Гардиан». Маггеридж говорил о том, что голод — «одно из самых чудовищных преступлений в истории человечества, настолько ужасное, что в будущем люди вряд ли смогут поверить, что он был».

На самом деле даже те, кто интересовался событиями на Украине не из праздного любопытства, то есть украинцы, жившие за пределами Советского Союза, осознали масштаб голода лишь через несколько месяцев. В соседней Польше жило около пяти миллионов украинцев. Их политические лидеры изо всех сил пытались привлечь международное внимание к массовому голоду в Советском Союзе. И даже они поняли масштаб трагедии только в мае 1933 года, когда большинство ее жертв уже лежали в земле. Летом и осенью 1933 года польские газеты писали о голоде, украинские политики в Польше организовывали марши и протесты. Лидеры Украинской организации голодающих пытались устроить международный бойкот советских товаров, обратившись к женщинам мира. Несколько обращений было направлено президенту Соединенных Штатов Америки Франклину Рузвельту.

Но эти старания не дали результата. Законы мирового рынка гарантировали, что зерно, отнятое у Советской Украины, накормит других. Рузвельт, которого во время Великой депрессии больше всего беспокоило положение американских рабочих, желал установить с Советским Союзом дипломатические отношения. Осенью 1933 года он получил телеграммы от украинских активистов, а в это время его личная инициатива по установлению американо-советских отношений начала приносить плоды. В ноябре 1933 года Соединенные Штаты продлили дипломатическое признание Советского Союза.

Основным результатом летней кампании украинцев в Польше стала мощная антисоветская пропаганда. 27 августа 1933 года французский политик Эдуар Эррио приехал в Киев по официальному приглашению. Лидер Радикальной партии Эррио три раза становился премьер-министром Франции, в том числе и в 1932 году. Он был дородным мужчиной с хорошим аппетитом и сравнивал свою фигуру с фигурой женщины, носящей двойню. На приемах в Советском Союзе его уводили в сторону от немецких и польских дипломатов, которые могли испортить веселье неуместным упоминанием голода.

За день до приезда Эрио Киев закрыли, населению приказали наводить чистоту и украшать дома. Витрины, пустовавшие круглый год, вдруг наполнились едой. Но еду выставляли не для продажи, а для показухи. Все — чтобы пустить пыль в глаза одного-единственного иностранца. Милиционеры в новенькой форме разгоняли изумленную толпу. Всех, кто жил и работал в зданиях, стоявших на маршруте Эррио, заставили участвовать в репетиции визита, чтобы они доказали, что знают, где им стоять и что надевать. Эррио провезли по широченному проспекту Киева, Крещатику. По нему сновали автомобили, которые собирали по разным городам. За руль посадили партийных активистов, чтобы создать иллюзию кипучей жизни и процветания. Одна женщина на улице пробормотала: «Может, этот буржуй расскажет миру, что у нас тут происходит». Но ее ждало разочарование. Эррио выражал изумление тем, как прекрасно Советский Союз прославляет «социалистический дух» и почитает «национальные чувства украинцев».

30 августа 1933 года Эррио посетил в Харькове детскую коммуну имени Феликса Дзержинского — школу, названную в честь основателя ВЧК. В то время дети Харьковской области еще умирали от голода. Ему показали отобранных детей — самых здоровых и нормально выглядевших. Скорее всего, приличную одежду им выдали тем же утром. В общем, не все тут было показухой. Советы строили школы для украинских детей и искореняли неграмотность. Дети, оставшиеся в живых к концу 1933 года, имели все шансы вырасти грамотными. Это и должен был увидеть Эррио. Француз вполне серьезно спросил, что школьники ели на обед. От ответа на этот обычный вопрос зависела репутация Советского Союза. Василий Гроссман описывал эту сцену в двух своих великих романах. По воспоминаниям Гроссмана, детей подготовили к этому вопросу и заставили выучить подходящий ответ. Эррио верил тому, что видел и слышал. Потом он уехал в Москву, где его кормили икрой во дворце.

По возвращении Эррио сказал французам, что колхозы Советской Украины — это прекрасно организованные сады. Официальная советская газета Коммунистической партии «Правда» с удовольствием напечатала комментарий Эррио. Это был конец истории. А может, ее и вовсе не было.

Источник: Snyder T. Bloodlands: Europe between Hitler and Stalin. N.Y.: Basic Books, 2010.

Примечания

↑1. Нынешний Донецк.
↑2. Юзовка.
↑3. Исход 20:2 (синодальный перевод).
↑4. Речь идет о Южно-Маньчжурской железной дороге.