О том, как террористы обрели право на слово и к чему это ведет

От редакции: Продолжение дискуссии о терроризме на Gefter.ru.

Когда Интернет и сопутствующие ему информационные технологии начинали распространяться по планете, их нередко называли мировой сетью, которая сделает единым все человечество. Прошло почти три десятка лет, и интернет-сервисы начинают играть противоположную роль: дробить мир на противоборствующие группы.

После терактов конца 1990-х и нулевых вопрос, давать ли слово террористам, обсуждался по всему миру. В России самым известным казусом стало развернутое интервью Андрея Бабицкого с Шамилем Басаевым, несколько публикаций такого рода вышло в США, на эту тему спорили в интеллектуальных кругах, она находила отражение в художественной литературе. Например, книга «Дневник плохого года» Нобелевского лауреата Кутзее начинается с рассуждений о том, что граница между государством и политическими объединениями охраняется с помощью ограничения свободы высказывания, вплоть до ее полного запрета в случае террористов.

Есть точка зрения, что, давая слово экстремистам-убийцам, мы даем им возможность описывать самих себя и, таким образом, легитимируем их как политических деятелей. Противоположная позиция: высказывания террористов в больших СМИ фигурируют в качестве высказываний Другого, медиа сохраняют контроль над их речью.

Развитие онлайн-медиа поставило под вопрос оба подхода. Выяснилось, что монополия СМИ на высказывание и право быть услышанным больше не дается сверху. Более того, вопрос о том, давать ли террористам слово, сегодня попросту не обсуждается. Исламское государство активно развивает свои медиа, ведет вербовку и агитацию в социальных сетях. При желании любой пользователь Интернета может узнать, что ИГ хочет поведать миру и как намерено преобразить его.

Это изменило саму постановку вопроса. Каждое государство принимает меры к тому, чтобы заявления террористов не были ни высказаны, ни услышаны. В эпоху до Интернета «не давать слова террористам» означало «не начинать с ними публичного диалога». Это ограничение относилось, в первую очередь, к СМИ, а не к возможным читателям или слушателям или тем более к самим террористам. Медиа не должны были показывать нежелательной картинки. Меры, которые принимаются сегодня, направлены уже не на СМИ, а на посредников качественно иного рода — онлайн-сервисы, которые представляют возможность непосредственного контакта, вовлечения или пропаганды террористических идей. Это уничтожение контента, например роликов на Ютубе, удаление аккаунтов террористов из самых крупных социальных сетей, попытки воздействовать на мессенджеры, в первую очередь — Телеграм. Есть и попытки сделать сам доступ к Интернету менее доступным.

В России сейчас обсуждается поправка, которая обяжет покупателей сим-карт к более строгой проверке личности. Во многих странах мира действуют законы, запрещающие использовать Интернет без аутентификации. Например, в Италии, не имея местного номера телефона (а значит, не покупая сим-карту и предъявляя паспорт), подключиться к Wi-Fi можно, только введя свое имя и электронную почту. Редкое исключение — гостиницы и кафе с публичным доступом к Интернету для своих гостей. Эти ограничения действуют уже более десяти лет. Конечно, возникает черный рынок, и аутентификация личности не становится панацеей, зато, по существу, свобода слова ограничивается для вполне мирных туристов или студентов, которые приехали в страну ненадолго. Да и в целом инициативы по обязательному удостоверению личности при использовании Интернета не пользуются доброй славой, особенно среди опытных пользователей, заставших период анонимных сетей.

Также во всех странах работают ограничения доступа к контенту, создаваемому террористами, — например, в России 282-я статья УК. Эта мера в целом выполняет одну роль — не дает террористическим организациям представлять себя в роли СМИ, то есть транслировать свои идеи большому количеству людей. Но при умении подключаться через прокси-сервер или TOR каждый в состоянии прочитать материалы террористов, посмотреть их видео и даже пообщаться на их форумах. ИГ (организация признана террористической и запрещена на территории РФ) учитывает это, и его медиа-стратегия очень успешна. К тому же, она соответствует одной из тенденций развития современных медиа: у каждого пользователя постепенно возникает «свой» Интернет, наполненный интересным содержанием и единомышленниками. Это своего рода «виртуальная реальность», но она противостоит не «реальной», а множеству других интернетов, более или менее реальных.

Впрочем, за «свой Интернет» пользователи расплачиваются своими данными. Становясь потребителем контента, пользователь оказывается причастным тому, что он смотрит или слушает. Из расследований журналистов становится ясно, что вербовщики часто писали именно тем, кто размещал на своих страницах в социальных сетях ролики с проповедниками ИГ. Отличить слово от действия в таком случае оказывается все сложнее. И то и другое становится частью данных, и все чаще возникает вопрос о том, кто может контролировать эти данные и могут ли это делать сами пользователи. Российский закон о персональных данных, аналогичные законы, которые рассматриваются или действуют в других странах, отчасти ограничивают именно это: распространение информации о пользователях в глобальных средах.

Если смотреть на запрет контента, создаваемого террористами, с этой перспективы, ситуация выглядит почти безысходной. В конечном счете выбор будет поставлен так: вы доверяете государству охранять ваши данные или соглашаетесь с тем, что они могут достаться террористам. Собственно, такой выбор правительства уже сейчас делают за граждан. Похожие решения они принимают и в сфере городской безопасности, инфраструктуры, проверки жидкостей в самолетах, рамках в каждом помещении и так далее. Эпоха увлечения всеобщей прозрачностью подходит к концу, и в Интернете возникают новые границы.

Главное — исчезает иллюзия о том, что развитие современных медиа якобы ведет к прогрессу, новому качеству общения и общества. Постепенно становится ясно, что медиа — это не сообщение, они лишь инструмент. И, пользуясь современными средствами передачи информации и обращаясь к форматам, которые выросли в западном обществе (глянцевые журналы, короткие и емкие твиты), террористы преследуют исключительно собственные цели. Такая ситуация, конечно, говорит о медиа, но она говорит и об обществе.

Французский философ Франсуа Лиотар выделял два базовых подхода к описанию общества: как функционально целостной системы (технократический подход) либо как структуры, разделенной и противоречивой (марксистский подход). Современный мир устроен так, что не оставляет шанса для применения первого подхода — взгляда на мир как на функциональное целое, способное вместить все. Ведь те, кто вроде бы стоят на этой позиции, все чаще сами отказываются о чем-то говорить и что-то объяснять. Вопрос времени, когда раскол глобального общества по некоей линии (линиям) станет очевидным. И по одну из сторон этого раскола окажутся носители радикальных взглядов.

Тот факт, что террористы сумели самостоятельно взять слово, говорит о ситуации в мире больше, чем сами террористические акты. Если бы страны Запада были в состоянии убедительно объяснить происходящее со своих позиций, дать ответы на острые вопросы сегодняшнего дня, не было бы риска в том, чтобы давать слово экстремистам. И дело не в том, что возникла сила, настолько мощная, что она, мол, не умещается в привычные рамки. Сбой дает вся технократическая система отношения к миру, которая полагает, что язык медиа сам по себе что-то означает. И очень скоро мы увидим, в какую сторону двинется развитие. Либо система обновится и найдет способ ответить на повсеместно растущий неудовлетворенный запрос, либо ей придется оставить претензию на универсальность и вступить в противоборство с Другим.