Там, где играет политическая власть

Этот текст представляет собой ряд мыслей, возникших по прочтении двух текстов Александра Фридриховича Филиппова и одного — Леонида Ефимовича Бляхера. Не оспаривая высказанное ими (прежде всего, потому, что я практически со всем сказанным согласен), я рискну добавить к их беседе еще несколько моментов. Кое-что из сказанного ниже я говорил недавно в интервью «Пермской трибуне», остальное звучит для меня впервые.

Говоря о Левиафане, как представляется, принципиально важно помнить две вещи. С одной стороны — и это подчеркивалось обоими коллегами, — Левиафан создается населением. Населением, в котором возникает запрос на превращение из совокупности (multitudo) в народ (populus). Логика подобного становления, вроде бы, вполне отвечает представлениям о возникновении республики как согласия относительно «общего дела» или, если угодно, относительно «любимой всеми вещи», в зависимости от того, будем мы говорить в системе координат Цицерона или Августина.

Однако возникающая сущность, несмотря на то что Гоббс называет ее Commonwealth, республикой категорически не является. Собственно, сам Гоббс указывает на это в 17-й главе своего произведения, говоря, что его “Commonwealth is more than Consent, or Concord; it is a reall Unitie of them all, in one and the same Person, made by Covenant of every man with every man” [1]. За понятием Consent в этой формулировке стоит цицероновская формула consensus iuris, а за Concord — августинианская concordia rerum quas diligit. Здесь же получается нечто иное, не сплачивающее людей изнутри, но охватывающее их извне стальным кольцом объятий.

С другой стороны, и в этом трагический диалектизм Левиафана, он создается совокупностью, обретающей в акте этого созидания свою сущность как народа, и он же становится основным врагом новорожденного народа, стремясь рассыпать его обратно, в население (populatio), в совокупность. Если же ему удается это распыление, то, в скором времени, погибает и сам Левиафан, ибо живет он только в вечном противостоянии с создавшим его — с ежемоментно создающим! — народом. Верно и обратное: народ как гражданское единство противостоит Левиафану, но если побеждает, ниспровергая его, вскоре умирает и сам, вновь обращаясь совокупностью (и здесь оказывается прав даже не Гоббс, а помянутый выше Августин).

Выйти из этого круга можно, но лишь сменив вектор движения, лишь поменяв Левиафана на Res publica, а это, как я полагаю, чуждо политической логике модерна. Республика (равно как и империя) не может жить в мире левиафанов, ей чужды сами основания этого мира, она во всем, вплоть до политической антропологии, противоположна ему, противоположна играм суверенов. Таким образом, когда мы говорим о том, что в совокупности возникает запрос на Левиафана, мы должны помнить о том, что эта совокупность еще совсем недавно была народом. Народом, сломившим силу своего Левиафана, сокрушившим его кости, или — что, по сути, то же самое, — сокрушенным им. Теперь же она вновь пытается воззвать к Левиафану, не осознавая того, что новый будет сильнее и могущественнее прежнего. Парадоксально и, возможно, прискорбно при этом то, что породить совокупность может лишь Левиафана, и любые названия, придуманные ему, будь то «баронства», упоминаемые Л.Е. Бляхером, «вечевые республики» или что-либо еще, будут лишь эвфемизмами, маскирующими истинную суть порождаемого. Ни одно другое образование просто не выживет в мире, где резвятся левиафаны, где играет политическая власть.

Другой вопрос — и его не затрагивают в своих статьях ни А.Ф. Филиппов, ни Л.Е. Бляхер, — касается проблемы существования христианской церкви. Православные церкви все больше и больше теряют столь необходимый им авторитет, либо ввязываясь в политические конфликты на стороне того или иного правительства (украинский кейс), либо, напротив, полностью солидаризируясь с собственным правительством и отказываясь от своей самостоятельной позиции (РПЦ). В обоих случаях Церковь становится лишь одной из фигур — пусть даже и важной — в игре левиафанов; в обоих случаях теряется самая ценная из позиций, которые только могут быть в этой игре, — позиция человека, стоящего рядом с игроком и смотрящего за игрой. Играть с левиафанами можно лишь по их правилам и, единожды вступив в эту игру, Церковь оказывается поглощенной ими, абсорбированной, инкорпорированной в качестве органической их части. Гоббс описывал это в терминах политической религии, которую создает Левиафан, чтобы насытить духовную жажду своих подданных. Такая религия, такая Церковь очень удобны: у них есть своя цена, я бы даже сказал, свой прайс-лист. Их реакции предсказуемы, их высказывания прогнозируемы, их манифестации находятся под контролем государства. Оно же, в ответ на повиновение, обеспечивает Церкви свою защиту и покровительство — арестовывает кощунниц, открывает уголовные дела против тех, кто не хочет строить храм в парке около дома, отдает за бесценок дорогую недвижимость… Такая Церковь безопасна для Левиафана и иногда даже полезна ему. Альтернативой может стать католическая церковь, особенно в том виде, в котором она пребывает сейчас, под водительством Папы Франциска. Выйти из зоны влияния Левиафана «через низ» — уклониться от власти, от богатства, от игры интересов; развернуться от государств к людям, поставить в центр своей политики вопросы семьи и брака; наконец, начать восстанавливать общение с потерянными 500 лет назад протестантами. Такая Церковь не выстраивает альтернативного левиафана, который уже потому безопасен, что подобен существующему, — нет, такая Церковь показывает возможность мира без левиафанов, мира без государств, мира единой Церкви. Мира, по крайней мере сейчас, невозможного, но иногда столь желанного.

Примечание

↑1. (Hobbes, 2010: II.17); речь идет о пересмотренном и исправленном издании «Левиафана», вышедшем в 1660 году.