Деньги микадо

1

27 января (9 февраля) 1904 года началась война между Россией и Японией.

Предметом интересов сторон было влияние в китайской Маньчжурии и Корее — на территории формально нейтральных, но в политическом и военном смысле беспомощных третьих стран. Вопрос о том, кого именно здесь следует считать агрессором, более или менее праздный. Но формально первый удар нанесла Японская империя.

В первый момент объявление войны вызвало приступ патриотического энтузиазма, в том числе у людей левых и даже революционных взглядов. Земцы-конституционалисты приняли решение приостановить свою борьбу до конца войны. Но уже первые неудачи изменили настроение интеллигенции. Она почуяла: самодержавие — раненый зверь. Именно тут-то и надо нападать на него.

В мае не кто иной, как А.П. Чехов, говорил своему шурину Владимиру Книпперу: «…Наша победа означала бы укрепление самодержавия, укрепление того гнета, в котором мы задыхаемся. Эта победа остановила бы надвигающуюся революцию. Неужели вы этого хотите?» Чехов был прям и откровенен — он ненавидел лицемерие. Другие патетически скорбели о Цусиме и Порт-Артуре, обличали «преступных вождей», якобы виновных в поражениях, и возбужденно жаждали пожать плоды этих поражений. До публичного сочувствия стране и армии Микадо доходило сравнительно редко, но русские либералы не упускали случая подчеркнуть, что Япония — монархия конституционная, чем и объясняются, дескать, ее успехи.

Война шла и на море, и на суше. А кроме того, именно во время этой войны впервые всерьез заговорили о третьем, тайном театре военных действий. О том, которому посвящен рассказ Куприна «Штабс-капитан Рыбников».

В этой тайной войне — войне разведчиков и диверсантов — Япония оказалась намного сильнее. Причин тому несколько. Российская военная разведка, как отдельный институт созданная лишь в 1903 году, вообще не была сильной и хорошо организованной. Разведывательная деятельность по линии Министерства внутренних дел была, естественно, подчинена внутриполитическим задачам и сводилась к слежке за эмигрантами. Но дело еще и в том, что японские агенты очень быстро сориентировались в делах и проблемах России, тогда как для их российских коллег держава императора Мицухито оставалась загадочной. Хотя по идее-то все должно было быть ровно наоборот: Япония в каком-то смысле переживала период, подобный которому Россия давно миновала, период решительной и системной европеизации и модернизации. Мицухито был своего рода японским Петром Великим.

Но для русских Япония, как и вообще Азия, была окружена мифами, как негативными, так и позитивными. Это смешение позитивной и негативной мифологии продемонстрировано в том же рассказе Куприна. Да что там герои Куприна, какие фантастические вещи говорил и писал о Востоке, о «желтой опасности» сам Владимир Соловьев. А для японцев Россия не была окружена никакими мифами. Это была для них просто одна из стран Запада — причем не самая сильная и не самая развитая. «Мы победили 400-миллионный Китай, победим и 150-тысячную Россию, где разноплеменные поданные грызутся, подобно бешеным псам, запертым в одной комнате», — так писала одна из японских газет еще до войны. А именно — после Кишиневского погрома весной 1903 года. Разница между славянами и евреями, между православием и иудаизмом для среднего японца была примерно настолько же актуальна, как для среднего россиянина — различие между тайцами и кхмерами или между Хинаяной и Махаяной. Но одно было ясно: подданные Белого Царя друг друга ненавидят. А значит это можно и нужно использовать.

И еще одна вещь. В истории русской политической полиции было всякое: провоцирование погромов, подделка документов, натравливание террористов на своих сослуживцев… Но это делали отдельные чиновники, начальство об этом (по крайней мере официально) не знало. У системы в целом были некие принципы, по крайней мере идеологические. Поддерживать революцию и смуту где бы то ни было — нет, это было немыслимо. Законная власть есть законная власть. Японцы на это смотрели проще.

2

Итак, главным проектом японской разведки стала поддержка антиправительственных движений в России. Человека, который непосредственно занялся этим, звали Мотодзиро Акаси. Или, наоборот, Акаси Мотодзиро, если по японскому обычаю ставить фамилию перед именем. Гвардейский офицер, военный дипломат и разведчик. С 1 ноября 1902 года — военный атташе в России, гармонично сочетающий гласное и негласное служение отечеству.

За полтора года полковник успел завербовать трех агентов. Один из них, венгр Миклош Балог де Галанта, возглавил японскую осведомительную сеть. Через него Акаси вышел на финляндских сепаратистов. Причем финно-угорское родство с родиной Балога здесь было ни при чем: финские сепаратисты были, по большей части, шведами. Или скажем так: людьми шведской культуры. По-фински в Финляндии в начале XX века говорила деревня. Дворянство, городская буржуазия, интеллигенция чаще говорили по-шведски и носили шведские фамилии. Ситуация в этом смысле напоминала «остзейские провинции» — Эстляндию, Лифляндию, Курляндию. Но «остзейские бароны» давным-давно слились с русским дворянством, стали опорой империи, не проявляли никаких сепаратистских настроений и уж конечно не ассоциировали себя с эстонскими и латышскими смердами (и только Первая мировая заставила немецкоязычных ревельцев и рижан начать идентифицировать себя с Германией). В Великом Княжестве Финляндском все сложилось иначе, почему — долгий разговор.

Во всяком случае, к моменту переезда военного атташе Акаси, в связи с объявлением войны, из Петербурга в Стокгольм (в марте 1904 года), связи уже были налажены. В Стокгольме Акаси первым делом встретился с офицерами местного генштаба (Швеция официально уже сто лет как отказалась от Великого герцогства Финляндского и официально на него не претендовала, но с заинтересованным и сочувственным вниманием следила за сепаратистским движением) и — самое главное — с человеком по имени Конни Циллиакус.

Это был очень колоритный дородный господин лет пятидесяти, душа компании, путешественник, побывавший и в Южной Африке (на англо-бурской войне), и в Америке, и — что примечательно! — в Японии, любитель охотничьих историй и соленых анекдотов на многочисленных известных ему языках. Он возглавлял в Финляндии «Партию активных действий» (в отличие от Партии пассивных действий доктора Неовиуса). Циллиакус (Соков, как называли его русские) предложил Акаси организовать единую сеть из различных национал-сепаратистских, социалистических и либеральных партий и союзов Российской империи. Если правительство микадо выделит достаточно средств, можно будет серией восстаний и беспорядков парализовать силы России, лишив ее возможности продолжать войну.

Первоначально Циллиакус запросил немного — 3000 йен (300 фунтов стерлингов) на первоначальные разъезды и консультации. К июлю он доложил об успехе: представители разных партий и национальностей готовы встретиться в Париже и договориться о едином плане действий. Это произвело большое впечатление на Акаси и его начальников. Дело в том, что все это были люди военные, для которых залогом успешности любой компании было наличие единого командования и штаба. Японские власти больше всего опасались, что выделенные ими средства приберет к рукам какая-нибудь одна партия. А важно — нанесение удара из разных точек, равномерно, скоординированно. Наконец, 21 августа первые 100 тысяч йен были выделены.

Акаси не сразу остановился именно на Циллиакусе. Класть все яйца в одну корзину — не в обычае любой разведки. Кроме шведо-финнов, внимание Акаси естественно привлекли польские националисты. Там тоже было две партии: Лига Народова Романа Дмовского и Польская социалистическая партия Юзефа Пилсудского. Японцы сначала вели дела с ними порознь, и дело дошло до того, что прибывший в Токио Дмовский случайно встретил там Пилсудского на улице. Обещания поляков сводились к следующему: во-первых, деморализовать царизм смутами в тылу, во-вторых, вести работу с призывниками из Польши, убеждая их сдаваться японцам, но главное — силами польских ссыльных взорвать Транссибирскую магистраль. Если бы не эта свежепостроенная магистраль, по которой шли на восток войска и грузы, Россия и воевать с Японией не могла бы; без магистрали, соединяющейся с Китайской восточной железной дорогой, и повода к войне не было бы.

Когда японцы убедились, что подобраться к хорошо охраняемой железной дороге полякам не под силу, они сосредоточились на «финляндском» проекте. Точнее, на проекте объединения российских антиправительственных сил, координируемом через шведо-финнов. Впрочем, у них были помощники из других подданных империи: прежде всего Георгий Деканозов (Деканози, Деканозишвили), один из лидеров грузинской Социал-Федералистской партии, милый, скромный, бескорыстный, дельный человек (отец известного бериевского палача).

3

Долгожданная Парижская конференция освободительных сил открылась 17 (30) сентября. Она, к сожалению Акаси и Циллиакуса, не была всеобъемлющей. Само собой, Циллиакус, Дмовский, Пилсудский и Деканози представляли свои народы. Русское освободительное движение было представлено Партией социалистов-революционеров и либералами (будущими кадетами) из Союза освобождения. А вот РСДРП конференцию проигнорировала.

Дело в том, что как раз накануне, в августе, состоялась международная социалистическая конференция в Амстердаме. Сопредседателями ее были избраны Плеханов и лидер японских социалистов Сен Катаяма. Японец и русский подали друг другу руки и дали обещание сообща бороться за мир — против своих «милитаристских» правительств. В этой ситуации Плеханов предпочитал «сохранить моральную независимость по отношению к военным противникам царского правительства». Позднее Ленину и в голову прийти не могло, что сотрудничество с Карлом Либкнехтом и Розой Люксембург как-то мешает ему иметь дело с ведомством Людендорфа, — но Плеханов был другим человеком. Впрочем, большевики тоже, по соображениям партийной тактики, не стали посылать своих представителей в Париж. В итоге социал-демократия была представлена малозначительными латышской и белорусской партиями.

Освобожденцы и эсеры официально о происхождении денег не знали и предпочли не задавать лишних вопросов, хотя это было секретом Полишинеля. На конференции их представляли П.Н. Милюков, П.Б. Струве, князь Петр Дмитриевич Долгоруков (один из двух знаменитых кадетов-близнецов) и В.Я. Яковлев-Богучарский. Особенно важно было участие Партии социалистов-революционеров. После ряда блестящих терактов, совершенных боевой организацией эсеров, и особенно убийства министра внутренних дел В.К. Плеве, популярность этой партии была на огромной высоте. В делегацию эсеров на конференции, кроме главного идеолога партии Виктора Чернова и ветерана-народовольца Марка Натансона, включен был и легендарный вождь Боевой Организации, известный как «Иван Николаевич». Настоящее его имя — Евгений Филиппович (Евно-Мейер Фишелев сын по паспорту) Азеф (или Азев) — в революционных кругах тоже не было секретом.

Вообще на Парижской конференции не только революционеры, но и непривычные к конспирации либералы пользовались псевдонимами. Но российская полиция своевременно узнала их подлинные имена — разумеется, именно от Азефа, своего давнего агента. Парадокс, однако, в том, что именно благодаря Азефу конференция успешно завершилась и Акаси смог отчитаться перед своим правительством об успешном начале операции.

По первому пункту — «уничтожение самодержавия» споров не возникло. (Эсеры не стали настаивать на слове «республика».) Проблемным стал пункт о всеобщем избирательном праве. Милюков настаивал на образовательном цензе. За этим стояла трезвая оценка электоральных перспектив либеральных сил в России при всеобщем голосовании. Его поддержал Дмовский. Эсеры уже собирались покинуть конференцию, но именно Азеф убедил своих товарищей, что «важно достичь какого бы то ни было результата, как бы скромен он ни был». В итоге позиция Милюкова не нашла поддержки у его же однопартийцев, и он подчинился большинству. Другая дискуссия касалась независимости Польши. Сошлись на формуле «самоопределение наций». Отдельным пунктом шла «отмена всех мер, нарушивших конституционные права Финляндии» (слово «независимость» тоже не произносилось).

Негласная же часть договора заключалась в координации действий мирных и немирных сил. Например, осенью либералы разворачивали так называемую «банкетную кампанию» (под предлогом празднования юбилея судебной реформы оглашали требования, для начала, выборного законосовещательного органа), а Азеф готовил тройной удар: серию терактов в Москве, Петербурге и Киеве. Знаменитая тактика, которую враги кадетов характеризовали емкой фразой: «Сдавайтесь, или он будет стрелять».

(Надо уточнить: Азеф неоднократно менял и стратегию, и тактику, но в 1904 году он скорее играл на стороне революции, используя свои полицейские связи для дела террора, а не наоборот. Покупая доверие полиции информацией, важной для нее, но малозначительной с точки зрения профессионального террориста, — такой как список участников этой самой конференции, выдавая ей презираемых им «штатских» партийцев, он, когда доходило до дела, вел своих шефов по ложному следу.)

Однако все планы рухнули: хотя в декабре 1904 года важных шагов навстречу Конституции почти удалось добиться (Николай II в самый последний момент вычеркнул ключевые пункты из проекта государственных преобразований, предложенного новым, либеральным министром внутренних дел П.Д. Святополк-Мирским). Но никто не предвидел, что в это же время интрига, затеянная промышленниками против крупнейшего российского профсоюза (созданного в свое время с согласия и при небольшой денежной поддержке властей) — Собрания русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга, спровоцирует всеобщую стачку; что попытки либералов и революционеров использовать ситуацию дадут неожиданный результат; что под конец даже харизматический лидер Собрания священник Георгий Гапон потеряет контроль над происходящим; что растерянные власти, выставив у застав войска, забудут дать им точные инструкции…

В результате 9 января 1905 года началась революция — революция, которой никто не ждал.

В одном из официальных документов, выпущенных по следам Кровавого Воскресенья, — заявлении Синода — прозвучали слова о «подкупах врагов России». 15 января были напечатаны документы о выделении японским правительством 18 миллионов рублей на организацию беспорядков в столице. Но это была фальшивка, наскоро сочиненная одним из агентов Охранного отделения. К событиям января 1905 года полковник Акаси и его агенты не имели ни малейшего отношения.

4

Но эти события создавали новые возможности. Оказалось, что царский престол всерьез шатается и что удар по России с тыла в самом деле возможен.

Между тем Япония все больше нуждалась в таком ударе. Победы, которые японская армия продолжала одерживать, обходились все дороже. Только при Мукдене войска микадо потеряли свыше 72 тысяч человек.

Как и осенью, Акаси и Циллиакус начали со штабного совещания. В Женеве была созвана новая конференция, с участием теперь уже только прямо «революционных» сил. На организацию ее, по сведениям русских агентов, выделялась немыслимая сумма — 50 тысяч рублей. Деньги были переданы через прибывшего в Швейцарию Гапона. Имя вождя 9 января было окружено всеобщим пиететом. Ни в РСДРП, ни в ПСР он не вступил — главным образом, потому, что претендовал на лидерство, а ему предлагали статус рядового партийца. На сей раз харизматическому священнику была предложена эффектная роль председателя объединительной конференции социалистов. О происхождении огромных по обычным меркам средств (превышавших бюджет его профсоюза за все время его существования) он не знал, в распределении их не участвовал (а они явно пошли не только на конференцию как таковую).

Конференция открылась 2 апреля. Объединения социалистических партий не вышло. Плеханов опять умело соскользнул с крючка. Он возражал против кандидатуры Гапона в качестве председателя («инициатива должна принадлежать… лицу, более компетентному и опытному в революционных делах»), требовал предварительных закрытых консультаций с эсерами. Но большевики на сей раз решили поиграть в свою игру: Ленин, как раз в это время подружившийся с Гапоном и пытавшийся использовать его в своих целях, на первое заседание явился. Кроме него, своих делегатов прислали Бунд, латышская и армянская социал-демократические партии. Все они были, так сказать, филиалами РСДРП. Польская и грузинская социал-демократические организации приглашения не получили, эти провинции представляли организации, близкие эсерам. От финнов была Партия активного сопротивления.

Кроме того, на съезде был некто Роллау, делегат от некоего «Латышского социал-демократического союза». На первом же заседании представители Латышской социал-демократической партии заявили, что Латышский социал-демократический союз — фиктивная организация, созданная эсерами, и потребовали удаления Роллау. Когда им было в этом отказано, все эсдеки, кроме Роллау, покинули зал. Фактически конференция, на которую были выделены огромные деньги, превратилась в «междусобойчик» эсеров и национал-сепаратистов, но формально один эсдек в зале был, и Акаси мог доложить начальству об успехе объединительной миссии.

Конференция стала, однако, лишь преддверием двух грандиозных проектов, которые стали апофеозом деятельности Акаси. Оба развернулись весной-летом 1905 года.

К этому времени ситуация несколько переменилась. Между Россией и Японией начались мирные переговоры, завершившиеся 23 августа (5 сентября) Портсмутским миром. И это подстегивало Акаси: деньги надо было получить и «освоить» (не в дурном смысле слова — употребить на дело), пока это актуально. И вот Акаси переходит от штабных совещаний к наступлению.

Суть заключалась в том, чтобы организовать в России восстание. Несколько восстаний. В тылу, в том числе в столице. Логика японцев была в том, что силы для восстания уже собраны — о чем-то же договаривались в Женеве? Достаточно их вооружить.

И вот выделяются средства на закупку оружия и патронов и, так сказать, на технические нужды. Причем последние 100 тысяч йен выделяются в самый последний момент, когда до подписания мира остается две недели, — 21 августа. (Это, впрочем, лишь десятая часть стоимости всего проекта, составлявшей около миллиона: по нынешнему курсу примерно 50 миллионов долларов.) Дипломаты в Портсмуте трудятся, ищут компромиссные формулировки — а военная разведка работает совершенно независимо от них.

Удар предполагается нанести одновременно в Петербурге и на юге. Петербургский — разумеется, главный.

Организационные переговоры идут в Лондоне, на квартире у ветерана-народника Николая Васильевича Чайковского. В них участвуют, что примечательно, и «освобожденцы»: в восстании либералы участвовать не собираются, но надо же подготовиться заранее, знать, какие мирные действия приурочить к моменту, когда он будет стрелять. Ну, а кроме того — финляндцы и эсеры. На последних главная надежда.

Ну, а кто же у нас представляет эсеров? Конечно, глава их БО, незаменимый Иван Николаевич. И, конечно, последнее, о чем мечтает этот человек, виртуоз тайных интриг и двойной игры, буржуазный индивидуалист, глубоко презирающий любые «массы», — это лавры главы народного восстания. Передать эту роль кому-то другому из БО, например, своему помощнику Савинкову? Но так можно потерять контроль над боевой работой партии и связанными с ней денежными потоками. Выдать проект полиции? Это значит — опасно «засветиться» в глазах однопартийцев. (Разумеется, Азеф кое-какую информацию о закупках оружия доставлял своему полицейскому шефу Л.А. Ратаеву, но очень дозировано и с каждым месяцем все меньше.)

Азеф придумал следующую комбинацию. Он предложил включить в состав комиссии по закупке оружия Гапона: ведь бывший священник оставил в Петрограде 10-тысячную организацию, готовую подняться по его слову, кому же, как ни ему, и возглавить восстание? Представителем же партии эсеров надлежало стать сподвижнику Гапона по 9 января инженеру Петру Рутенбергу — человеку очень дельному (как показала вся его последующая, богатая событиями жизнь), но на тот момент никакого боевого опыта не имевшему. Оставив дело подготовки восстания в таких надежных руках, Азеф уехал в Болгарию (по делам одновременно революционным и полицейским).

В ближайшие недели Циллиакусу и другим довелось узнать Гапона поближе. Еще недавно блестящий организатор и трезвомыслящий человек, Георгий Аполлонович напрочь утратил эти качества в эмиграции. Слава охмелила его. От схоластических споров в швейцарских пивных его тошнило, он жаждал настоящего дела — но дело ему предлагало такое, в котором он ничего не понимал… и не понимал, что не понимает. «Все его предложения, — вспоминал Циллиакус, — имели ту особенность, что они ни в какой степени не считались с практической выполнимостью и все без исключения клонились к тому, чтобы выдвигать на первый план собственную фигуру Гапона». Проблема была в том, что Гапон всерьез собирался брать власть в империи. Задача Циллиакуса и Акаси заключалась, разумеется, в ином: создать Николаю II сложности и сделать его посговорчивей — и относительно Маньчжурии, и по поводу независимости/расширенной автономии Финляндии.

Тем временем слухи про оружие доходят до финляндской «партии пассивного сопротивления». Для своего пассивного сопротивления доктор Неовиус тоже не прочь немного запастись оружием. Он жалуется… Ленину. (Оказывается, умеренные финляндцы связаны с большевиками.) Ленину удается, в один из приездов Гапона в Швейцарию, разговорить его за кружкой пива. В Лондон спешно отправляется эмиссар «боевой технической группы» РСДРП Буренин и требует включения большевиков в объединенную боевую организацию.

А дело, на фоне всех этих интриг, идет. Им занимается Деканозов. Между ним и Циллиакусом ведется оживленная переписка. Речь идет о закупках каких-то брошюр и карт. Брошюры эти и особенно карты корреспонденты, подписывающиеся «Жорж» и «Фредерик», закупают в каких-то неправдоподобных количествах… В одном из писем предательски сообщается, что карты перед упаковкой надо смазать салом… Карты — от французского cartouche, патроны.

И вот 28 июля 315-тонный пароход «Джон Графтон» отправился из Лондона на остров Горнсей. Там на него было тайно погружено 16 тысяч ружей и около миллиона патронов — и пароход с командой из латышей и финнов отплыл к берегам Финляндии. 12 тысяч ружей предназначалось для Петербурга, 4 тысячи — для Финляндии и русской провинции. И еще 9 тысяч закуплено было для Кавказа и Юга.

5

Азеф с определенного момента молчал, но у правительства была другая информация об оружейных закупках Циллиакуса.

Источником ее был Иван Федорович Манасевич-Мануйлов — ведущий сотрудник IV отделения иностранного отдела Департамента полиции (отделения по розыску о международном шпионстве) — контрразведки, одним словом. Мануйлов был человеком очень сложной репутации; в начале карьеры он пользовался покровительством влиятельного и скандально известного редактора газеты «Гражданин» Владимира Мещерского, который выдавал его за своего сводного брата (внебрачного сына старого князя Петра Мещерского); истинные причины покровительства были, вероятно, иные, ибо редактор «Гражданина» был известным ценителем мужской красоты.

Невероятные приключения Манасевича-Мануйлова, беззастенчивого авантюриста, «российского Жиль Блаза», — отдельный и долгий разговор. Как контрразведчик он был незаменим… и опасен: мог достать из-под земли ценнейшую информацию, а мог в своих видах фальсифицировать ее. Однажды он в качестве документа японского Генштаба прислал сфотографированную страницу японско-китайского словаря (эпизод, достойный пера Грэма Грина). Немудрено, что его сообщениям о гешефтах Акаси и Циллиакуса не верили.

А.М. Гартинг, шеф контрразведки, кисло писал в ответ на сообщения Мануйлова:

«Принимая во внимание, что все сообщенные Вашим Высокоблагородием сведения о враждебной деятельности Акаши и указываемых Вами его сообщников, выражающиеся, между прочим, в доставлении оружия и покупке для сего яхты, до настоящего времени не подтверждаются и вообще носят голословный характер, предлагаю Вашему Высокоблагородию предоставить департаменту более обоснованные доказательства доставляемых Вами сведений по изложенному делу».

Власти, имея возможность помешать заговорщикам, не сделали этого. Агенты Акаси (или Акаши, как называли его в русской полиции) погубили дело сами.

Гапон своевременно прибыл в Финляндию, чтобы принять оружие. Рутенберг — несколько раньше — направился в Петербург, где должен был организовать знакомых ему гапоновских активистов. Но — случайно, по собственной неосторожности! — был арестован. Растерянный Гапон сидел на конспиративной квартире в Финляндии, не зная, что предпринять. Эсеры, финляндские активисты разных партий и командированный большевиками М.М. Литвинов (будущий наркоминдел) бессмысленно суетились, спорили, кому надлежит принять оружие, устраивали схроны, являлись не туда или не вовремя; пароход тем временем курсировал вдоль берегов, пока 7 сентября не сел на мель около Якобсштадта.

На борт явились лоцманы; они предложили помощь, от которой моряки отказались. Вернувшись на берег, лоцманы доложили о «странном судне». Не дожидаясь, пока это произойдет, команда взорвала корабль и уплыла на шлюпках. Тем не менее большую часть оружия со взорванного корабля полиции удалось извлечь, и оно пополнило арсеналы Российской империи. Еще 300 ружей подняли упорные финские крестьяне — можно лишь предполагать о том, какое они нашли им применение.

Начальству Акаси это было уже совершенно безразлично: мир был заключен два дня назад. И если девятью месяцами раньше беспорядки начались в России, «в тылу войны бесславной», то теперь настал черед Японии. Подданные микадо были недовольны недостаточно выгодным миром. Кровь, получается, проливали зря…

Коллизия с несостоявшимся петербургским восстанием имеет еще один аспект. Когда несколько месяцев спустя боевики-эсеры во главе с Рутенбергом убили Гапона за «предательство революции», одним из пунктов обвинения было присвоение 50 тысяч франков (16 тысяч рублей), выданных Гапону Циллиакусом на технические расходы во время восстания. Следы этих денег нигде не обнаруживаются. Гапон провел оставшиеся ему немногие месяцы жизни в более чем скромной обстановке, в его личном сейфе (кроме денег Собрания русских фабрично-заводских рабочих) осталась небольшая сумма: 14 тысяч франков — остатки от гонорара, полученного летом в Англии за автобиографическую книгу. Между тем в книге М. Алданова про Азефа есть следующий эпизод:

«О.С. Минор рассказывал мне следующую сцену, личным свидетелем которой он был в Женеве. Они сидели вдвоем на балконе квартиры Гапона против кафе Ландольта. В дверь постучали; в комнату вошел Ленин. Он отозвал Гапона в глубь комнаты и пошептался с ним; затем Гапон на глазах О.С. Минора вынул из бумажника пачку ассигнаций и передал ее Ленину, который тотчас удалился, очень довольный».

Вполне возможно, что это были те самые деньги (или часть их). Судя по всему, Гапон дал их большевикам в долг в счет неких пожертвований, которые якобы собирались сделать Собранию английские тред-юнионы — и, конечно, ничего не получил обратно. Коли так, то по крайней мере эта сумма была действительно использована для революции. Если, конечно, Гапон просто не проиграл ее в рулетку (у него была такая слабость).

Кроме северной, была еще и южная часть проекта. Она оказалась более успешной.

Пароход «Сириус» водоизмещением 597 тонн, купленный на имя голландского анархиста Корнелисена, вышел 22 сентября из Амстердама и через два месяца прибыл в Поти. Парадокс в том, что если «Джон Графтон» с самого начала ускользнул от наблюдения русской полиции, то про рейс «Сириуса» она знала… но все перепутала. Почему-то российские контрразведчики решили, что именно «Сириус» плывет в Финляндию. В результате и «Графтон» был упущен, и «Сириус» спокойно двинулся в сторону Средиземного моря, а все наблюдение было сосредоточено на другом «Сириусе» — обычном рейсовом пароходе Финляндского пароходного общества, осуществлявшем рутинный рейс из Амстердама в Гельсинфорс.

Итак, 8500 «брошюр» и чуть не 2 миллиона «карт» достигли Кавказа. Там делом занимались социал-демократы — и, надо сказать, они оказались гораздо деловитей и расторопней, чем их северные собратья. К месту стоянки корабля подошли четыре баркаса, на которые сгрузили «брошюры» и «карты». Один из них (с 2000 ружей на борту) был перехвачен властями. Остальное оружие как-то растворилось на бурном Кавказе. Можно только гадать, в руки каких политических групп (или просто революционных абреков) оно попало. Японцев это уже не волновало: война закончилась. В руках русских революционеров в течение двух лет не раз и не два оказывались огромные шальные деньги («пожертвователь Экс», по циническому выражению В.И. Ленина, не скупился), а ходившее по рукам огнестрельное оружие самого разнообразного происхождения просто не поддавалось исчислению. Лишние шесть-семь тысяч стволов подливали масла в огонь, конечно, но принципиально ничего не меняли.

6

Так закончилась «миссия полковника Акаси».

Уже в 1906 году Охранное отделение решило использовать имеющуюся в его распоряжении информацию в пропагандистских целях, опубликовав выбранные места из перехваченной переписки Акаси, Циллиакуса и Деканозова. Документы сопровождались эффектным предисловием:

«…В русском обществе давно ходили толки о том, что совпадением наших неудач на Дальнем Востоке с ростом у нас дома революционного движения мы в значительной степени обязаны японцам и что средства на революционное восстание черпаются революционерами из японской казны. Народное чутье не ошиблось. И японцы, и русские революционеры в своем циническом безразличии к средствам борьбы оказались достойны друг друга. Одни славу своего оружия запятнали грязью подкупа, другие великое дело свободы осквернили продажей своей родины».

Произвели ли эти разоблачения на кого-то впечатление?

На Гапона (ему документы показали еще до публикации, в начале 1906 года) произвели. Он искренне не знал, на какие средства осуществляются масштабные проекты с его участием. Впрочем, Гапон, не гнушавшийся пользоваться «для рабочего дела» и полицейскими, и революционными деньгами, скорее разыгрывал возмущение. Что касается общества, то его реакция была на редкость спокойной. Может быть, потому, что Япония постепенно превращалась из злейшего недруга в друга и союзника (почти как Франция в 1800-м, Германия в 1939-м, Турция в 2016 году…). Может, потому, что грань между документом и «фейком» и сто лет назад была почти такой же зыбкой, как в эру Интернета: люди доверяли тому, что укладывалось в их картину мира, и отвергали все «враждебные» источники. Кто изначально верил в «японские деньги», тем и не нужны были документы, а для сторонников революции эти документы были заведомой фальсификацией.

Мы сегодня более или менее точно знаем, как обстояло дело. Можем ли мы сделать сегодня некие выводы из истории с финансированием русской революции японской разведкой? И какие?

Пожалуй, прежде всего обращает на себя внимание очень низкий коэффициент полезного действия этого вмешательства. И это, видимо, то, что может быть обобщено. Любой нестабильностью в любой стране пытаются воспользоваться соседние или заморские державы. Пытаются, да не так-то это просто. Мало кому из резидентов разведок удавалось оседлать алогичную стихию событий и направить ее в нужную сторону. Полковнику Акаси, во всяком случае, не удалось…