Метафора власти: от «Властелина колец» к «Игре престолов»

От редакции: Текст в преддверии круглого стола «Политическая теория “Игры престолов”». «Гефтеровский» проект «Политическая теория в современной массовой культуре».

Те, кто играет в престолы, либо погибает, либо побеждает. Середины не бывает.
Джордж Р. Мартин. Песнь льда и пламени. Книга I «Игра престолов»

«Игра престолов» давно стала своеобразным маркером нашей реальности — причем не только социокультурной, но и политической. По сути, она превратилась в одну из крупнейших метафор власти после «Властелина колец» Дж.Р.Р. Толкина. Впрочем, Джордж Мартин и не скрывает своей многолетней полемики с английским профессором. Вселенная Толкина также не столь проста, как кажется, и все же в ней акцент действительно делается на личной чести, доблести и справедливости — то есть на тех ценностях, которые в настоящий момент переживают стремительную девальвацию.

Поэтому, как мне кажется, создатели экранизации не без злого умысла выбрали на роль Неда Старка актера Шона Бина, игравшего Боромира во «Властелине колец». Получилась элегантная виньетка: рыцарь чести без страха и упрека из ХХ века больше не нужен в веке XXI. Весь его моральный кодекс не просто устаревает, но оказывается косвенной причиной дестабилизации страны и его собственной гибели.

Чем больше вчитываешься в «Песнь льда и пламени» и всматриваешься в сериал «Игра престолов», тем больше замечаешь сходство между ними: оба текста (вербальный и визуальный) объединяет вопрос «что есть власть?». Мысль не то чтобы оригинальная, но вот актуальная — безусловно. Тем более что благодаря Джорджу Мартину мы обретаем возможность взглянуть на эту проблема с довольно неожиданного угла зрения: а можно ли сотрудничать с абсолютной властью?

Толкин в своей трилогии дает однозначно отрицательный ответ. Ибо любая попытка примерить Кольцо Всевластья — конец для свободы воли. «Абсолютная власть развращает абсолютно» — этот афоризм лорда Актона вполне мог быть известен Толкину. Соответственно, в его трилогии абсолютная власть порабощает личность — и никто не защищен от этого. Будь это древний герой Исильдур (который боится причинить Кольцу какое-либо зло, ибо оно уже ему слишком дорого), будь это вполне молодой герой Боромир («Нелепая случайность отдала тебе в руки Кольцо. Оно могло стать моим! Оно должно стать моим!» [Здесь и далее цитаты из «Властелина колец» даются в переводе В. Муравьева и А. Кистяковского]), будь это, наконец, эльфийская царица Галадриэль, сестра самого Феанора («Зло непрерывно порождает зло, независимо от того, кто принес его в мир, — так быть может, я совершу великое благо, завладев доверенным тебе Кольцом?»).

Но опаснее всего Кольцо и его власть для тех, кто хочет всем добра — как, например, Гэндальф. Он проходит свое искушение властью первым, и для него оно, пожалуй, опаснее всего, ибо, как он сам признается, «Кольцо знает путь к моему сердцу, знает, что меня мучает жалость ко всем слабым и беззащитным, а с его помощью — о, как бы надежно я их защитил, чтобы превратить потом в своих рабов». А самое главное, в чем признается Гэндальф: «Я не сумею стать просто хранителем, слишком оно мне нужно».

Вот парадокс: чем нужнее власть, тем человек уязвимее перед нею. И ошибкой было бы считать, что будущий король Арагорн совершенно безразличен к зову власти. Когда в трактире он начинает с Фродо и Сэмом откровенный разговор (книга первая, «Хранители»), то впервые сбрасывает маску обычного следопыта. И становится очевидным, что даже Арагорн не может не реагировать на то, что Кольцо оказывается в пределах его достижимости. Однако, заметим, он не выходит за рамки сослагательного наклонения: «Если бы я охотился за Кольцом, оно уже сейчас было моим!»

Второй момент, который обычно проходит мимо читателя, — это характеристика, данная Арагорну Леголасом. Рассказывая о победе в гаванях Пеларгира — там, где Арагорн, повелевая войском мертвецов-клятвопреступников, завладел кораблями сторонников Мордора, эльф признается: «Я тогда, глядя на Арагорна, подумал, каким великим, страшным и всемогущим властелином стал бы он, присвоив Кольцо. Но чистота души превосходит разумение Саурона…»

Арагорн во многом действительно — идеальный король. Но его идеальность заключается как раз не в аккумуляции власти, а в добровольном ограничении ее. Причем чем выше востребованность этой самой власти, тем больше доблести в отказе от нее.

Так, Арагорн во время битвы под стенами Минас-Тирита появляется во главе победоносного войска под знаменем Элендила, увенчанный его короной, выступая как спаситель города. Но он демонстративно не пользуется удобным моментом, чтобы войти в город, — ибо это заведомо чревато конфликтом с Наместником Гондора.

Кстати, сам образ Наместника, сидящего на скамейке у подножия пустого трона, — явный прообраз многочисленных Десниц у Джорджа Мартина.

Следующая проверка — это то смирение, с которым Арагорн соглашается играть роль «наживки» для Саурона, чтобы погибнуть под стенами Мордора, но дать шанс Фродо дойти до Ородруина и уничтожить Кольцо Всевластья.

Ну и, наконец, — истинный финал жизни короля Арагорна. Он находится в тени его великолепной коронации в духе вестготских королей. Сам Толкин выносит этот сюжет в «Приложение». Там приводится описание последних дней жизни Арагорна. После долгого и славного царствования наступает момент, когда королевство следует передать повзрослевшему сыну. Арагорн отказывается цепляться за власть до тех пор, пока от старости и немощи не свалится с трона. Но, с другой стороны, он и не мыслит об отречении. Поскольку Арагорн — последний из Нуменорцев, то ему дарована не только долгая жизнь, но и возможность вернуть дар и уйти по своей воле. И вот, он передает корону сыну, прощается с Арвен, обещая ей «нечто большее, чем память», и засыпает навсегда.

Сложно представить себе более трогательную и более благородную метафору передачи власти.

Собственно, именно с ней полемизирует Джордж Р. Мартин. В своих интервью он никогда не скрывал и не скрывает, что при написании «Песни льда и пламени» он в прямом и переносном смысле отталкивается от «Властелина колец» Толкина. И начинает он с развенчания не власти, а благородства.

Как мы помним, именно благородный Эддард Старк становится первой жертвой игры престолов в прямом и переносном смысле. Власть для него — объект не вожделения, а служения. В основе его действий — буквальное соблюдение буквы закона, помноженное на милосердие. Он не признает право на престол детей Серсеи, рожденных ею в результате инцеста. Но он же и рыцарственно предупреждает ее о своих намерениях. Более того, после смерти короля Роберта Баратеона он отвергает все возможные компромиссы — с Серсеей, с претендентом на престол Ренли Баратеоном, с остальными игроками на поле — Варисом и Мизинцем. Эддард демонстративно глух к убеждениям Рэнли: «Власть принадлежит вам, лорд Старк. Вам нужно лишь протянуть руку и взять ее».

Лорд Винтерфелла неуклонно стремится к легитимной передаче власти старшему из братьев, Станнису. Но эта интенция не просто обречена на провал (мало кому симпатичен старший из братьев, отмеченный печатью религиозного фанатизма и лишенный какой бы то ни было харизматичности) — она приводит к гибели самого Старка.

Дальше срабатывает цепная реакция: «короли в этом сезоне мрут, как мухи», по формулировке Тириона Ланнистера. Каждый, кто проявляет желание воссесть на Железный трон, оказывается обречен на скорую гибель. Будь то юный садист Джоффри, харизматичный Ренли, отважный Роб Старк, даже милый и послушный Томмен…

Гибнут не только короли, но и их советники, из которых самый яркий — Тайвин Ланнистер. Наверное, в этой фантасмагоричной череде претендентов он кажется наиболее подходящим правителем — но лишь на первый взгляд. Все его немалые способности подчинены установлению власти собственной семьи над Вестеросом. То есть личные интересы превалируют над интересами государства. Трагическая ирония заключается в том, что его семье это, по сути, не нужно. Его старший сын — Джейме — отказывается от власти как таковой, а младший — Тирион — убивает собственного отца. Остается только Серсея, одержимая идеей доказать своему отцу, что его истинный сын (sic!) и наследник — она. Однако сама Серсея совершает ошибку за ошибкой, постепенно трансформируясь в аналог шекспировской леди Макбет.

От развенчания благородства Джордж Мартин переходит к развенчанию самой власти.

Во-первых, метафора ее — Железный трон — не обладает никакими особыми свойствами, кроме, пожалуй, одного. Любой, кто занимает его, автоматически становится правителем Вестероса. Именно поэтому Эддард Старк не может простить Джейме Ланнистеру не убийство короля, нет — а тот факт, что Джейме посмел сесть на Железный трон. Впрочем, сам трон, выкованный из мечей врагов, иллюстрирует мысль Эйегона-завоевателя о том, что «король не должен чувствовать себя легко на престоле».

И опять-таки, от внимания читателей эпопеи и зрителей сериала HBO ускользает, как правило, еще одна деталь. Легитимных королей в Вестеросе вообще не существует — за исключением династии Таргариенов (которые тоже когда-то взяли власть силой). Но и здесь претендентов больше, чем можно подумать. Особенно если говорить о книге, а не о сериале.

Драконы также представляют собой метафору, но скорее не власти, а универсального инструмента, с помощью которого этой власти можно добиться: «Если хочешь завоевать мир, надо иметь драконов». Но более развернуто эта мысль была сформулирована несколькими годами раньше, где ее произносит заклинательница теней: «Они будут приходить днем и ночью, чтобы посмотреть на чудо, вновь пришедшее в мир, а увидев, они его возжелают. Ибо драконы — это огонь, облеченный плотью, а огонь — это власть».

Итак, власть и вожделение не просто неразрывно связаны друг с другом. Вожделение к власти (персонифицированной или объективированной) — вот семантический ключ «Игры престолов». Соответственно, там, где есть вожделение, не остается места для этики.

Раз за разом Джордж Мартин опровергает все этические категории, которыми современное сознание склонно наделять власть. И прежде всего это касается чести и рыцарственности. Будучи сам у власти, Тирион дает предыдущим десницам исчерпывающую характеристику: «Чересчур честные, чтобы жить, чересчур благородные, чтобы врать». Сандор Клиган формулирует это еще жестче: «Нет настоящих рыцарей, и богов тоже нет. Если ты не можешь защитить себя сам, умри и уйди с дороги тех, кто может».

Идеальная формула власти, впрочем, принадлежит Варису — человеку, который служит не королям, а королевству: «Одни говорят, что власть заключается в знании. Другие — что ее посылают боги. Третьи — что она дается по закону… Власть помещается там, где человек верит, что она помещается. Ни больше, ни меньше».

Итак, сама по себе власть отнюдь не сакральна (как и Железный трон). Но сакральными чертами ее наделяет сам претендент, его сторонники и противники. Говоря современным языком, власть определяется коммуникацией между субъектами желания. И тогда останется только предположить, что незанятый Железный Трон — это исчерпывающая метафора власти начала XXI века, где колоссальное напряжение скрытых и явных сил обрамляет собой пустоту.