О памяти и фактах

Дорогой Виктор, мы с Вами никогда не были знакомы, но Вы играли и играете довольно большую роль в моей жизни (уточняю: я — Елена, дочь от первого брака Юрия Глазова, а Марина — жена Юрия Глазова, она воспитала меня). Я видела Вас только раз — в нашей квартире перед нашим отъездом (но об этом отдельный разговор). Зная папу и его долгие раздумья о Вас, я очень рада, что мы вышли на разговор. Наташины слова, которые папа приводит, я и сама слышала на нашей кухне, когда обсуждался вопрос о том, как подписывались письма. Так говорили тогда, и слова эти ронялись небрежно. Это значило, что она, как и Марина, свое согласие на эту подпись не давала, хотя друзья у нее и Бори были общие. Но сейчас стоит другой вопрос.

Тот факт, что Вы говорите о тех страницах, которые написал папа о 24 февраля, как о плоде его воображения, к сожалению, вычеркивают и даже перечеркивают его судьбу. Я понимаю, что Вы считаете, что он сидел в квартире Якира в тот день в глубокой нерешительности, думал, послушал Ваши слова, потом подписал письмо и пошел восвояси, а все сказанное ему было деликатным и выдержанным. Это как в анекдоте, когда рабочий оправдывается перед заведующей детского сада, что никогда перед детьми не ругался матом, и даже когда раскаленное олово упало на его голову, он тихо сказал своему напарнику: «Вася, ты не прав».

Насчет правды. Папа мог быть очень чувствителен и уязвим и мог, увы, повторить слова с других уст, которые лучше повторять не надо, пока полностью не разберешься в ситуации, но был он правдоискатель и предельно честен. Подписав письмо, он потерял все, что любил (а любил он это искренне не потому, что был слабак), — друзей, науку, которой служил, здоровье, его принадлежность к тихо живущей советской интеллигенции, к которой он так стремился, потому что вырос без отца в довольно плачевных условиях в их комнате на Новослободской, но, подписав письмо, он обрел новую судьбу. Его описание 24 февраля — это величайшие страницы о произошедших событиях, и это боль человека, который, стремившись к мужеству и правде, и даже к определенной красоте каждодневности, выбившись из тяжелого детства, оказался в условиях подписания упомянутого письма, которые были ему глубоко чужды и которые глубоко его ранили. Может быть, эти события где-то предсказали будущее.

Его описания событий 24 февраля я часто слышала девочкой. При этом я знала довольно четко, что он понимал, что, увы, мытари, а не тихо живущая интеллигенция, бились тогда за правду (конечно, очень много интеллигентов подписали тогда письма, но Вы и Якир были значительными фигурами в те годы), и об их судьбе, судьбе мытарей, попавших в лагеря совсем еще юными, он не переставал думать. Как часто я слышала от папы Ваши слова о побеге из лагеря, о Вашей готовности идти на риск при всей явной обреченности попытки и неясности цели. «Мы бежали не куда, а откуда», — эти слова, сказанные Вами, он очень часто повторял. Вы ранили его 24 февраля, но он знал, что ось земли, вся суть будущего, прошла и проходила тогда через таких людей, как Вы. В этой запутанности и сложности живет правда, и он эту правду описал.

У Вас не получится, Виктор, выбросить моего папу из истории того, что произошло. Я тоже была очевидцем тех событий (это все кончилось тем, что через четыре года мы уехали из России, где я оставила мать). Я приложу все свои силы, чтобы образ правдоискателя, совершавшего ошибки, но мужественного, правдивого, любящего, не пропал. Я не девочка, восхищенно смотрящая на мир, и я не боюсь правды, но я знаю, что приходит время, когда опыт и моего отца станет важным.

Хотелось также поблагодарить Вас за Ваш политический анализ современных событий, но что касается моего отца, увы, «Вася, Вы не правы».

С уважением и искренним чувством понимания, если Вы разрешаете,

Лена Глазова