Смерть-Гибель-Убийство

Оглавление книги

ОБРАЗ КОНЦА СУТЬ НАЧАЛО
(из «мыслей врозь»)

От декабря 1994 — и дальше…
На грани Чеченской войны

Что-то произошло — непредвиденное и неслыханное. Нас захватили врасплох. Но чем, собственно, взяли? И почему мы оказались столь неподготовленными, позорно бессильными, а когда опомнились, запротестовали, зашумели и, надо признать, довольно громко, что вовсе не значит — ясно и последовательно, то ход событий изменить уже не смогли.

Старый пушкинский сюжет о разбитом корыте.

Фабулы, правда, не совпадающие, но смысловая связка очевидна. И историческая, и вполне современная, ожившая. Приучены (веками!) за однажды сделанное добро ждать пожизненного вознаграждения либо такой же премии за тихое «законопослушное» поведение, за безликую повторяемость жизненного обихода — так знайте: впереди — позже или раньше — расплата. Старуха, она, конечно, злыдня и жлобиха, но без старика быть ли развязке, притом вразумляющей не непосредственных даже участников мистерии вымогательства и низменного выпрашивания милостей, а следующих за ними — и уже иных.

Пушкинские персонажи, по всему видно, бездетны. Родовая связь оборвана. Вместо нее — расселина в земной тверди, в которой заводятся, выходя отсюда на свой промысел, вурдалаки и мелкие бесы.

Их-то чем урезонишь?

А Васька слушает, да ест человечину…

То, что случилось, еще далеко не закончилось. Не исключено, что спаленный город с закоченевшими трупами на улицах лишь начало, почин, жаждущий продолжения, — что же это такое?

Как назвать, чтобы не солгать первым же звуком и хоть сколько-нибудь приблизиться к пониманию?

Ни одна из «дефиниций» не работает.

Отчего же? За ненадобностью в наименованиях, за самоочевидностью происходящего?

Нет, тут что-то не так. Желчью не заменишь мысль. Криком — ответное действие, которое соответствовало бы обстоятельствам и соединило бы в заслон новому разбою и новой крови с переменой, какая несла бы в себе — пусть только зародыш, лишь первую пробу опережающего сопротивления.

В нем — главная недостача. В нем — действительное искупление содеянного. Только им мы еще можем соединиться без инсценировок притворного «демократического» единства.

Дико сказать, но горцам легче сделать этот решающий шаг.

На одном из промелькнувших на телеэкране грозненских ручных плакатиков особенно запомнилось: «Чечня — субъект Аллаха». В смысле — не Федерации. Но и в еще более высоком смысле, не требующем уточнения — чего именно суверен, поскольку достаточно самого слова «субъект». Он же — суверен. Он же — хозяин своей судьбы, однако знающий, что есть зарок у этого самохозяйничанья: разрешающий, поощряющий, но до той черты, где начинается табу…

Страшно то, что нет ничего страшного.

Только что информационная служба правительства уведомила всех, что сегодня в 15-00 российские солдаты водрузили российский флаг над бывшим президентским дворцом в бывшей столице Чечни. Бывшей — поелику руины.

Кладбище и межевой знак, разделяющий тысячелетия и века — ХХ от ХХI, Второе от Третьего.

Я задаю детский вопрос, оттого детский, что прямой и еще потому, что стыдно не захотеть или не суметь ответить ребенку. Я себя спрашиваю: радоваться ли этому флагу в окружении трупов или признать вслух, что весть эта пришла ко мне в черной каемке?

Либо не облегчение, но и не горе из привычных, что накатами, обвалами через всю жизнь, а нечто иное теснит грудь и чувствуешь — ее не высвободить словами, вторящими уже сказанное и пересказанное в последние недели?!

Конец войне раньше называли миром. Похоже, сегодня это уже не-правда, достигающая размеров гигантской, невыносимой лжи. Я имею в виду даже не прогнозы относительно свойств и сроков войны в Чечне. Сулят, что перейдет она в партизанскую, в фазу мщения и, соответственно, не знающей пощады расправы с мстителями. А если не перейдет, оборвется ввиду очевидного неравенства сил, если инстинкт жизни возьмет верх над горской вендеттой, а проученные федеральные администраторы станут действовать гибче, ловчее… Ежели в «лучшую сторону» повернется все это дело, то вздохнуть ли облегченно, — раз мир, то есть нет более мирных и немирных трупов?..

Ведь мир настанет, мир! Ведь ты же пацифист, родня правозащитникам, современник Объединенных наций, разве не так?

Не знаю. И не потому только, что пресыщен обманом и вероломством одних и стенаниями задним числом других, хлесткими изобличениями и бессильными проклятиями. Есть еще препоны посильнее этих.

Может, домашнему затворнику все безнадегой кажется потому как раз, что нет силы действовать. А может, помехою год рождения 1918-й, и, стало быть, причастность к эпохе, которая кончилась, не завершившись. Или, вернее, не кончилась, хотя исчерпалась давно.

И мои игрою случая еще живые сверстники не первые из всесветных поколений, какие утрачивали знание того, что человеку во вред и что на пользу.

… Другой флаг на памяти. Священный — над Рейхстагом. Сколько жизней стоил он за считанные часы до финала. И могло ли тогда прийти в голову нам, уже отвоевавшим, охранившим жизнь, что флаг тот скрывает в себе тайный сигнал, одно из сообщений людям о вступлении их в эру, когда будет только война, — холодная или горячая — и смерть из бытия человеческого станет вытесняться убийством, не ведающим никаких во имя и ради?

Корни бессилия нашего здесь. И позорно запаздываем мы именно потому, что убийство не покоряется Слову, что Слово оказывается не только недостаточно внятным, неспособным убедить. Оно — заколдовано не-нужностью. Убийству оно избыточно, обременительно и потому изгоняется, изничтожается — сначала незаметно, а затем все явнее и наглее.

…Не потому ли я раздираем сомнением, что, кажется, навсегда утратил отличие между тем, что человеку во вред и что на пользу.

Отстаивать свободу от танка — во вред? Обменять независимость на жизнь — благо? Затрудняюсь в ответе.

Повернется ли язык молвить: «на пользу» — распятый на кресте, тот, столь странно (нынче бы сказали немотивированно) невзлюбивший законопослушных, добродетельных соплеменников, праведных фарисеев? А его дальних потомков, в том числе и не признававших родства, но столь же неистовых в сшибке с современными им и также на свой лад добродетельными фарисеями, — их, продолжателей-ниспровергателей, куда? — чохом и без лишних слов — «во вред»?

И еще один автобиографический сюжет. Он касается отношений моих с неистовым безумцем, без коего не было бы и еретического христианства. Я о человеке, которого звали Савлом, прежде чем он стал Павлом. И о его живущей во мне идее, пришедшей сравнительно поздно, в трудный переход от годов Семидесятых к Восьмидесятым. О его, Павла, «предметном» видении завещанного Иисусом Судного дня.

«Вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся».

Все изменятся, поелику и мертвые — ВСЕ — возвратятся в жизнь! Без этой неисполнимой неутолимости пуст самый образ Конца, который суть Начало…

Я был потрясен пересечением того таинственного провидческого текста с отнюдь не спиритуалистическими загадками, которые я продолжал неустанно задавать себе, зная, что не дождусь разгадки ни в одиночестве, ни на людях. Затравленный преследованиями моих молодых друзей и непонятностью того, что еще предстоит нам всем, втянутым в «муравьиную злую возню маленькой нашей планеты», я нашел в этой Павловой идее (как и в более поздних отзвуках ее, представленных родными мне именами) — в ней и в них обнаружил проблеск надежды, поощряющей поступок.

Впрямь — если одиссея человека не что иное, как переделка безвремений в междувременья, то свершиться ли такой переделке сейчас, здесь, у нас и в нас, пока мы не ощутим себя обладателями всех без исключения человеческих опытов, включая и не в последнем, в первом счете — опыт ПОРАЖЕНИЙ, СРЫВОВ, ПАДЕНИЙ, ВЫКАРАБКИВАНИЙ ИЗ БЕЗДНЫ?! Без живых мертвых живущие обречены. Спасение — во встрече их. С некоторой дозой велеречивости разрешу себе сказать: с тех пор это — мое кредо.

Но и ему пришлось выдержать испытание на разрыв. В проверщиках снова и вновь — люди и события. Неодинаковые масштабом, несовпадением размера бедствий с болью и разочарованием. Сердце с Нагорным Карабахом, с армянином, отстаивающим самостоянье, а ум? Ум говорит странное, точно в бреду: люди, подождите, пройдут считанные годы и мы солидарно придем к ДОМИНАНТЕ РАВНОРАЗНОСТИ. К Миру, где все составляющие — страны ли, конгломераты их, меньшинства ли внутри большинств — превратятся в МИРЫ, полноценно соотносящие себя с человеческим универсумом.

…Если внушенная сомнением вера эта — вклад без расчета на проценты, то я вношу его.