Химера-на-Рейне: 1919 год

Расчленение Германской империи, возвращение к «добисмарковскому» состоянию, было заветной мечтой и стратегической целью французских националистов. Частью этого замысла было стремление отторгнуть от Германии левый (западный) берег Рейна и подчинить его французскому влиянию.

Еще в 1900 году Шарль Моррас писал: «Я мечтаю даже о Рейне, столь необходимом для нашей обороны, об этом германском пограничье, успешная аннексия и постепенное преобразование которого во французское пограничье будут полезны» [1]. Употребленное им слово Marche(s) вошло в выражение Les marches de l’Est («Восточное пограничье»), пущенное в обиход Морисом Барресом в конце 1900-х годов. Этим термином объединялись Эльзас, Лотарингия, Люксембург, Арденны, Валлония и французская Швейцария — франкофонные территории за пределами Франции, «разъединенные прихотью войн и договоров, но знавшие общую славу и всегда принадлежавшие одной цивилизации» [2], а также — подразумевалось — защищавшие французскую цивилизацию от «германского вторжения». Баррес считал долину Мозеля и западный берег Рейна единым целым, исторически и культурно принадлежащим к «галло-романской цивилизации», чему не соответствовали границы, проведенные монархами и политиками.

О чем конкретно шла речь? «Цену вопроса» в начале 1920-х годов описал британский журнал Economist, статью которого процитировал советский аналитик М. Павлович (М.Л. Вельтман):

«Долина Рейна не имеет ничего себе равного по богатству во всем мире. Есть реки больше Рейна, но нет ни одной реки, которая владела бы такими громадными и разнообразными богатствами. Вблизи левого берега реки находятся самые обширные и самые богатые залежи руды в Европе, знаменитые железные рудники Лотарингии и Люксембурга. А в непосредственном соседстве правого берега Рейна находятся гигантские угольные копи Рурского бассейна, глубоко проникающие в Голландию и заключающие в себе гораздо больше угля, чем во всем Соединенном Королевстве. В верхнем течении Рейна в горах, пока еще редко заселенных, находятся богатейшие в Европе ресурсы гидравлической силы, которая может быть превращена в дешевую электрическую силу. Отсюда следует, что величайшим промышленным центром в Европе и, быть может, во всем мире будет сравнительно незначительная область, в которой сосредоточены одновременно громадные ресурсы гидравлической силы и неисчислимые богатства сырого материала (руда и уголь). Долина Рейна — самая богатая и густонаселенная область в Европе. Это величайший муравейник человеческой деятельности в мире, хотя развитие ее безграничных богатств только еще началось» [3].

Франция впервые заявила о претензиях на левый берег в январе 1917 года, когда премьер и по совместительству министр иностранных дел Аристид Бриан поручил послу в Лондоне Полю Камбону прощупать почву, пояснив в письме: «Есть один вопрос, который непременно встанет, — это вопрос о левом береге Рейна. Здравые умы во Франции, верные старейшим традициям нашей национальной политики, требуют его возвращения Франции как утерянного наследства Французской республики. <…> С нашей точки зрения Германия не должна иметь впредь ни одного метра земли за Рейном. Режим этих территорий, их нейтралитет, их временная оккупация подлежат обсуждению при участии всех союзников, но необходимо, чтобы Франция, непосредственно более всех заинтересованная в территориальном статусе этой области, пользовалась преимущественным правом голоса при выборе решения по этому важному вопросу» (АТМ, 145).

«Хотя письмо Бриана явилось ответом на просьбу (министра иностранных дел. — В.М.) сэра Эдуарда Грея о каком-либо указании на французские цели в европейской войне, оно не имело последствий, ибо пришло после падения министерства (кабинета. — В.М.) Асквита. Прошло шесть месяцев, прежде чем Камбон прочел это письмо Бальфуру» (ДВФ, 216), новому главе Форин офис. Однако англичане не считали территориальные приобретения Франции времен революционных и наполеоновских войн «утерянным наследством». По свидетельству нового премьера Дэвида Ллойд Джорджа, Бальфур «по-видимому, не придал особого значения этому сообщению; во всяком случае он не доложил об этом ни мне, ни военному кабинету» [4].

На помощь пришла Россия, куда в феврале 1917 года на межсоюзническую конференцию со специальной миссией отправился министр колоний Гастон Думерг. Его целью было закрепление договоренности о том, что на будущей мирной конференции Петроград поддержит территориальные притязания Парижа в обмен на поддержку по вопросу о Константинополе и черноморских проливах. Параллельно с этим в Париже посол Александр Извольский вел переговоры с Брианом. По соглашению от 12 марта (нового стиля), Саар должен быть передан Франции, «остальные территории, расположенные на левом берегу Рейна, которые ныне составляют часть Германской империи, должны быть окончательно отделены от Германии и освобождены от всякой политической и экономической зависимости от нее <…> должны образовать автономное и нейтральное государство и должны быть заняты французскими войсками до того момента, пока неприятельские государства не выполнят всех условий и гарантий, указанных в мирном договоре» [5].

Соглашение, оформленное как обмен нотами, из-за русской революции не успело вступить в силу и влияния на дальнейший ход событий не оказало. Разве что испортило настроение англичанам, втайне от которых было подготовлено и заключено, когда большевики после прихода к власти начали публиковать тайные договоры царского и Временного правительств. 12 декабря 1917 года текст появился в британской прессе. Бальфур сразу заявил, что не знал о его существовании, пояснив: «Мы никогда не желали и не поощряли мысли о том, чтобы хотя небольшая часть Германии была отделена от нее и превращена в своего рода независимую республику на левом берегу Рейна, для того чтобы образовать новое буферное государство между Францией и Германией. Это никогда не входило в политику правительства Его Величества. Правительство Его Величества никогда не представляло себе, что кто-либо из французских государственных деятелей серьезно об этом думал» (ДВФ, 217).

Если разуметь под «государственными деятелями» министров и депутатов, действительно, мало кто заходил так далеко. Однако националисты об этом не только «серьезно думали», но и открыто говорили на протяжении нескольких лет. Их призывы встречали все большее сочувствие, особенно когда в конце войны мечты стали приобретать контуры реальности.

Сторонником аннексии, пусть не прямой, но действенной, был главнокомандующий «союзными» войсками маршал Фердинанд Фош. «После выплаты репараций какова должна быть судьба левого берега Рейна? — спрашивал он премьера Жоржа Клемансо в письме от 16 октября 1918 года. — Должны ли мы продлить оккупацию? Аннексируем ли мы часть этой территории или же выскажемся в пользу создания нейтрального автономного или независимого — буферного — государства. Должно ли перемирие теперь полностью предусмотреть судьбу этих территорий? <…> Необходимо, чтобы перемирие обеспечило нам те условия, которые мы хотим навязать противнику в ходе мирных переговоров; при этом нам достанутся лишь те преимущества, которые мы к тому времени обеспечим себе в предварительном перемирии; окончательными будут лишь те территориальные уступки, на которые согласится противник в момент заключения перемирия» (ДВФ, 30–31).

Заявление о намерении Франции взять под контроль левый берег и мосты через Рейн было сделано Фошем 27 ноября 1918 года и 10 января 1919 года во время переговоров в Лондоне: «Отныне Рейн должен стать западной военной границей для германских народов; Германия должна быть лишена всей территории, могущей облегчить военные действия или явиться для них удобной базой, т.е. лишиться территориального суверенитета на левом берегу этой реки». «Речь идет не о том, чтобы аннексией левого берега Рейна увеличить территорию Франции или Бельгии, — пояснил он, понимая, что на такой вариант Лондон и Вашингтон точно не согласятся. — Можно представить себе организацию на левом берегу Рейна новых автономных государств с самостоятельным образом правления» (АТМ, 129).

Позиция французского правительства (Фош говорил с военными от имени военных) изложена в записке от 25 февраля 1919 года, составленной по заданию Клемансо его ближайшим помощником по «миру» Андре Тардьё. Заявив: «Речь идет не о том, чтобы увеличить размеры той или другой из союзных стран, а о том, чтобы сделать Германию неспособной причинять вред», — Париж требовал, что «западная граница Германии должна быть установлена по Рейну». Полностью приведя записку в книге «Мир» (АТМ, 130–143), Тардьё лишь упомянул приложенный к ней «проект того политического режима, который может быть применен в независимой Ренании».

«Независимость Рейнской области, — утверждал Тардьё, — единственная эффективная гарантия, что эта область явится преградой и буфером между Германией и западными демократиями, ибо ее автономное положение в пределах империи поставило бы ее как раз в то положение, в котором находится Бавария, которой ее теоретические “свободы” ни в 1870 г., ни в 1914 г. не помешали принять участие в агрессии против Франции, — одним словом, независимость Рейнской области и ее оккупация межсоюзническими силами представлялись нам возможными как политически, так и экономически. <…> Мир в Европе требовал, чтобы левый берег Рейна стал независимым» (АТМ, 143–144). Понятно, что речь шла конкретно об интересах Франции.

Французы использовали слово Rhénanie (Ренания). Традиционный русский перевод «Рейнская область» не вполне точен, поскольку название подразумевало высокую степень исторического и культурного единства, сопоставимую с Баварией или Саксонией (хотя вспоминается «Казакия»).

Предложения Фоша и Тардьё соответствовали популярной во Франции идее о «депруссизации» этой территории, входившей в состав Пруссии, — если понадобится, силой. «Необходимо навсегда изгнать Пруссию и прусский дух с левого берега Рейна, где мы хотим видеть франко-рейнское сотрудничество. <…> Изгнать с Рейна идеи, солдат и чиновников Пруссии — значит, обеспечить мир и безопасность», — считал Баррес [6]. «В Ренании распространяются мысли о независимости и об удобной возможности отправить пруссаков домой, — вторил ему Жак Бенвиль, специалист Action française по “германскому вопросу”. — Но пруссак все еще остается на Рейне в виде чиновника, коммерсанта, школьного учителя. Он наблюдает за местными и терроризирует их. Мы позволим это?» (JBA, II, 45–46).

Оставался вечный вопрос: как повесить кошке колокольчик?

В конце октября 1918 года, когда поражение Германии стало очевидным, в Кёльне оживились сепаратисты, заговорившие сначала о «свободной Ренании в свободной Германии» (читай, децентрализованной или федеративной), затем о «свободном государстве на свободном Рейне» (DTR, 36–38). За словами о «гении Рейна» и «латинстве» в противоположность «пруссачеству» скрывался простой и, казалось, безошибочный расчет. Местные промышленники решили отчлениться от поверженной империи, чтобы не делить с ней последствия поражения, в том числе экономические, и самим договориться с победителями. Прежде всего с французами, которых считали потенциальными хозяевами всего левого берега.

Эти факты не слишком известны, поскольку разрушают романтический облик бескорыстных патриотов «Ренании». Впервые об этом подробно рассказал лидер сепаратистов Ганс-Адам Дортен, нашедший убежище во Франции, где в 1945 году выпустил книгу «Рейнская трагедия». Она полна возвышенных слов, но сообщаемые в ней подробности говорят о другом.

Кто такой Дортен, которого Тардьё назвал «человеком без политического прошлого и авторитета» (АТМ, 314)? Выходец из богатой буржуазной семьи, он получил юридическое образование, служил судейским чиновником, карьеры не сделал. Годы войны провел на военной службе, на момент перемирия (ему исполнилось 38 лет) находился под арестом и ждал трибунала за критические высказывания о кайзере. Революция освободила его от суда и от службы и поманила в политику. Судя по мемуарам, у Дортена были связи в деловых кругах и несомненные авантюрные наклонности.

Дела у сепаратистов, ориентировавшихся на Францию, не задались с самого начала. Во-первых, доминировавшая в местной политике католическая Партия центра не собиралась отделяться от Германии. Во-вторых, левый берег Рейна был разделен на четыре зоны оккупации (французская, бельгийская, британская, американская), и Кёльн достался англичанам. Обер-бургомистр города Конрад Аденауэр — «прирожденный оппортунист и интриган», по словам Дортена, — поддержал идею независимого государства, видя себя его президентом, но сделал ставку на англичан. Представлявший деловые круги юга «Ренании» Дортен согласился сотрудничать с ним, чтобы обеспечить содействие французских оккупационных властей, но те не приняли сепаратистов всерьез (DTR, 42–47).

1 февраля 1919 года в Кёльне собралась законодательная ассамблея, от которой ждали провозглашение Рейнской республики, независимой от Рейха. В ночь накануне созыва в городском саду появилась шутовская могила с надписью «Здесь лежит Конрад Аденауэр, первый президент Рейнской республики». Под тройным давлением Берлина, местных социалистов и англичан дело закончилось решением о создании… комиссии для рассмотрения проектов автономной республики в составе Рейха; она не заседала ни разу. Посчитав это предательством, Дортен в начале марта порвал с Аденауэром и решил действовать самостоятельно (DTR, 49–57).

С учетом обстановки «южане» исправили программу: провозглашение республики в составе Рейха, но отдельно от Пруссии, с максимально широкой автономией, включая собственную дипломатию, и решение ее дальнейшей судьбы путем плебисцита. Пропаганда не имела успеха, пока в конце апреля сепаратистам не удалось привлечь на свою сторону командующего французскими войсками на Рейне генерала Шарля Манжена.

Признавая необходимость для Франции границы по Рейну, но выступая против аннексии левого берега, Манжен одобрил идею Рейнской республики, но независимой, а не в составе Рейха. Убежденный (видимо, Дортеном) в том, что население поддержит «разрыв с Пруссией», генерал 17 мая одобрил проект декларации о создании Рейнской республики с центром в Кобленце — в составе Рейха, но вне Пруссии, демилитаризованной и с независимой внешней политикой — и взялся обеспечить согласие американцев, в зоне оккупации которых находилась будущая столица. Поддержка местных оказалась не столь абсолютной: оповещенное «центристами» о готовящемся акте берлинское правительство обвинило сепаратистов в измене и переговорах с врагом (мир еще не подписан). Их деятельность в английской и американской зонах, и ранее не встречавшая поддержки (Дортен видел здесь интриги Аденауэра), была запрещена (DTR, 61–70).

Британский военный губернатор заявил о недопущении «любого изменения германской Конституции в Ренании» и о непризнании «любой новой власти» без согласия Лондона. Возможно, это побудило бельгийцев в последний момент запретить намеченное на 29 мая провозглашение республики в Аахене, бывшей столице Карла Великого, входившей в их зону оккупации (DTR, 71–72). Уверенный в поддержке Клемансо и утверждавший, что получил ее, Манжен «благословил» сепаратистов не теряя времени действовать во французской зоне. 31 мая в Висбадене Дортен обнародовал декларацию Рейнской республики (датирована 1 июня) и отправил ее текст участникам мирной конференции с просьбой признать новое государство, а также президенту и главе правительства Германии (DTR, 74–78). Рубикон был перейден.

Не только в Кёльне, но даже в Майнце, центре французской зоны, прошли демонстрации протеста — по уверению Дортена, инспирированные из Берлина. Главным разочарованием стал отказ Франции признать республику и поддержать сепаратистов. «Президент» Дортен захватил мэрию Висбадена, демонстративно проявив неповиновение прусским властям, но чиновники без труда выдворили его. 3 июня Манжен сообщил ему, что получил из Парижа приказ о строгом нейтралитете в отношении внутренних дел Германии и «выполнит его в пределах, которые позволяет честь», но останется другом движения за независимость, а «продолжать или нет, решать вам» (DTR, 78–82).

«Вздох освобождения пронесся над Рейном. Почему “союзники” не позволили этому движению, законному с любой точки зрения, свободно развиваться? — возмущался Бенвиль 4 сентября 1919 года. — Если Дортен и его друзья будут и дальше наталкиваться на недоброжелательство и неразумность “союзников”, они не избавят свою страну от прусского ига и не добьются проведения плебисцита, которого требуют. Знаете, что тогда будет? Они падут духом. Они покинут страну или после ухода наших войск и возвращения пруссаков будут осуждены за государственную измену, хотя всего-навсего просто и искренне выступали за создание федеральной и депруссизированной Германии» (JBA, 47). Ах, «если бы этот призыв был услышан на мирной конференции, если бы движение поддержали, результат был бы несомненным» (JBJ, 41).

Убедить «союзников» оказалось невозможным. «Ваши генералы работают над созданием Рейнской республики, — заявил Ллойд Джордж, не веривший в способности Дортена. — Это верный способ помешать ее существованию» (АТМ, 166–167). «Не следует создавать еще одной Эльзас-Лотарингии», — повторял он, требуя сокращения срока оккупации, и с этим приходилось считаться. «Случай с Дортеном едва не уничтожил плодов долгих усилий Клемансо и едва не стоил нам отказа в оккупации Рейна», — утверждал два года спустя Тардьё (АТМ, 315). Манжен думал по-другому, гневно бросив премьеру: «Вы исполняете приказы Ллойд Джорджа». В октябре 1919 года генерала отозвали из Германии и назначили главой французской миссии при Вооруженных силах Юга России А.И. Деникина. Однако он успел «сурово, но справедливо отразить» атаки местных властей на Дортена и его товарищей, «вернуть ренанцам чувство безопасности и внушить пруссакам должное почтение, которое они выказывают всем, кто применяет к ним силу» (DTR, 83–84).

Оставшись до конца жизни сторонником «ренанского» движения, Манжен снискал огромное уважение в националистических кругах, включая Action française. В скоропостижной смерти генерала 12 мая 1925 года от приступа аппендицита прямо усматривали отравление. Через три года в Париже ему поставили памятник, который в 1940 году уничтожили нацисты по личному приказу Гитлера. Кроме этого во всей Франции они снесли лишь один памятник — британской сестре милосердия Эдит Кэвелл, расстрелянной за шпионаж в 1915 году в оккупированной немцами Бельгии. Такое признание дорогого стоит…

Несмотря на протесты маршала Фоша и настояния президента Раймона Пуанкаре, Клемансо не потребовал политического отделения левого берега Рейна от Германии в обмен на его демилитаризацию и временную оккупацию как гарантию репараций и на «гарантийные договоры» с США и Великобританией — которые так и не вступили в силу. Новый статус территории был закреплен в Версальском договоре (статьи 42–44, 428–431).

«Рейнский вопрос» не был главной причиной того, что Моррас и Бенвиль выступили против «плохого договора», но оказался важным аргументом: «Мы получили границу 1870 года — границу для вторжения, нарисованную в 1815 году против Франции» [7]. Поведение Клемансо они, как и Манжен, сочли капитуляцией перед Лондоном.

При обсуждении договора в Палате депутатов 29 августа 1919 года Баррес заявил, что проголосует за него, но требует от правительства четкого определения и проведения «рейнской политики» (GPR, 14). Франция на Рейне должна представлять «духовный, политический и общественный идеал, который навсегда отвратит их (местных жителей. — В.М.) от берлинского германизма и обеспечит им максимально тесный контакт с латинской культурой и нашим западным духом» [8]. Перед голосованием по ратификации договора 1 октября Баррес снова заявил о поддержке при условии, что «прусское влияние ни в какой форме не будет восстановлено на наших границах» и что «все меры будут приняты с целью как можно теснее связать рейнские провинции с Францией» с помощью развития торговли и путей сообщения, сближения законодательства двух стран и недопущения в оккупированную зону чиновников из Берлина (GPR, 20–21). Однако большинство депутатов, включая членов кабинета, больше занимали предстоящие выборы.

Мирный договор поставил сепаратистскую пропаганду вне закона и временно похоронил Химеру-на-Рейне. В следующий раз она ожила лишь через три с лишним года.

Литература

АТМ — Тардье А. Мир. М., 1941.

ДВФ — Джордан В.М. Великобритания, Франция и германская проблема в 1918–1939 гг. М., 1945.

DTR — Dorten J.-A. La tragédie rhénane. P., 1945.

GPR — Barrès M. Les grandes problèmes du Rhin. P., 1930.

JBA — Bainville J. L’Allemagne. Vol. II. P., 1939.

JBJ — Bainville J. Journal. Vol. II. 1919–1926. P., 1948.

Примечания

↑1. Maurras C. Enquête sur la monarchie. Versailles, 1928. Р. 279.

↑2. Проспект журнала Les marches de l’Est на 1911 год (собрание автора).

↑3. Цит. по: Павлович М. Французский империализм. М.-Л., 1926. С. 147.

↑4. Ллойд Джордж Д. Правда о мирных договорах. Т. 1. М., 1957. С. 331.

↑5. Цит. по: Лемин И.М. Внешняя политика Великобритании от Версаля до Локарно. 1919–1925. М., 1947. С. 96–97.

↑6. Barrès M. Mes cahiers. 1896–1923. P., 1963. Р. 921, 989.

↑7. Bainville J. Les conséquences politiques de la paix. P., 1920. Р. 53.

↑8. Barrès M. Le genie du Rhin. P., 1921. P. 210.