Песни радости-злосчастья. О случайности и необходимости Белграда

Печальны и светлы сербские песни. Не терпкий дудочный угар, снискавший успех за пределами Сербии стараниями коммерческих проектов Горана Бреговича и Эмира Кустурицы, а провинциальные и человечные напевы разных регионов, в которых слышатся то румынские, то албанские, то венгерские отголоски — точно так же, как у всех этих народов полно следов сербского влияния. Крепок настоянный бульон смешавшихся традиций к юго-востоку от центра Европы. Характерное неровное дрожание возвещает готовность мелодии сорваться или в плач, или в смех, — и это легко представить одновременно. Но балканские культуры робкими или нервными не назовешь; на свете мало людей, закаленных сильнее, чем те, что веками обживали эти лихие края.

Русские любят ездить к сербам по нескольким причинам. Во-первых, это безвизовая страна в центре Европы. Каковы бы ни были жесты российской внешней политики, манипулирующей воззрениями граждан, эти последние все равно пользуются тем, что в ненавистной Европе и культурный слой потолще, и вообще все предназначено для человека. Несмотря на небезуспешные попытки настоять на своих отличиях, Сербия не исключение. Во-вторых, это недорогая страна, пока только кандидат в члены Европейского союза, чья экономика отстает от Хорватии и, тем более, Словении, хотя и не столь безнадежна, как в Македонии и Албании. В-третьих, в Сербии к русским относятся хорошо, порой несколько преувеличенно. Симпатия основана на не вполне изжитых религиозно-националистических стереотипах («православные братья и сестры» и все такое). Нередко утомительное выражение этой симпатии связано с распространенной среди обывателей обеих стран идеей, что они со всех сторон осаждены превосходящими силами «неверных» христиан.

Когда такой фон известен и соответственно нюансирован, ехать не то что совсем не хочется, но все как-то не складывается. Побеждает желание отдохнуть от России, а не искать за границей ее удобного продолжения. Несомненно, кому-то, напротив, важно почувствовать себя не просто «дорогим гостем», но и «родственной душой», как в Крыму еще какой-то годичной давности с его стабильно антиукраинской удалью и маршрутками, увешанными российскими триколорами. Теперь-то это уже и не ближнее зарубежье, а оккупированная территория, куда ради удовольствия отправляются, скорее, из легкомыслия. В наши дни так называемые путешествия нужны не для того, чтобы продолжать любимого себя в пространстве и времени, наоборот — чтобы вбирать, питаться и даже обогащаться. Поэтому такая на все готовая и подчеркнуто дружественная Сербия часто откладывается на потом и вытесняется объектами неблагодарного низкопоклонства.

Впервые я приехал в Белград на научную конференцию несколько лет назад. Стоял непривычно снежный декабрь, заставший жителей врасплох. Если аэропорт «Никола Тесла» еще справлялся с расчисткой территории, то ведущее в город шоссе напомнило третье транспортное кольцо города Москвы в пору первого снега и связанного с ним коллапса, неизменно случающегося вследствие короткой памяти о предыдущей зиме. Впрочем, загруженность белградских дорог несопоставима с московской, и люди были, скорее, развлечены возможностью помахать лопатой перед радиатором застрявшей машины. На таксиста же снег внешне не производил никакого впечатления: он ехал быстро, на пределе допустимой безопасности и с досадой бил по сигналу, если перед нами попадался кто-то, движущийся адекватно дорожным условиям. Впрочем, в отличие от московских лихачей, пожилой усач в кепке не был готов разорвать в клочья всех, кто попался ему на пути. Скорее, его настроение можно было свести к деловитой фразе: «Шта чекаш? Брже!» (Что стоишь? Шевелись!) Потом я узнал, что таксисты и здесь каста очень специфическая. Обычный серб, как правило, не спешит ни при каких обстоятельствах и стремится утихомирить своих шебутных русских друзей противоположным призывом: «Чекай! Полако!» (Подожди! Медленно!)

Да, «медленно» — это то, в чем жители Белграда кардинально отличаются от прямо-таки заряженных кайенским перцем обитателей Москвы, увлеченных своей невесть откуда взявшейся южной идентичностью. Эмоциональность, непредсказуемость и поспешность — типичные черты оборотистого москвича, который летит под утро в своем не соответствующем доходам автомобиле по Садовому кольцу, возвращаясь после затянувшегося ужина. В Белграде тоже ездят быстро, но вместе с тем очень спокойно. И уж точно никто быстро не ходит. Иностранца видно по скорости, которая в толпе, фланирующей по пешеходной улице Кнезя Михаила, кажется противоестественной. Но было бы ошибочно считать сербскую медлительность природным свойством. «Медленно» — это, скорее, намеренная терапия суеты, которой сербы опасаются, сознавая свои слабые стороны и наличие в данном случае вполне естественного южного темперамента. Отсюда — соответствующий автопортрет на фоне других балканских народов: черногорец доверчив и вспыльчив, македонец хитер и тороват, от хорвата-католика хорошего не жди, но серб, уж конечно, величав и спокоен, как подобает представителю народа, избранного Богом, чтобы собирать земли южных славян.

Подобно Московскому царству, Сербия не раз пыталась — иногда вполне успешно — выполнять объединяющие и централизующие функции. У нее тоже никогда не было ничего, кроме амбиций и политической воли. Благодатное адриатическое побережье — это Черногория, Далмация, Истрия; могучие леса — хорватское Загорье; дешевое и одновременно хорошее вино — Македония и т.д. В культурном отношении тоже все пустовато. Великие византийские монастыри в наши дни продолжают ветшать в Косово, куда пускают паломников по специальному разрешению международной администрации и с эскортом автоматчиков. Великие раннемодерновые города бывшей Австро-Венгрии — это Любляна и Сараево, чьи туристические потенции сейчас несопоставимы ввиду экономической отсталости Боснии и Герцеговины, но Белград в эту компанию все равно не попадает. Кроме монастырей области Фрушка Гора, где после геноцида Второй мировой войны осталось всего несколько обителей, да знаменитых фресок, чудом сохранившихся в монастыре Манасия, страна активно рекламирует свои так называемые «бани» — термальные источники, обстроенные бассейнами, спа-центрами и прочими здравницами. Их тут на удивление много, это важная часть туристической индустрии. Но имидж на бане не построишь, ресурса маловато. Остается прислушиваться к голосу истории, неизменно нашептывающему о сходстве Белграда со Стамбулом — городом, где встречаются цивилизации. Здесь несколько раз происходила перезагрузка южнославянской государственности, которой мешали напиравшие с разных сторон Габсбурги и турецкие султаны. Местом встречи, славянским фоном для разборок Европы с Азией и служил Белград. Конечно, де факто турки какое-то время стояли под Веной и держали Будапешт, но только в Белграде одна сторона города так и осталась турецкой, а другая — почти не переставала быть австро-венгерской.

Сейчас в плане «собирания земель» сербы пришли в себя, остыли. Сказывается как-никак европейское окружение, в котором постепенно сдулась и поблекла идея национального суверенитета, когда-то так и норовившего превратить какую-либо отдельно взятую демократию в диктатуру. Возможно, у самой суверенной из ныне существующих демократий не задается с окружением, так как его еще попробуй разгляди на таких масштабах, вот и приходится все делать самим (например, вести гибридную войну с западными соседями). Сербам отчасти легче: земли у них не очень много, хотя места всем хватает. При этом денег нет и не предвидится. Ничего не поделаешь, кроме как подавать на европейский конкурс, это хотя бы надежда на улучшение, о чем бы там ни говорил всему прогрессивному человечеству греческий бунт или венгерский консервативный ревизионизм. Сербия — европейская страна, чьи люди заслуживают лучшей участи, чем изоляция по типу Албании, а Белград — узнаваемо европейский город, чья история вплетается в пестрый нарратив о становлении юго-восточной Европы. Никакие следы османского завоевания не делают этот город азиатским. Так что все-таки не Стамбул, все проще и яснее.

Прячется в одном из переулков вокруг улицы Краля Петра небольшая мечеть, рядом халяльный магазин. На стрелке Савы и Дуная стоит местами выстроенная сербами, но по большей части турками крепость Калемегдан, что по-турецки значит «Поле у стен». Иногда не в планировке и не в архитектуре, но в запахе и цвете района Дорчол проступает что-то отчетливо стамбульское — печной дым, половики на перилах, белье на веревках, старые югославские автомобили «Застава» поблекших цветов, простая острая стряпня, дохнувшая из запотевшей форточки. Общий дух бедности и неблагополучия, с которым сжились и менять не собираются, хотя через дорогу на улице Цара Душана залитый огнями супермаркет, двери на фотоэлементах, все дела. Стоя на площади перед национальным театром и лошадью героя нации Кнезя Михаила (в Белграде так и говорят: «встретимся у лошади»), предпринимаешь ряд усилий, чтобы представить себе, что лошадь занимает место кафаны «Дарданеллы», а театр — ворот «Истамбол Капы»; дальше город кончался и, соответственно, шел тракт в османскую столицу. Усилия тщетны, представить это невозможно. Обычная центральноевропейская площадь. Как везде. Только национальный музей на вечном ремонте, за что интеллигентным сербам неловко.

Неловкость эта — признак людей деликатных и самокритичных. О Великой Сербии, каковой вдохновлялось новообразованное королевство в конце XIX века, сейчас ни слова, что только подтверждает неактуальность национального строительства. Все уже построено, а если нет, то и времена другие. Знаки беды, сплачивающей народ катастрофы, будь то битва на Косовом Поле или случившиеся через шестьсот лет бомбардировки города, приглушают гордость и делают патриотизм интимным. В таком виде он хорошо страхует от патриотизма официального и, как правило, безвкусного. Конечно, национальный музей надо привести в порядок, но и в самой его обветшалости сквозит нечто символическое. Может, это какая-то случайность, но не в пример хорошо выглядят центральная художественная галерея Матица Српска, расположенная, что показательно, в Нови Саде (сербском Петербурге), а в столице — музей истории Югославии, где коллекция эстафетных палочек маршала Тито соседствует с саркофагами хозяина и его жены Йованки, скончавшейся в конце 2013 года. Говорят, чтобы поместить в музей еще одну мраморную глыбу, пришлось разбирать крышу и шуровать внутри подъемным краном. В остальных помещениях комплекса выставлены подарки маршалу со всех концов земли, это варварское и упоительное зрелище, а также устроены площадки под современное искусство. При всей помпезности архитектуры, убранства и созданной вокруг среды (чего стоит один бетонный фонтан перед входом) музей не выглядит капищем тоталитаризма, наоборот, это очень трогательное место, излучающее покой победившей конверсии.

Вокруг музея — район зажиточной частной застройки, начавшей ползти по склону холма еще в королевские времена, переживший Тито и его непродолжительных преемников и теперь пришедший в легкое запустение. Последние начинания на прилегающих улицах относятся к началу 2000-х, но многие объекты брошены на стадии отделки. Один удивительно сохранный бассейн украшен мозаикой — Венера Сандро Боттичелли грубоватых майоликовых расцветок, повсюду строительный мусор, в доме нет половины стекол. Действует не менее сильно, чем разбомбленные дома, вдоль которых едешь сюда на троллейбусе. Только их фотографируют все туристы, посещающие Белград в порыве антиглобалистского восторга, а сюда они не добираются. Здесь можно встретить а) собак, б) безобидных выпивох, в) шумных поклонников футбольного клуба «Партизан», чей домашний стадион расположен неподалеку. Перечисленный контингент не слишком опасен, однако же никого нет, неторные страшноватые тропы. На мой взгляд, под Бранковым мостом в центре Белграда намного страшнее в любое время суток, чему способствует мрачная и завораживающая архитектура этого сооружения.

Печаль, роднящая Белград со Стамбулом, имеет не только атмосферное (в смысле, запах дыма и мочи), но также архитектурно-средовое происхождение. Помпезные здания в центре города, напоминающие об амбициях сербской belle époque между двумя мировыми войнами, перемежаются убогой застройкой, а то и вовсе руинами, причем не только военного времени. Нынешний Стамбул, конечно, несравненно богаче, несмотря на раны и струпья, которых он и не думает стесняться. Белграду, напротив, собственная бедность кажется противоестественной. Упрямое сидение в кафе с газетой, долгий выбор обеденного вина, многочисленные люди с книгами в общественном транспорте и многое другое обнаруживает подчеркнутую связь со «старой» Европой — такой, которой в более обеспеченных странах и не осталось, все сожрал прогресс, не подавился. В Белграде из-за объективного недостатка денег задержалась аутентичность, припадать к которой приезжают вышеупомянутые туристы-антиглобалисты. Это же не Ближний Восток, где антиглобализм в полный рост, зато и убить могут, даже не познакомившись.

Среди особо аутентичных мест Белграда нельзя не упомянуть зоопарк. Это один из немногих сохранившихся в прежнем виде европейских зоопарков на стыке ар деко и конструктивизма. Его неожиданно внушительные размеры и образцовый порядок удивляют и заставляют приходить снова. Звери в основном почему-то позируют, никто не прячется так, что с полатей целый день свисает один хвост или из дупла торчит чья-то задница. Марабу замирает на одной ноге, полуобернувшись в дверях оранжереи, чтобы его было удобно фотографировать, белый тигр принимает позу, годящуюся для какого-нибудь логотипа, пантера мельтешит по клетке с заказным утробным рыком. Слоны и бегемоты методично бродят под платанами, медведь ест чьи-то красные останки на дне глубокой расселины — зоопарк врезается в породу калемегданского холма. В последний приезд, сидя за кофе на площадке, у подножия которой резвились львы, наблюдал их скоростной коитус. Фотографировать не стал из ложного стеснения, хотя народ вокруг так и зашуршал смартфонами. Беда в том, что, как правило, съемка получается много скучнее случайного вуайеризма…

От зоопарка на трамвае, а то и пешком всего ничего до Скадарлии — бывшего цыганского района, в котором принято ужинать в первый день пребывания в Белграде. Именно в первый, потому что потом становится понятно, насколько тут все дороже, чем в большинстве заведений города. Но отметиться инвестициями в Скадарску улицу, пожалуй, нужно. Она появилась по обе стороны небольшого ручья, бьющего из источника на склоне холма. Сейчас ручей упрятан в трубу, а источник превращен в фонтан слегка кичевого вида. Тут, надо признать, все так выглядит, но в том и шик. Еще в 1860 году 14 из трехсот белградских трактиров располагалось на этой маленькой улице, так что у местных заведений фундаменты старые, а стены много чего помнят. В наши дни кабак едва ли не в каждом доме. Многих из тех, о ком рассказывает история Белграда, уже нет, как немецкого «Бумс-Келер», которым восхищалась танцовщица Жозефина Бейкер, или чешской «Филиповой Пивары», где перед Первой мировой войной сиживал будущий классик сербской литературы Бора Станкович, тогда скромный сотрудник таможенного отдела соседской пивоварни «Байлони». Некоторые процветают, как «Три шешира» (Три шляпы), еще в XIX веке обжитые белградской интеллигенцией, или «Велика Скадарлия» в одном из раскрашенных граффити корпусов бывшей пивоварни, где между войнами получил известность оркестр «Чичварица» с певицей Ольгой Янчевецкой. Помимо заведений улица нашпигована локальной историей — бывшими домами актеров, поэтов, музыкантов. При желании и наличии денег здесь можно провести весь день. Главное — не заснуть у питьевого фонтана Себий, поскольку район хоть и перестал быть цыганским лет сто назад, зато превратился в место притяжения туристов со всеми вытекающими последствиями.

Естественно, в Скадарлии играют самые громкие и жалостные сербские коллективы, способные довести человека до припадка. Впрочем, народу все это, как правило, нравится. Музыкантам подпевают и дают им довольно много денег, что их только раззадоривает. Однажды мы сидели в некоем заведении с моим старшим коллегой и товарищем, русским профессором из Германии. В коляске рядом со столом спал его маленький сын, чьи нервы вполне выдерживали скрипку, аккордеон и трубу. Этого нельзя было сказать о нас, вынужденных прервать беседу и даже трапезу. Троица музыкантов играла все громче, неуклонно приближаясь к нашему столу. Профессор выхватил из кисета трубку и запалил ее, окутавшись защитной завесой. В дыму нас окружили дружелюбные люди в цыганских рубашках с инструментами наперевес. Они догадались, что мы русские, и радость их была беспредельной. Аккордеонист учтиво спросил: «Что сыграть вам, братья?» В ответ дымовое облако взметнулось от крика: «СПАСИБО, НИЧЕГО!» Денег мы им тоже не дали. Что ж, повели себя не очень социально, хвастаться нечем.

Кстати, о пьянстве. Это дело серьезное. Сербское виноделие — отдельный повод не только приехать в Белград, но и выбраться за его пределы. Несмотря на грозную конкуренцию со стороны дешевой Македонии, традиция, скорее, на сербской стороне. Если насчет местной специфики, то надо ориентироваться на «Ждрепчева Крв» (Кровь жеребца) из суботицкого региона на севере, «Вранац» из восточного Княжеваца и «Прокупац» из западного региона Жупа, на Смедеревку, как называют тонкий белый сорт и заодно ракию из него же, на Пино, которое обладателями западноевропейской идентичности зовется Бургундским. Одно из важнейших мест — Вршац у западного подножия Карпат. Тут находится третий по величине винный погреб Европы, из которого везут автохтонные белые сорта Шасла и Креаца. Среди любопытных специалитетов интересен красный вермут «Бермет» из области Воеводина, практически исчезнувший еще в начале XIX века, но вскоре чудесно воскресший по многочисленным просьбам покупателей. С «Берметом» случилась история, типичная для винодельческой практики становящихся демократий. Можно вспомнить культовый портвейн «Черный полковник», который производится в крымском Новом Свете в количестве около ста бутылок в год, тогда как продается по всему полуострову, или грузинское вино «Киндзмараули», чье сырье практически вымерзло и было погублено в период борьбы за всесоюзную трезвость, а этикетки с известной надписью встречаются в любом московском магазине. Веселые буклеты, что сопровождают винные маршруты Сербии, туманно сообщают, что «Бермет» был замечен в винной карте известного парохода «Титаник». Кто ты, о внимательный читатель судового меню, какова твоя судьба и главное, как тебе удалось передать людям свое волнующее знание?

Малоизвестное, локальное и оттого исключительное сербское вино — как сама эта земля, не пестрящая раскрученными достопримечательностями и не настаивающая на своем превосходстве. Всякий раз приезжая в Белград, я неизменно вспоминаю свой казавшийся случайным первый визит — это был научный туризм, тема конференции слишком очевидно не вязалась с моими основными интересами, я не претендовал на сколько-нибудь заметное участие, просто подстроился под приятную компанию. А потом случайность повторилась не раз и не два, и уже никак без Белграда, без его домов и дворов, зверей и, конечно, людей — знакомых и незнакомых. Сложилась житейская история, обыкновенная, как площадь Республики с лошадью Кнезя Михаила. Мне тут, признаться, уже необходимо бывать время от времени. Есть в этом что-то наркотическое. Конечно, можно все объяснить обжорством. Кормят и поят без устали, этого не отнять. Насилу вырвешься, бывало, но бежать уже никак, только провожаешь глазами грохочущий в ночи трамвай. В животе предупреждает от резких движений котлета плескавица, чей вид способен испугать кого угодно, в сумке булькает заткнутый салфеткой недопитый «Вранац», который тебе вручили, наказав допить перед сном. Никуда я теперь не денусь, пригодится по дороге, все равно трамвай был последний…