Modus vivendi по ту сторону общественного договора

От редакции: Материал выходит в рамках «гефтеровских» экскурсов в теории современного «политического реализма».

Реферат статьи Томаса Фоссена «Modus vivendi по ту сторону общественного договора: мир, справедливость и выживание в реалистической политической теории» (Fossen Th. Modus Vivendi Beyond the Social Contract: Peace, Justice, and Survival in Realist Political Theory // Academia.edu).

На уровне обыденного, нерефлексивного понимания modus vivendi — условия, обеспечивающие сосуществование индивидов или групп либо временное соглашение по поводу подобных условий. Как это понятие переводится на метаязыки политической теории? Какой понятийной сеткой улавливается и объясняется этот принцип сосуществования? Поиску ответов на эти вопросы посвящена статья Томаса Фоссена, доцента Лейденского университета, «Modus vivendi по ту сторону общественного договора: мир, справедливость и выживание в реалистической политической теории».

Фоссен намечает магистральный тренд в определении modus vivendi (далее — m.v.) в современных теориях, ответвлениях политического реализма. В его рамках суть m.v. определяется так: «заинтересованность в мире (commitment to peace) стоит превыше заинтересованности в справедливости (commitment to justice)» (p. 2). Иначе говоря, в случае m.v. договориться о пробном варианте мирного сосуществования гораздо важнее, чем подвести это сосуществование под общий знаменатель единых для всех установлений порядка. Речь идет о практике совместного проживания (living together) в мире, которая не требует консенсуса по поводу общих для всех принципов справедливости. Подобное понимание m.v. в целом соответствует реалистическим концепциям политической деятельности — фокусу на ситуации «здесь и сейчас», а не на ее идеальном видении.

Таким образом, рабочее определение m.v. сводится к тому, что это искусство «жить вместе, сосуществовать в мире (living together in peace) в рамках определенного круга политических институций» (p. 4). Однако здесь Фоссен считает нужным заострить вопрос: какие именно формы и практики политической жизни считаются сосуществованием (living together)? Подразумевают ли они отсутствие любых политических конфликтов или только определенных, если учесть, что для адепта политического реализма политическая жизнь, лишенная конфликтов вообще, непредставима (ведь такова наличная реальность)? Где проходит граница между «приемлемым» и неопасным для мирной жизни конфликтом интересов и тем конфликтом, который упраздняет m.v.? Что в этом ключе следует трактовать как «мир»? В каком смысле «мир» превосходит «справедливость»? Понятия, которыми принято оперировать относительно доктрины m.v., выглядят несколько размыто и, по Фоссену, нуждаются в уточнении спектра ими охватываемых значений (qualified notions). В итоге ревизии неизбежно подвергается само понятие m.v. как мирного состояния, или как состояния «отсутствия насилия/конфликта» (как мы помним, полное отсутствие конфликта и/или принуждения в реалистской парадигме невозможно).

Проработка терминологического словаря и проговаривание базовых понятий уравнения «что есть m.v.» осуществляется на богатом фоне уже существующих аналитических разработок.

Первая из них — понимание m.v., предложенное Дж. Роулзом в рамках его теории политического либерализма (работа Роулза «Политический либерализм»), и последовавшая за ним дискуссия среди теоретиков-реалистов. Эта матрица аргументов используется в качестве контекста, в котором раскрывается содержание пропозиции «примат мира над справедливостью».

Для Роулза m.v. — реалистическая противоположность идеальному «хорошо устроенному обществу» (well-ordered society). В «хорошо устроенном обществе» присутствует «относительное моральное согласие по поводу принципов справедливости» (thin moral consensus on justice), в то время как в случае m.v. оно отсутствует. Достигнуть m.v. — согласиться жить по неким правилам установления политического порядка, которые основаны на слиянии собственных или групповых интересов. Таким образом, отличие кроется в мотивационной основе. В случае «хорошо устроенного общества» мотивация агентов основана на моральных установлениях, а в случае общества, достигшего состояния m.v., мотивация субъектов или групп основана на их личных интересах. В таком случае под сомнение поставлена возможность существования сообщества — это временное образование, поскольку оно базируется на случайном слиянии интересов. Так же временно и состояние сосуществования, в котором оно находится. Постоянно существующее общество — это именно «хорошо устроенное» общество, в котором определены справедливые для всех принципы установления порядка.

Позиция Роулза послужила отправной точкой для нескольких апологетов политического реализма в обсуждении природы m.v. С их точки зрения, для существования сообщества и сосуществования его членов не так уж и необходимо согласие по поводу принципов установления справедливости. Между тем сам m.v. предстает вполне жизнеспособным сценарием. При этом m.v. необязательно содержит в основе только личностные интересы. Как в том сходятся представители реалистической мысли (в интерпретации Фоссена) Джон Хортон и Энцо Росси, m.v. может обеспечиваться не только прагматическим сознанием личной выгоды. В числе оснований для m.v. — «внеморальные и внеэпистемические, то есть чисто благоразумные с человеческой точки зрения мотивы» (Росси), лояльность тем социальным институтам, которые регулируют конфликты, или готовность регулировать их самому (Хортон). M.v. не предполагает общий и всеми разделяемый взгляд на то, какой должна быть справедливость, однако предполагает всеми разделяемую лояльность поддержанию социального порядка. Что является мерой социального порядка? Ответ прост: социальный порядок существует тогда, когда участники общества обладают правом жить «жизнью на минимально достойном уровне» (minimally worthwhile life). Ее суть — в том, чтобы всеми средствами поддерживать мир и порядок, при этом максимально избегая тех ситуаций, когда мир и порядок под угрозой из-за того, что необходимо навести справедливость.

Таким образом, мы открываем, что в ядре концепции m.v. — нормативное требование поддержания мира, пусть даже и в ущерб справедливости. Можно ли в таком случае говорить о m.v. как о реалистической программе, учитывающей положение дел, а не дающей предписания реальности? Ответ — да. Почему? Потому, что m.v. отвечает трем базовым реалистическим требованиям: критериям практической достижимости (practical feasibility), нормативной валидности (normative validity), избегания политической угрозы (political hazard).

Если говорить о первом критерии, то, во-первых, m.v. очевидным образом легче воплотить в действительность, нежели «хорошо устроенное общество». Во-вторых, сам концепт согласия по поводу справедливости, на котором «хорошо устроенное общество» основано, невозможен в действительности: всегда найдутся исключенные и маргинальные участники.

Второй критерий конструируется Фоссеном с опорой на рефлексию Джона Грея, в частности на его убеждение, что ни одна концепция справедливости не является валидной, поскольку изначально не учитывает плюрализм циркулирующих в обществе ценностей. Также привлечена интуиция Джона Хортона, что здравым подходом при необходимости достичь мирного урегулирования конфликта является агностицизм, временный запрет на какие-либо предданные, отрефлексированные теоретически, но не практически модели справедливости.

Наконец, третий критерий сводится к достаточно очевидному посылу: мир сохранить трудно, если слишком фиксироваться на жестком соблюдении определенных условий. Потому справедливость неизбежно оказывается в числе угроз мира как состояния. M.v., в этом ключе, сводится к «миру, начерно определенному» (provisional peace), добивающемуся компромисса с установлениями справедливости, или известному по пословице «худому миру», который, как мы знаем, лучше «доброй ссоры».

Прояснение того, в каком контексте употребимы понятия «мир» и «справедливость» (и в каком соотношении), — первая серия теоретических ходов, за которой следует вторая, связанная с переопределением-уточнением уже самого понятия «мир». Здесь происходит поворот к другому классику — Т. Гоббсу. Гоббсово абсолютистское понимание государства — пример теории, в которой априори задан примат мира над достижением справедливости. По Гоббсу, понятие справедливости определяется одним субъектом политических отношений — государем, абсолютным сувереном, в то время как любое индивидуальное понимание справедливости подданными грозит миру. Подданные, таким образом, поддерживают мир между собой без того, чтобы налаживать общие установления справедливости — это право отдано суверену.

Гоббс созвучен теоретикам m.v. в том, что сосуществование предполагает не всякий мир, а определенный (уточненное понимание мира). Однако Гоббс расходится с теоретиками-реалистами в том, что для него уточнение мира сопряжено с понятием государя-суверена, а значит, с доктриной абсолютистской власти, в которой полномочия даны одному субъекту. Попытка провести ревизию абсолютистских импликаций Гоббса — вот что питает реалистический импульс переопределения «мира» в определении m.v. Фоссен предлагает нашему обозрению три версии Гоббсова ревизионизма.

Первый — теоретический проект Джона Грея, основанный на той интуиции, что m.v. отличает исключительная инклюзивность, толерантность к плюрализму любого толка. Конечная цель m.v. как способа организации политической жизни — не поиск общих ценностей, а создание общих институтов, которые позволяют одновременное наличие разных, противоречивых ценностей. Именно в этом и состоит суть «мира» — в проработанной системе институционального стимулирования разных аксиологических парадигм. Разумеется, сразу встает ряд следующих неудобных вопросов: какое именно институциональное обеспечение имеется в виду? Почему замалчивается необходимо присутствующее этическое измерение сосуществования разных ценностей? Не выводит ли оно нас в сферу моральной философии — уже идеальной, а не реалистической теории?

Второй вариант поправки Гоббса — теоретическая разработка Фабиана Вендта, построенная вокруг понятия «амбициозного мира» (ambitious peace). Мир, в интерпретации Вендта, — «ненасильственное сосуществование между группами, морально отдаленными друг от друга, основанное на таких соглашениях, что каждая группа может существовать по своим собственным правилам без вмешательства извне» (p. 11). Ключевым компонентом в определении мира становится, таким образом, отсутствие внешней регуляции — в том числе и со стороны государства. Тем не менее, неудобных вопросов не может избежать и Вендт: при моральном несогласии как норме отсутствие вмешательства извне и саморегулирование — разве не моральная пропозиция сама по себе? Не влечет ли это опять интервенцию в сферу идеалистической философии?

Третья версия пересмотра абсолютистских посылок — теоретическая модель Хортона. Этот теоретик заранее намерен избежать претенциозных моралистических заявлений. Его уточненное понимание «мира» заключается в том, что это такое состояние, которое совместно достигнуто участниками политической ситуации. Миром нельзя считать отсутствие насилия, которое установлено принуждением со стороны властей. Мир — общее предприятие тех, кто вступает во взаимодействие по его поводу, заинтересованных в нем сторон, а не тех, кто ими управляет. Сами участники в большинстве случаев начерно определяют, каким этому миру предстоит быть, — какой-то данной, готовой версии мирного сценария быть не может, коль скоро мы хотим оставаться реалистами. Нет ни проекта наведения мира, ни даже каких-либо условий, соответствие которым этот мир бы обеспечивало, — то есть никаких нормативных установлений. Единственное условие для мира — принятие (acceptance) участниками, причем добровольное, а не насильственное. И тут — неудобный вопрос, которого заслуживают построения Хортона: как же можно точнее определить границы добровольности принятия? И можно ли это сделать, совсем исключив нормативные постановления из практики теоретизирования?

Вывод предложенного аналитического обзора ключевых текстов: теория m.v. зависла где-то посередине между Роулзом и Гоббсом. Отход от теорий справедливости неизбежно приводит в ловушку абсолютистской теории, уход из которой возможен только при переопределении «мира». При этом полноценное переопределение термина возможно только при подведении под него базы нормативной рефлексии, а это, в версии Фоссена, ведет к очевидному тупику. Таким образом, переопределение понятий приводит нас к осознанию, что проблематичны не сами понятия, а скорее задающая их парадигма: в этой программе изначально неверно составлен «код».

Выход из тупика — в возвращении к осевому для теории m.v. понятию согласия (agreement), которое указывает на причастность к теории общественного договора, «кода», на котором основано понимание m.v.

У этой теории есть одна проблема — вынужденное абстрагирование от реального политического опыта, постоянный поиск перспективы стороннего, непричастного наблюдателя (что Фоссен фиксирует и в случае Роулза, и в случае Гоббса). Этот уход от реального опыта основан на приеме репрезентации, когда совокупность реальных объектов и связующих их порядков заменяется их мыслимой абстракцией: «Государство» замещает множество субъектов и управляющих ими структур. Реалистическое теоретизирование как раз таки выгодно отличается тем, что не верит в преимущество неангажированной точки зрения и стремится не оперировать репрезентациями. Реалист настраивает свой взгляд на объективно данный плюрализм мнений и несогласие как изначальное состояние. Однако как в таком случае осмысляется согласие, если невозможно прибегнуть к привычному для теоретиков общественного договора абстрагированию?

В этом-то и кроется проблема, говорит Фоссен: последнее время теории m.v. были «заражены» критическими практиками теории общественного договора. Так, считается, что в достижении сосуществования сначала возникают горизонтальные отношения между субъектами и только затем на их основе выстраиваются вертикальные, появляется власть и регулирующие мир институциональные структуры. Последние не подвергаются ни оспариванию, ни смещению. Это, фактически, воспроизводит основные положения общественного договора: мир гарантирует власть, а отсутствие власти ведет к анархии. Реалистично ли это видение? Нет, поскольку реализм сосредоточен на том, как конкретные феномены проявляют себя в реальном политическом опыте, — на феноменологии политической жизни, а не на спекулировании по поводу ее онтологии. Как, в таком случае, исправить проблематичную посылку?

Ответ очевиден: избавиться от абстракций, репрезентаций. Первая из них — то убеждение, что власть вторична, а договор между субъектами первичен. Эта точка зрения — точка зрения аутсайдера, не вовлеченного в реальное политическое взаимодействие. Инсайдер видит процесс иначе: добиваясь мира, он изначально ощущает себя в сильной конфронтации с уже существующими властями, которыми могут быть источником репрессий. В качестве примера Фоссен ссылается на события революции в Египте 2011 года, утверждая, что именно действия властей в этой ситуации спровоцировали восстание масс. Именно кампания Мубарака по устрашению населения, отмечает Фоссен, была причиной обострения отношений. Власти, таким образом, оказываются также полноправным участником ситуации, а не апостериорным продуктом договора: они вольны не только помогать устанавливать горизонтальные отношения между субъектами, но и разрушать их. Власть — это не теоретический конструкт идеального субъекта, изначально стоящего выше. Власть — вполне реальный участник переговоров по достижению мира, стоящий наравне с другими субъектами.

Собственное предложение Фоссена по коррекции взглядов на m.v. — максимально уйти от абстрагирования, избавиться от привычной картины, в которой на наших глазах субъекты договариваются и организуют структуры власти. Это означает: при разборе политической ситуации уйти от точки зрения «извне» (third-person perspective) и прийти к точке зрения, идентичной точке зрения одного из участников (first-person perspective). Мы должны перестать быть сторонними наблюдателями и стать теми, кто заинтересован в m.v., кто стремится упрочить сосуществование.

Подобный разворот теоретической рефлексии — пока только возможная перспектива. В ее рамках m.v. осмысляется уже не как производная от «мира», но как форма политического выживания (survival).

Достичь состояния m.v. — добиться того положения дел, при котором выживание тебя как агента гарантировано. Неудача же в этом предприятии приведет не к конфликту (противоположности мира), а к экзистенциальному кризису. При этом любая характеристика политической ситуации в этом ключе неизбежно отсылает к перспективе воспринимающего: «выживание» — с точки зрения кого? «Кризис» — согласно кому?

Именно это переключение терминологических регистров помогает выйти из метаязыкового тупика определения «мир превыше справедливости». В поправке Фоссена модифицируется стилистика аргумента: мир заменяется на «выживание», а имплицируемое «третье лицо» — «первым». Таким образом, установление справедливости также должно быть интерпретировано заново: теперь это не предписательная категория, но результат взаимодействия агентов, нечто, гарантирующее выживание.

Статья Фоссена — выразительный пример того, как критическая технология «пристального чтения» чужих аргументов помогает выстроить собственный.

Мы начинаем с соразмышления с другими авторами и с фиксации проблемных мест их теоретических моделей — дабы именно в точках метаязыковой неопределенности разработать собственную концепцию.

В результате привычные понятия, которыми мы оперируем, обретают новую смысловую емкость и вступают в иные смысловые отношения, позволяя переоценить собственное рефлексивное отношение к политической действительности.

Реферат подготовила Анна Швец