«Абсолютное большинство граждан» против «гражданского общества»

От редакции: Данный материал является реакцией социолога и кинокритика на блок материалов интернет-журнала «Гефтер» о новом путинском «подавляющем большинстве».

— Как бы вы оценили итоги года? Нечто кардинально сдвинулось? Или, может быть, мы можем обрисовать нынешний идеологический ландшафт по тем же критериям, что и год назад?

— Мне кажется, что речь идет о двух или трех этапах осуществления новой политической стратегии, которая стоит за ныне действующей идеологической доктриной. Всем известно, что 24 сентября 2011 года произошла системная «смена вех», которая касается всего и вся в нашей жизни. С тех пор формирование программы Путина и соответственно государственной политики активно продвигается по своей содержательной траектории. Уходит по предписанным маршрутам в свои лабиринты, которые в одних случаях ведут от стагнации к пропасти, в других — позволят остановиться у нее. Разработчики официального курса активно теоретически работают, подчас агрессивно, но в любом случае, значительно больше, чем сподвижники Навального, как, впрочем, и другие центры смыслового проектирования.

Тут много сред воздействия: внешняя политика, образование, законодательная деятельность, экономические и социальные отношения, производство соответствующих представлений на телевидении и в новых медиа.

Мне кажется, что мы еще не осознали: произошел переход к новому типу конкуренции между странами и разного рода институциями — к жесточайшему соперничеству в виртуальном пространстве. Речь идет об информационных, репутационных и пиар-войнах. О невидимых и нерефлексируемых технологиях управления массовым сознанием, используя все средства, которые возможны и пригодны для достижения этих целей. Это любые виды контроля за «повесткой дня», формирование представлений людей о реальности, использование таких техник, как когнитивный диссонанс, другие механизмы психологического воздействия. Мир переходит в эпоху противостояния идеологических доктрин, различных концепций культурного программирования.

— Перед нами манипуляционные практики?

— Эти манипуляционные практики не рефлексируются адекватно своему значению. Помножьте все еще на чрезвычайную сложность российской культуры и традиции ее не-исследования. У нас ведь нет работ, скажем, об «эффективности» воровства в России или непростых, но непременных функциях отката денег лицам, распределяющим ресурсы. Вообще отсутствует аналитика ментальных аспектов российской жизнедеятельности.

И уж тем более мы не знаем, где находятся штабы нынешних сражений за понимание происходящего миллионами сограждан. Кто там полководцы, какие виртуальные войска в этих баталиях заняты? Как оценить результаты контроля за программированием мотиваций людей?

Но для начала я хочу оценить текст Ирины Чечель на «Гефтере».

— И Александр Марков писал по этому поводу, и Василий Жарков, и Андрей Тесля — целая плеяда экспертов.

— Меня интересует словосочетание «подавляющее большинство граждан» как составная часть целостной, хотя еще и неопознанной, а может быть, специально не декларируемой содержательной доктрины власти.

Впрочем, тут срабатывают даже пять слов — «широкая поддержка подавляющего большинства граждан».

Задействованы несколько смысловых новаций.

Во-первых, «подавляющее большинство граждан» не является синонимом понятия «народ», но корреспондирует с «народным фронтом».

Во-вторых, и это главное, «подавляющее большинство граждан» прямо противостоит «гражданскому обществу», которое во всех странах мира выступает сегодня в качестве символической альтернативы государству — институциональной, ценностной, поведенческой, еще не осознанной экономической. Государство со всеми своими институтами вынуждено примириться с ним. И не только на понятийном уровне. Без него теперь — никуда. Столкнувшись с опасным чудищем «гражданского общества», увидев и оценив разверзнувшиеся тут пропасти нового осознания действительности, российская власть в декабре прошлого года предложила собственный конструкт — «подавляющее большинство граждан».

В-третьих, использовалось и то обстоятельство, что «гражданское общество» — и в Европе, и у нас — не имеет общепризнанных количественных измерений.

В-четвертых, тут меньше всего речь шла о противостоянии элит, их ответственности за судьбы всего населения страны.

Вы спросите, что здесь нового по сравнению с предыдущим периодом? Как-никак, до сих пор через понятие «гражданское общество» шло освоение всех типов деятельности, связанных с внегосударственной активностью. Во всех средах, в экспертных, проектных, управленческих и иных функциях. Новое мировоззрение как раз и внедрялось в последние десятилетия через понятие «гражданское общество», а также такие его терминологические сателлиты, как «права человека», «средний класс», «общественный контроль», «мнение меньшинства» и другие.

Таким образом, год назад была осуществлена идеологическая спецоперация — попытка подмены системообразующего термина.

Нас возвращают к старинному, но вполне живому противостоянию большинства и меньшинства.

— Означает ли это, что концепция «среднего класса» теперь сдвигается в сторону проблематики идейного «меньшинства»?

— Живущий в содержательных вызовах 2013 года, адекватно считывающий язык времени средний класс составляет у нас, как известно, всего от восьми процентов населения по одним критериям, до двадцати пяти — по другим. Эти люди вдруг стали открыто говорить об ином видении жизни, о своем недоверии государству, о нежелании существовать по его правилам не только в медиа, но и непосредственно на площадях. Но государство вовсе не жаждет отдавать даже малую толику своих функций и полномочий гражданскому обществу. Пока оно еще не начало заниматься всесторонним осознанием такой — пусть и потенциальной — ситуации. Не говоря (о, ужас!), о перспективах создания («чур меня, чур»…) экономики гражданского общества, которой в России пока вообще нет. Со всеми вытекающими последствиями.

Словосочетание «подавляющее большинство граждан» как раз и призвано поглотить конкурентное по отношению к государству «гражданское общество», вернуть нас к координатам конца XIX века, когда «большинство граждан» должно использоваться, как бы включая в себя и тем самым заменяя остальных — меньшинство «граждан». Нет понятий — нет и проблемной области, ими обозначаемой.

— Но насколько это влияет на общий идеологический баланс системы?

— Существует еще одно важное обстоятельство. Судя по высказываниям официальных фигур, на очереди пересмотр важнейшей идеологемы 90-х — начала нулевых годов — задачи интеграции России в мировой порядок. Валентина Матвиенко на первом заседании оргкомитета по проведению Года культуры заявила: «В последние десятилетия мы переживаем прямую интервенцию совершенно чуждых для нашей самобытности и культуры веяний и течений»… «Стало модным изобретать противопоставления, противоречия внутри нашей единой культуры». Судя по всему, начинается очередной период поиска врагов, мешающих нашей стране двигаться вперед.

— Инструментарий новых идеологических поисков как-то отличается от советских?

— В этот и подобные ему периоды модели объяснения происходящего, взгляды, идеалы и ценности, экономические решения, законы и приоритеты ищутся исключительно в прошлом. Цель будущего, во-первых, — воспроизвести и сохранить уже имеющиеся «духовные скрепы». Во-вторых, психологическое ощущение потенциальной никогда не прекращающейся войны. И в-третьих, постоянное переживание праздника Победы. Народный фронт, День «народного единства», педалирование патриотизма, всемирные спортивные состязания — жажда сплочения именно во имя Победы. Технология цементирования действующей Системы жизни, способ ее мобилизации, поиск смысловых резервов. Но, в первую очередь, средство повышения эффективности главного национального производства любого времени — изготовления, распространения и потребления «правильных» представлений людей о происходящем.

За нынешней работой фабрики по производству смыслов стоят, на мой взгляд, не только вызовы, с которыми столкнулась нынешняя администрация, но и более глубинные страхи, стереотипы и болезни российской культуры, которая в ожидании очередного системного кризиса будет теперь накапливать разного рода отставания.

— Но по чему мы можем судить, что кризис действительно системен?

— Создатели новой доктрины, как могли, попытались ответить на вызов надвигающегося на Россию системного кризиса культуры. Он, в конечном счете, коснется экономики, морали, международных отношений, социально-психологической атмосферы, виртуальных войн. И хотя ответ авторов доктрины достаточно разработан, на мой взгляд, он по своим последствиям опасен, поскольку ангажирует и воспроизводит все те же протофеодальные матрицы. Используя все возможности современной политики, а значит информационных и пиар-технологий.

К примеру, культура ставит задачу — сохранение статуса «государя». Среди прочего решает ее на нашем отношении к фигуре Сталина. Для него нужно обязательно найти какое-то особое место, специальную форму оценки, постоянно рассказывать о его личной жизни, ежедневно проводить дискуссии о решениях генералиссимуса, личности, вкладе в историю. Но где-то — держа баланс — можно сказать, что он был чудовище. Только тогда, в результате всех этих непростых и затратных действий, миллионы людей через довольно сложные психологические, ментальные и технологические заморочки смогут признать «положительную роль» тирана (сейчас это 49–56% населения страны).

— Я хочу вернуть вас к разговору о гражданском обществе. Для вас «гражданское общество» — это, как я поняла, противостояние элит прежде всего.

— Нет, я назвал эту функцию как одну из множества других.

— Но возможны еще определения, удачно «цепляющие» представления о неизменной прогрессивности гражданского общества. Например, что «гражданское общество» — носитель ряда авангардных тенденций, маяк, ориентир, цель развития. «Гражданское общество» обращено к новациям. Но как сориентировано на новации то, с чем мы имеем дело сейчас? В концепции, выстраиваемой Путиным, «гражданское общество» неотличимо от «подавляющего большинства».

— Вы абсолютно правы. Я обращаю внимание лишь на тот смысловой ареал, который стоит за противостоянием терминов. К которому они отсылают. Конечно, сверхвостребованное понятие «гражданское общество» многозначно работает в самых разнообразных дискурсах и контекстах. Оно аккумулирует и фиксирует всю ту колоссальную деятельность, которая стоит вне того, что описывается сомасштабными категориями — «государство», «рынок», «страна».

В каких-то своих оперативных целях, для постановки задач, связанных с учетом воздействия на практики воспроизводства культуры в широком смысле, я использую совсем не научное обозначение: «система российской жизни». Оно, на мой взгляд, позволяет, среди прочего, опираться и на смысловые ресурсы «гражданского общества» во всех его модификациях, необходимых для характеристики современного миропорядка.

Российские власти вынуждены адаптировать общепринятые международные стандарты, модели и термины для описания нашей национальной реальности. Однако довольно часто эти понятия теряют свое изначальное предназначение. Тихо подменяются другим содержанием и таким образом опустошаются.

У нас ведь все элементы социальных взаимодействий служат одной цели — сохранению трансисторических кодов «системы» российской жизни.

К примеру, до тех пор, пока российские консервативные силы и секретные службы не осознали, что частная собственность им совсем не опасна, а наоборот, откроет колоссальные возможности, — они лет десять ее мировоззренчески отторгали.

Или, например: все ельцинское время не были готовы согласиться с тем, что и вне социализма можно сохранить то же самое квазифеодальное по своей природе устройство жизни «по понятиям».

На встрече президента со своим Советом по правам человека я осознанно отказался задать ему один теоретический вопрос. Почему? Поскольку понимал, что тем самым огорчу своих замечательных коллег. Они рассказывали главе государства об ужасах нашей повседневности во всех ее сферах — военной, детской, тюремной, гендерной, судебной, правозащитной, чиновничьей. Ему открывали глаза на сотни случаев морального беспредела. Высказываемые суждения о душераздирающих реалиях отвечали всеобщим ожиданиям относительно того, чем должен заниматься Совет. И чем же? Его члены призваны падать перед государем в бесконечных челобитных: «Пощади, батюшка, несчастных людишек!» Но эти непременные в нашем отечестве церемонии, конечно, должны были отправляться в святом месте — в Кремле.

— Члены Совета не стали бы оставаться в «Зале для игры в мяч», не так ли?

— Нет, никогда. Это было бы нарушением действующего культурного кода. Путин встречался со своим Советом по правам человека в тот самый день, когда президент Обама отказался от переговоров на высшем уровне. Такие символические жесты организуются подсознательно.

Но я-то хотел задать Владимиру Владимировичу следующий вопрос: в августе каждого года социологическими службами осуществляемы достаточно достоверные опросы об отношении наших граждан к ГКЧП. Они ведутся больше двадцати лет. Так вот, — по данным конца тринадцатого года, — лишь двадцать пять процентов наших соотечественников считают, что страна после этих двух событий шла по правильному пути, сорок четыре процента — по неправильному, а тридцать — вообще все происходящее с тех пор объявляют трагедией. Мой незаданный вопрос: Владимир Владимирович, не вызывает ли у вас чувство тревоги тот факт, что три из каждых четырех граждан нашей страны ценностно отторгают принципы, на которых основана современная российская жизнь? Никто ведь не ставит под сомнение ныне действующую Конституцию, включая правительство, гражданское общество, оппозицию. И что это: «подавляющее большинство граждан» несмотря на свободу, на преимущества частной собственности и рынка, на семнадцать миллионов загранпаспортов и семнадцать триллионов рублей, лежащих на личных вкладах, не принимает систему, в которой живет? Заметьте, это не является ни проблемой, ни даже темой для публичного обсуждения!

Но что там: этот мировоззренческий вопрос я президенту не задал. Мы мирно продолжали говорить о том, как двум несчастным армянам дать разрешение на жительство, как помочь тридцати девяти тысячам русских в Туркмении получить второй паспорт, как увеличить финансирование детских учреждений и инвалидных домов, как не допустить уничтожения судов присяжных и о многих других совсем не теоретических завязках.

— Однако можно было контрабандой пробросить еще один вопрос. Как президент нового срока видел бы свою условную «победу» и «победу» страны? Раньше Путин позиционировал себя триумфатором в меру антитезы своей деятельности падению СССР, кризисам системы, предотвращенной катастрофе 1990-х — собирательному злу антигосударственности. О конкретных знаковых лицах речь шла в экстраординарных случаях. А что теперь — сколько врагов на счету уже среди «болотников»? Враги становятся более персонифицированными (Pussy Riot, Навальный, кто-то еще — неважно), но большинство-то — безличным. В отличие от «путинского» большинства, где присутствовали его лидеры при исполнении (Грызлов) или спикеры и идеологи (Сурков, Павловский), «подавляющее большинство» — массив без лица. Оно как бы не должно иметь образцовых представителей, иерархии, авангарда.

— Мне кажется, что обращение к «подавляющему большинству граждан» говорит о прекрасной социологической начитанности и лидера страны, и его аппарата. Рассказывают, что каждый свой день сотрудники администрации президента начинают со знакомства с результатами исследований. Они знают, что при всем улучшении жизни с советских времен, около пятидесяти процентов наших граждан сочли, что они бедные, двадцать пять процентов, видимо, — реально бедные, а тринадцать — нищие.

Слово «трудящиеся» разработчики новой идеологической доктрины не используют. Как и «крестьяне», «рабочие» или «белые воротнички». Сейчас бедными могут оказаться доктора наук, деятели культуры. Идеологемы советского времени сейчас — архаизм. Поэтому вплотную приходится работать с понятием «большинство», прекрасно распознав, что это именно те люди, кто не ориентирован на развитие, обновление, конкурентоспособность.

При этом хорошо известно, что «подавляющее большинство» бедных или немолодых граждан предельно консервативны.

Приведу примеры. Конечно же, совсем не случайно в последнее время вброшена тема гомосексуальной опасности. Это ведь тоже одна из «красных линий» отделения большинства от меньшинства. Инициаторы этой «повестки дня» прекрасно понимали, что шесть-семь процентов людей с нетрадиционной ориентацией в рамках нашей национальной культуры никогда не играли значимой роли, не имели шансов выйти на авансцену общественного внимания. Гомосексуальные отношения, клевета, оскорбление религиозных чувств — маргинальные окрестности российской духовной жизни. Но именно они вытаскиваются на поверхность, на них направляется свет медиа как раз для того, чтобы консолидировать все инструменты сохранения «подавляющего большинства».

При этом официальная доктрина не может позволить себе отказаться от модификации понятия «граждане». Я уверен, что и Ким Чен Ын из Северной Кореи, и президент Туркменистана активно им пользуются.

— Однако вспомните любимое словцо Путина предыдущих сроков, кстати, подхваченное и Медведевым — «население». Не «гражданин» и даже не «средний класс». «Население» — это технократический подход к любому. Не обязательно входить в твою личную жизнь, чтобы определить тебя в «население». Но сейчас в нее-то и врываются без стука. Становится обязательным личное описание тебя, какой-то щемящий интимный момент.

— Потому что это гигантский плацдарм для консолидации большинства — личные практики, частная жизнь, индивидуальные ценностные приоритеты. Государство завтра к вам в постель залезет, потому что постоянно осваивает новые территории борьбы за единомышленников. Сейчас уже нельзя идти в парткомы и жаловаться, что муж «вам изменил». О человеке нужно знать все, чтобы надежно понимать, как его можно программировать. Нужно проникнуть в ценностную, психологическую сферу для того, чтобы государство утвердило свою легитимность. Ее дефицит огромен. В связи именно с этим сейчас и фильмы будут через инвестиции цензурироваться.

Дело в том, что у нынешней идеологической доктрины очень много соратников. Это, конечно, крупный бизнес, потребительское сознание с его культом удовольствий, успешных продаж, карьер. Это позволяет продавать каждому как бы его собственные представления. Человек призван полюбить аккуратно спроектированные для него потребности и взгляды, идентифицироваться с ними и потом уже воспринимать и оценивать их как свои, собственные и подлинные.

Это далеко не только сфера частной жизни, не только дети. Есть много других пространств, где система массового программирования сознания может поживиться. Она всепроникающая, невероятно креативна. Россия —не Германия и даже не Эстония. Неизвестно, как выводить эту гигантскую ойкумену с ее непознанными культурными кодами, историческими навыками и стереотипами, реальными практиками из собственных ловушек предопределенности.

Если бы я приехал в качестве наблюдателя из Сингапура или Гонконга, то, безусловно, отметил бы успешные действия тех, кто продвигает эту систему. В частности, разрешение Навальному участвовать в выборах, демонстрацию того, что доктрина Собянина мягче, чем Путина. Люди ведь на это реагируют. Москва напичкана европейскими техниками трансляции культурных удовольствий и потребительских практик. Разного рода возможности здесь не меньше, чем в Бостоне или в Гамбурге. По разнообразию культурных, поведенческих, консьюмеристских, развлекательных и других предложений — это колоссальный мегаполис, по своим возможностям сопоставимый в Европе, может быть, только с Лондоном или Берлином.

И при этом сорок девять процентов наших граждан считают, что гомосексуалистов нужно сажать в тюрьму. Еще год назад они так не думали, их постепенно принудили так решить. А сейчас обсуждается закон о том, что у гомосексуалистов следует отнимать детей. Более 70 процентов населения не считают себя европейцами. Из лексикона исчезло понятие «модернизация». Это совсем не та консолидация, которая была в общественном сознании до сентября одиннадцатого года. Как вы называете это, Ирина: диссенсус?

— Противовес общеизвестному путинскому «консенсусу».

— Какое-то не очень распространенное понятие. Так вот, нужно непременно использовать эффективный механизм ценностной мобилизации: все ее виды — прямые, косвенные, явные, тайные, табуированные. Неосознанные, наглые, любые — для того, чтобы сбивать людей в «подавляющее большинство граждан» и именно на него возлагать ответственность за сохранение существующей системы. При том что сами элиты, большинство экспертов осознает: это заведет Россию в цивилизационный тупик. И потом уже придется долго из него выводить.

— А хотите такую версию? Сегодняшняя мобилизация — отсутствие ценностного карт-бланша и у населения, и у каждой личности в отдельности. Власть берет на себя ответственность за моральные решения т.н. «подавляющего большинства».

— Безусловно, это самое важное. Дело в том, что когда после убийства Урицкого в 1918 году большевики стали ловить на улицах сначала Петербурга, потом других городов заложников — начался красный террор, — это ведь делалось во имя «моральной справедливости». Хватали по двести случайных человек, куда-то отводили и расстреливали. Государство всегда радеет о светлом будущем «подавляющего большинства граждан».

У нас нельзя даже представить себе, чтобы президент позвонил тем, еще живым диссидентам, кто в 1968 году вышел на Красную площадь, протестуя против ввода советских танков в Прагу. Пригласил их в Кремль, выдал по ордену и бокалу шампанского. Или встретился не со спортсменами, а с волонтерами, за собственные деньги помогавшими пострадавшим в Крымске, Благовещенске или погорельцам в 2010 году.

В официальном манифесте конца 2012 года речь идет о «моральных скрепах», о том, что их надо искать непременно в прошлом. Там, где располагается вертикаль, ручное управление, бояре, опричники, двоемыслие. Но только обязательно в новых формах и терминологии постиндустриальных технологий и структур.

Есть, конечно, и подсознательные понятийные приметы. Путин, к примеру, никогда не пользуется определением «моя администрация». Тогда сразу возникнет множество ненужных коннотаций: всего лишь администрация, сменяемая команда, процедура выборов, иное понимание времени. Великий и могучий наш язык всегда фиксирует актуальные правила деятельности. Это очень важно. Ведь согласно доктрине сохранение «моральных скреп», «гордость за Родину» — это и есть сохранение Отчизны.

— Для этого же власть должна представить себя моральной, а как это реализовать? Саша, ты хотел бы что-то добавить к такой постановке вопроса?

— Да. Здесь мы сталкиваемся с, по-вашему, уникальной ситуацией, когда впервые идеология создается для внутреннего потребления. Причем довольно изоляционистская и инволютивная. Она производится людьми, уже принадлежащими глобальному информационному миру — глобальному порядку. Более того, власть следует всем принципам этого порядка — таким как производство собственного большинства, постоянное наращивание мегакорпораций, карающих нарушителей ряда корпоративных правил. Но в этом смысле все меньшинства оказываются заложниками.

— Заложниками оказывается вся страна. Проблема в другом: никто не занимается рефлексией по поводу культурного программирования жизни. Тем более, не следит за креативными возможностями этой тихо, быстро и без специальных рефлексий меняющейся системы. Либеральное меньшинство ее отторгает, понимая, какие последствия для всех сфер нашей жизни за этим стоят. Но при этом бизнес, средний и креативный классы к этой доктрине волей-неволей приспосабливаются, учатся коммуницировать с теми заказчиками и работодателями, которым, по сути, должны были бы идейно противостоять.

При этом Путин своим гигантским политическим чутьем многие вещи предчувствует. Где-то торопится, а где-то — совсем нет. В частности, разрешает находящимся у власти макроэкономическим технологам делать все, что они предлагают, часто в противовес своей же новой идеологической доктрине. Не собирается в этой сфере предпринимать ничего такого, что сразу же отбросит страну черт-те куда. Блок ответственных либералов только тасуется: Эльвира, ты пойдешь сюда, один Алексей сменит другого. Пять — десять человек, которые, я совершенно уверен, тоже не поклонники той доктрины, которую мы с вами сегодня обсуждаем, имеют возможность осуществлять страховочные в сфере экономики и финансов современные операции. Их партнерами в Страсбурге или Брюсселе эти действия воспринимаются как нормальные, адекватные. Смысловики что-то делают с ксенофобскими настроениями граждан, но, одновременно с этим, мы будем продолжать участвовать в Лондонской, Нью-Йоркской и других биржах или рынках ценных бумаг, будем уважительно откликаться на требования ВТО. Культурные, мировоззренческие и управленческие акции будут двигаться в одном направлении, а макроэкономические — совершенно в другом. Но так не бывает!

Я исхожу из убеждения, что культура сильнее экономики. Так же, как и политики, социальных отношений, моральных и художественных практик. Она программирует каждое действие любого человека и любого сообщества. Поэтому все равно загонит в тупик все сферы и систему жизни в целом, если окажется нежизнеспособной — не сможет адекватно отвечать на не регулируемые отдельным государством и тем более его администрацией «вызовы времени».

Беседовали Ирина Чечель и Александр Марков