Сопротивление вымышленному оппоненту: к дискуссии о конструктивизме, гражданской нации и демократии

Ответ доктора политических наук, профессора НИУ ВШЭ Эмиля Паина и докторанта Центра европейских и евразийских исследований Национального института восточных языков и цивилизаций (Париж) Сергея Федюнина профессору института политологии Тартуского университета Вячеславу Морозову.

Мы рады, что Вячеслав Морозов не ограничился репликой «это карикатура на конструктивизм» в отношении нашей ранее опубликованной статьи и попытался обосновать свою критику. К сожалению, и более развернутый ответ нашего оппонента оказался не многим более содержательным и к тому же продемонстрировал несколько отнюдь не академических приемов дискуссии. Начнем с последнего, чтобы затем перейти к более содержательным вопросам.

О правилах дискуссии

Мы исходим из принципа, что недопустимо приписывать оппоненту выводы, которых он не делал. Между тем подавляющее большинство утверждений в полемике Морозова якобы с Паиным и Федюниным вовсе не связано с нашей статьей. Это спор с вымышленным оппонентом, притом совершенно неискушенным в социальных науках. Например, Морозов приписывает нам вывод о том, «что социальные конструкты и дискурсы эфемерны и, напротив, только внедискурсивные, “неконструируемые” структуры могут быть стабильными». Нигде в тексте статьи ни слов таких, ни такого вывода нет и быть не может, поскольку мы оба знаем, а один из нас уже более четверти века преподает своим студентам знаменитую теорему Томаса: «Если человек определяет ситуацию как реальную, то она является реальной по своим последствиям» [1]. Мы пишем в статье о таком социальном конструкте, как доверие, и показываем его реальное влияние как на национально-политические, так и на экономические отношения. Мы много лет изучаем такие социальные конструкты, как этнические фобии и этнические самоидентификации, и также говорим о них в статье.

Или вот еще одна придумка. Морозов пишет о том, что мы якобы рассматриваем империализм как некую необязательную «примесь» в «процессе европейского и североамериканского нациестроительства (как хотят представить дело Паин и Федюнин)». На основе чего делается вывод о нашем желании именно так «представить нациестроительство»? Какие цитаты из текста статьи может использовать наш критик, приписывая нам такое желание?

И уж совсем смешной упрек нам в ориентализме. Понятное дело — без каких-либо доказательств. Морозов пишет: «Более того, они сами вынуждены воспроизводить ориенталистский дискурс, без которого эмпирическая несостоятельность постулата об универсальности модели демократического национального государства становится очевидной». Да, мы не считаем демократию и национальное государство «западными» моделями, помня индийский и японский, израильский и танзанийский, уругвайский и другие их примеры, поэтому и предлагаем подобные модели для России, где демократия, напомним, предусмотрена Конституцией, а «упрочение общероссийского гражданского самосознания» провозглашено одной из целей Стратегии государственной национальной политики 2012 года. А сам Морозов, выходит, считает демократию только западной моделью? Напомним, что Эдвард Саид описывал ориентализм в том числе и как «систему западных идеологических выдумок», демонизирующих незападный мир, а также как представление о том, что определенные формы культуры и общественного устройства, включая демократию, доступны только самому Западу [2]. Так кто же тогда ориенталист? На чем тогда, этически и политически, основаны призывы Морозова «мобилизовать все ресурсы» для «защиты демократического идеала»? Или этот идеал нужно защищать только на Западе?

О конструктивизме

В первом раунде дискуссии мы уже указывали на то, что не выступаем критиками конструктивизма как такового. Нам непонятно, откуда вообще взялось такое представление, поэтому еще раз разъясним нашу позицию.

Во-первых, мы выступаем не против конструктивизма, а против квазиконструктивизма (в статье он был назван «радикальным конструктивизмом»), то есть против использования конструктивистской парадигмы и терминологии для легитимации сложившейся в России практики имитации институтов: гражданской нации, демократии, федерации и т.д.

Во-вторых, мы исследуем аналитические пределы использования конструктивизма применительно к проблемам политической науки и прежде всего проблемам нации и национализма. Ни Вячеслав Морозов, ни Сергей Абашин, также выступивший с критикой в наш адрес на Фейсбуке, не обратили внимание на то, что наша статья открывается ссылкой на уже инициированную дискуссию на Gefter.ru о границах конструктивизма в связи с задачей преодоления отрыва теоретического знания от политических реалий. Признавая справедливым этот диагноз, поставленный до нас, мы попытались расширить предметную область дискуссии (упомянутое обсуждение касалось теории международных отношений) и перенести ее на проблематику, которой занимаемся уже многие годы, — теорию наций и национализма. Археологи, описывая былые цивилизации, не могут сделать это иначе, как только изучая следы и тени уже не существующей практики, закодированной в артефактах, например в текстах берестяных грамот. Исследователи современности имеют возможность вырваться за рамки таких ограничений и судить о политических процессах не только по тому, что люди рассказывают о них, но и по реальному поведению социальных и политических субъектов, по реальной системе взаимоотношений между людьми и институтами. Дискурс и внедискурсивные структуры не конкуренты в анализе, а взаимодополняющие компоненты исследовательского проекта. Наше предложение о методологической перезагрузке как раз и состоит в том, что не нужно закапываться в полюбившиеся методологические «норки», не стоит уподобляться сектантам. Напротив, сейчас есть возможность и нарастает необходимость использовать синергию разных методологических подходов.

В-третьих, Морозов считает наше понимание конструктивизма узколобым, карикатурным, поэтому он предпринимает попытку обрисовать общую теорию социального конструктивизма, забывая при этом, что мы пишем о конструктивистском подходе и его дискурсивном ответвлении не «вообще», а применительно к исследованиям наций и национализма. Интересно, что, давая контуры общей теории конструктивизма (далеко не очевидно, что такая теория вообще возможна), Морозов ссылается, в частности, на таких откровенно левоидеологизированных философов, как Э. Лакло и А. Бадью, которые никогда и не пытались применить описанные теории к эмпирическим исследованиям национализма. Их концепции разрабатывались для иных целей и для решения других конкретных задач. Но даже если попытаться их каким-то образом применить к пониманию феноменов нации и национализма, разве мы не получим то представление о национализме, которое мы приводим в качестве иллюстрации дискурсивного подхода (национализм только как «гетерогенная культурная сфера» [3])?

Далее. Бездоказательно и самонадеянно выглядят утверждения Морозова о том, что он лучше нас понимает классические работы по теории наций и национализма. Во всяком случае, он не приводит никаких доказательств того, что мы якобы «недопоняли» классиков. Мы уверены, что для Андерсона, Хроха и многих других утверждение о ключевой роли элит в создании образа нации, разумеется, при помощи естественных языков, культурных образов и символов, современных средств коммуникации и печати (знаменитый «печатный капитализм» Андерсона), — это не только «полемический» момент в споре с эссенциалистскими теориями, но и сердцевина их концепций. То, что интеллектуальные и политические элиты сыграли ключевую роль в формировании национального сообщества, вовсе не означает, что они делали это только по инструментальным соображениям; напротив, они сами верили в провозглашаемые идеалы [4].

Совсем уж несерьезно выглядит стремление Морозова упрекнуть нас в полном непонимании теории Хобсбаума на том основании, что, по нашим словам, для последнего нации являются «придумками», слабо связанными с реальной жизнью людей. Наше утверждение прямо соответствует не только духу концепции этого историка, но и его словам. Вот цитата из его книги: «Современная нация — и как отдельное государство, и как народ, стремящийся подобное государство создать, — по своей природе, величине и сложности структуры отличается от действительно существовавших сообществ, с которыми люди отождествляли себя на протяжении большей части истории, и предъявляет к ним совершенно иные требования. Это (по удачному выражению Бенедикта Андерсона) “воображаемая общность”, и ею, несомненно, можно заполнить эмоциональный вакуум, возникший вследствие ослабления, распада или отсутствия реальных человеческих сообществ и связей» [5]. Национализм для Хобсбаума как марксиста — это не только новая форма солидарности, культуры и общественных отношений (так считал Геллнер, также подчеркивавший «искусственный» характер наций), но и, по сути, успешная идеологическая уловка господствующих классов, навязывающих массам идентификацию с нереальным (sic!) национальным сообществом (в отличие от якобы реальных, читай — примордиальных, не-воображаемых сообществ древности).

О гражданской нации и демократии

Морозов констатирует фундаментальное противоречие в наших рассуждениях: «С одной стороны, они критикуют конструктивистов за недостаточное внимание к “реальным” элементам социальной структуры — прежде всего культуре и институтам. С другой стороны, они категорически настаивают, что демократия может существовать только в рамках гражданской нации и ни в какой другой. Отсюда следует, что единственным путем к демократизации России (и не только) является укрепление гражданской солидарности, и эта задача должна решаться вне зависимости от структурных ограничений». Но это просто выдумка нашего оппонента. Из чего вытекает утверждение об отсутствии необходимости считаться с ограничениями? Напротив, мы полагаем, что необходимо преодолевать существующие ограничения, подавляющие гражданскую активность в России. При этом мы ссылаемся на социологические данные, свидетельствующие о падении интереса к гражданской активности под воздействием властей, и это вовсе не природное свойство жителей России (например, русские в Латвии существенно активнее, чем русские в России, участвуют как в политической, так и в общественной жизни страны).

Относительно взаимосвязи национализма и демократии из всей статьи Морозова мы узнаем только одно: «Не исключено (хотя строго доказать это невозможно), что союз национализма и демократии был уникальным и преходящим явлением». Как видим, и по форме, и по сути это гипотеза, которая при этом совершенно не опирается (в тексте статьи) на какие-либо доказательства. Тогда как наша статья исходит из реального факта: в странах, в которых не возникло гражданской нации, не развивается и демократия, а в тех странах, где происходит эрозия национально-гражданской идентичности, заметны признаки кризиса демократии.

Морозов полагает, что «в начале XXI века утверждения, что единственной возможной формой демократического сообщества является национальное государство, нельзя не охарактеризовать как признак догматизма», добавляя, что «существуют эмпирические аргументы в пользу того, чтобы попытаться помыслить возможность демократического порядка, который не был бы замкнут на уровне национального государства». Попытаться помыслить можно многое, но где же эти эмпирические свидетельства? Мы солидарны с той группой ведущих мировых обществоведов, которые утверждают в своих новейших работах 2000-х годов, что и в современных условиях для существования демократии необходимо сообщество граждан, живущих в рамках четко определенного политического сообщества и связывающих с ним свою судьбу и представления об общем благе [6]. Это утверждение имеет не только глубокие теоретические обоснования, но и многочисленные эмпирические доказательства.

Так, совершенно не обоснованы представления о том, что международные организации более демократичны, чем входящие в них страны. Пожалуй, наиболее показательным является пример Евросоюза. Демократия — это не только свободные выборы, это еще и разделение властей. Так вот, исполнительная власть ЕС — Европейская комиссия — формируется не Европарламентом, а путем делегирования комиссаров национальными государствами. Высшим политическим органом ЕС является не Европарламент, а Европейский совет, формируемый из глав государств и правительств национальных государств. Семилетний бюджет ЕС формируется консенсусом представителей национальных государств; гражданство ЕС введено в 1992 году как дополнительное к национальному. ЕС не выплачивает пенсий гражданам Евросоюза — это делают национальные государства, он не наказывает их за уголовные преступления — это делают национальные государства, нет медицинской помощи ЕС — вся медицина в ведении национальных государств. Вот почему интерес к выборам в Европарламент крайне низкий [7], намного ниже, чем интерес к выборам национального или муниципального уровня. Более того, «подавляющее большинство населения государств-членов [Евросоюза] по-прежнему перемещается исключительно или по большей части внутри национальных границ» [8].

Даже такой последовательный сторонник проекта «транснациональной демократии», как Юрген Хабермас, признает, что «европейская политика не укоренена в гражданском обществе», а «ключевые экономические решения, затрагивающие интересы всего общества, выведены из-под демократического контроля» [9]. Сегодня как никогда сильны позиции национал-популистов, выступающих против «диктата Брюсселя» и капитализирующих свое влияние в том числе и за счет череды кризисов объединенной Европы (проблема европейской идентичности, конституционный, финансовый, экономический и миграционный кризисы). Но если постнациональная жизнь не очень-то удается в Европе, то что уж говорить об остальном мире?

Наконец, Морозов воспроизводит широко распространенный миф о противоположности национально-гражданской консолидации и глобальных процессов. Он пишет: «В условиях, когда глобальное неравенство становится все более очевидным фактом, а жители даже самых либеральных и демократических государств все менее склонны доверять своим согражданам с другим цветом кожи или религиозными убеждениями, национальная солидарность уже не может оставаться единственным основанием справедливого мироустройства». А что может? С древнейших времен, пожалуй, с Диогена начиная, существует противопоставление национальных сообществ (полиса) и глобализации (космополиса). Между тем многочисленные сравнительные социологические исследования, в частности несколько циклов European Values Survey, показывают, что как раз наиболее сплоченные национальные сообщества, например шведское, являются одновременно и наиболее приспособленными для глобального сотрудничества, в частности в гуманитарной сфере. Они же в наибольшей мере проявляют способность к приему и адаптации инокультурных мигрантов.

В статье Морозова вообще много трюизмов по поводу несовершенства демократии, политических партий и других демократических институтов, но нет даже попытки ответить на вопрос о том, что могло бы прийти им на смену. В этом отношении упреки в том, что наша мысль воспроизводит некие «каноны прошедшей эпохи», якобы отметая «альтернативные формы теоретической мысли», не только выглядят высокомерно, но и лишены хоть каких-либо доказательств. В конечном счете, ответная статья Морозова прекрасно иллюстрирует наш исходный тезис: зачастую теоретическая мысль парит в заоблачных высотах, не обращая внимания на назойливую действительность.

Примечания

↑1. См.: Merton R.K. The Thomas Theorem and The Matthew Effect // Social Forces. 1995. Vol. 74. No. 2. P. 379–424.

↑2. См.: Саид Э. Ориентализм: Западные концепции Востока. СПб.: Русский мир, 2006.

↑3. См.: Bonikowski B. Nationalism in Settles Times // Annual Review of Sociology. 2016. Vol. 42. P. 427–449.

↑4. На примере лидеров движения Рисорджименто это хорошо показано в работе: Banti A.M. La nazione del Risorgimento. Parentela, santità e onore alle origini dell’Italia unita. Torino: Einaudi, 2000.

↑5. Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 года. СПб.: Алетейя, 1998. С. 74. Выделено Хобсбаумом.

↑6. См., напр.: Manent P. La raison des nations. Réflexions sur la démocratie en Europe. P.: Gallimard, 2006; Miller D. Citizenship and National Identity. Cambridge, MA: Polity Press, 2000; Taguieff P.-A. La revanche du nationalisme. Néopopulistes et xénophobes à l’assaut de l’Europe. P.: Presses universitaires de France, 2015; Taylor Ch. Why Democracy Needs Patriotism // For Love of Country? / Ed. by J. Cohen. Boston, MA: Beacon Press, 2002. P. 119–121; Taylor Ch. Democracia Republicana / Republican Democracy. Santiago de Chile: LOM Edicions, 2012.

↑7. Уровень участия на европейских выборах в государствах — основателях ЕС колеблется в районе 45%, в других странах-членах этот показатель еще ниже.

↑8. Дьекофф А., Филиппова Е.И. Переосмысление нации в «постнациональную» эпоху // Этнографическое обозрение Online. 2014. № 1. С. 197.

↑9. Core Europe to the Rescue: A Conversation with Jürgen Habermas about Brexit and the EU Crisis // Social Europe. 2016. July 12. URL: https://www.socialeurope.eu/2016/07/core-europe-to-the-rescue/